Диско 2000 - Сара Чемпион

Когда мы добивали хэш, я почувствовал, как у меня в кармане, у левого яйца, завибрировал пейджер. Я не хотел таскать с собой эту штуку, но я пришел прямо с работы, из Ноорда, и мне не хотелось тащиться домой на Регулирсрахт, чтобы бросить вещи.

Сообщение было от Пита из Системс Центрум Европа, компании, для которой я много работал фрилансером. Я хотел проигнорировать пейдж, но потом мне стало жалко парня. Он сейчас сидит там в силиконовой конторе, в самый канун нового Года, и бегает к телефону-автомату, только чтобы посмотреть, что интересного происходит вокруг.

Ничего интересного. Когда я вернулся к столу, Франц, иллюстрируя какое-то рассуждение, описывал руками огромные круги, выкрикивая: «Sunday, bloody sunday!» Я нырнул в кресло у него за спиной.

— В чем дело? — спросил Тревор.

— Так, тоска.

— Нет, ты рацкажи, — настаивал Франц, и было видно, что ему действительно интересно.

— Ну, понимаешь, некоторые люди убеждены, что все компьютерные сети выйдут из строя ровно в полночь. Понимаешь, машины не распознают изменение в датах, потому что летоисчисление в компьютере — бинарное. Так предполагают, что машины примут новый год за 1900, и сойдут с ума, каждая по-своему.

— Да, я слышал об этом, — Франц кусал губы. — Но я слышу об этом уже много лет.

— И они знали об этом уже много лет назад, но никто не знает, как с этим можно справиться. Пит с командой техников следит за их маленькой системой, и они хотят быть готовыми к… — я пожал плечами. — В любом случае, техники потратили последние пять лет на то, чтобы спрогнозировать, что именно должно случиться, сами о том не догадываясь.

— Но у тебя, как всегда, есть идея, — Франц направил на меня свой безупречно наманикюренный отполированный ноготь. — Так что же цлучица в полночь с компьютерами, Цак?

— Возможно, многие выйдут из строя, но я не думаю, что самолеты начнут сыпаться с неба, как предсказывают апологеты апокалипсиса, потому что люди могут это контролировать вручную. Но я уверен, что многие записи полетят к чертовой матери и надолго.

— Записи чего?

— Всего.

— И ты не хочешь помочь, — поинтересовался Франц, еле сдерживая изумление. — Я думал…

— Выхода нет. Сначала я хочу увидеть, что произойдет, а потом думать, чем я могу помочь.

Лицо Франца изображало одобрение. Тревор только помотал головой и артикулировал нечто вроде «Экстрадиции», ничего подобного за последние семь лет я от него не слышал. Я был не достаточно зрелым для того, чтобы заниматься тем, самым худшим, что я делал на стороне. Как бы там ни было, Тревор знал, что ему меня не остановить. В ход вступало нечто настолько огромное, что я и сам был не в силах остановить.

— Ну так что, — спросил я Франка, — какая химия запланирована на сегодня?

Он нервно оглянулся по сторонам, хотя никто за соседними столиками не мог меня услышать сквозь звуковую стену последнего хита «Foo Fighters 10».

— Пойдем в мою комнату, я тебе покажу.

— Честное слово, и я тебе покажу.

— И я тебе то же самое покажу. Но сначала я покажу тебе новый наркотик.

«Комната» Франца была огромной роскошной квартирой с видом на самый оживленный кусок Oudezijds Voorburgwal, которую ему сдавал некий безымянный друг, решивший встретить миллениум в другом месте. Через огромное окно открывался вид на каменные арки в розовых отблесках неона, освещенные фонарями электрического красного цвета, на мерцающий черный канал и плавно движущиеся толпы — все это могло возникнуть или исчезнуть с глаз нажатием одной клавиши, превращавшей оконное стекло в зеркало. Мы встали к окну спиной.

Чтобы не терять время попусту, Франц извлек неизвестно откуда крошечный пластиковый пакетик и высыпал его содержимое на стеклянную поверхность журнального столика. Получилась дорожка белого порошка, которую он начал ласкать бритвенным лезвием. Тревор был явно заинтригован, я же проявлял сдержанность.

— Нет, ребята, вы только не думайте, что это какой-нибудь кокс или спид или там, экстази, никогда не знаешь, чем разбавлено это дерьмо. Вы же знаете меня и знаете стимуляторы.

Чтобы не сдуть порошок, Франц не поднимал глаз от своего лезвия и говорил, не разжимая губ, от чего его акцент становился еще отчетливей.

— Та, та, та, Цак. А я знаю тебя и стимуляторы. Никакого кофе, порошка или кока-колы. Это что-то безопасное, для таких напряженных ребят, как вы.

Я оставил реплику без комментариев, сам я вовсе не был напряжен, но о теле моем можно было сказать обратное.

— Так что именно…

— Франц прервал меня шуршаще-цокающей тирадой, что я и смысла разобрать не смог.

— Ну ка повтори.

— Цинтеттицецкая айяхуацка.

Тревор буквально взвился: «Так это ж было у Берроуза».

— Быть такого не может, в таком безупречном виде ее синтезировали только неделю назад.

— То была не «дизайнерская» версия, а натуральный продукт из тропических лесов. Он называл его «иейдж» (яге) и ездил за ним в Колумбию, о чем пишет в конце «Джанки».

— Ну и?

— Ну и, конечно, нашел. С тех пор он кое-что об этом писал. Странный галлюциноген, — нахмурился Тревор. — Разве от него не выворачивает наизнанку?

— К счастью, при синтезе этого удалось избежать.

Франц разделил порошок на три щедрые дороги. Я с первого взгляда заметил, что у него не было ни льдистого блеска кокаина, ни яичного героинового оттенка. Он излучал тонкое перламутровое сияние, возможно, мне это показалось, хотя не думаю.

— Джентльмены!

Клянусь Богом, Франц держал в руках позолоченную героиновую трубочку. Возможно, авторскую модель семидесятых годов. Я повернулся, выдохнул, зажал пальцем левую ноздрю, нагнулся над столиком и втянул в себя дорожку этой тропической пыли.

Я приготовился к боли. Сколько раз, вдохнув что-нибудь, я чувствовал, что мне пробили нос из огнемета. Но этот продукт прошел спокойно.

— Эвкалиптовые компоненты.

— Звучит здорово.

— Таа, наркоцики цебе полезны.

Я смотрел, как Тревор разбирается со своей дорогой, окунув в нее выбившиеся из хвоста имбирного цвета волосы. Он закинул голову, резко вдохнул и улыбнулся. Я потянулся и сжал его руку, пока Франц расправлялся со своей дозой. Его длинные перепачканные в карандаше пальцы ответили мне точно таким же пожатием. Что бы ни случилось, он был рядом. И я знал, что он думает то же самое.

— Самый первый эффект этого наркоцика — невыносимая похоть, — заявил Франц.

Я взглянул на Трева. Его глаза были открыты, но сужались. не хотел ли Франц подбить нас на menage a trois? Раньше он ничего подобного не предпринимал — и, видимо, совершенно сознательно. А потом, черт подери, он же был в Амстердаме, где можно было найти материал помоложе и побойчей, чем мы.