Корсары Леванта - Артуро Перес-Реверте

Хозяйкою сего злачного места была крещеная мавританка зрелых лет, вдова солдата и старинная приятельница Копонса, который и уверил нас, что ей можно доверять всецело — ну, разумеется, не переходя границ здравого смысла. Заведение помещалось неподалеку от Пуэрта-де-ла-Марина, среди домиков, лепившихся за старой башней. С террасы наверху открывался дивный вид: слева нависал над бухтой, заполненной галерами и другими судами, замок Сан-Грегорио, а в глубине бурым клином врезался в пространство между портом и синей ширью Средиземного моря форт Масалькивир, увенчанный исполинским крестом. К этому часу солнце стояло уже низко, над самым морем, освещая нежаркими лучами Копонса, капитана Алатристе и меня: мы сидели на кожаных мягких табуретах на небольшой открытой террасе, чувствуя, что больше нам и желать нечего, ибо были и сыты, и пьяны, и ублаготворены во всяком ином-прочем отношении. Компанию с нами разделяли три питомицы сеньоры Сальки, с которыми еще совсем недавно проводили мы время в приятных беседах и не в них одних, однако, выражаясь деликатно, последнюю линию траншей так и не взяли: капитан и Копонс с присущим обоим здравомыслием сумели убедить меня, что одно дело — поужинать в женском обществе, и совсем другое — очертя голову кидаться, так сказать, в рукопашную, рискуя получить в качестве награды за доблесть французскую хворобу или еще какую-нибудь болячку, коими могут наделить публичные женщины, — тем более что здесь, на краю света, по причине малочисленности своей они публичны до крайности, — отняв у беспечного блудодея и здоровье, да и самое жизнь. С веселыми девицами ищешь веселья, а обрящешь совсем иное, ибо не одного ли корня слова «тоска» и «потаскуха»? Нет? Ну и ладно. Девицы же оказались вполне ничего себе: две были христианками, андалусийками недурной наружности, попали в Оран из какой-то уж и вовсе несусветной африканской глухомани, куда забросила их череда опрометчивых шагов и пагубных последствий. Третья же, чересчур смуглая на испанский вкус, однако отлично сложенная, видная и нарядная, была крещеной мавританкой, до тонкостей превзошедшей ремесло, какому в монастырской школе не научат. Хозяйка, завороженная звоном свежеполученного серебра, расхвалила их донельзя, сказав, что барышни они чистенькие, усердные, а если бы за искусство блуда присуждали ученые степени, все три давно бы стали бакалаврами. Впрочем, я со свойственной нашему баскскому племени недоверчивостью опровергать или подтверждать справедливость последнего утверждения поостерегся.

Ну, так я говорил о том, что мы ели и пили, но — не только. Помимо кое-каких приправ и специй, по мне — так слишком уж пряных, я впервые испробовал некой мавританской травки, которой, смешавши ее с табаком, моя новоявленная подружка чрезвычайно ловко набила трубки с металлическими чашечками и длинными деревянными мундштуками. Надо сказать, мне никогда особо не нравился табак — ни в каком виде, включая и то в пыль растертое зелье, что так любил трепетными ноздрями втягивать дон Франсиско де Кеведо. Однако же как было новичку не отведать знаменитой местной достопримечательности? И вот, не следуя примеру Алатристе, вообще отказавшегося от этого угощения, и Себастьяна Копонса, всего раза два пыхнувшего дымком, я выкурил целую трубку — и тотчас сделался как-то дурашливо весел, голова пошла кругом, язык стал заплетаться, тело будто утеряло вес, и показалось, что я плавно парю над городом и морем. Это не мешало мне принимать участие в беседе, невеселый тон коей противоречил благолепию застолья и шальным деньгам, свалившимся на сотрапезников. Копонс до смерти хотел попасть в Неаполь или еще куда-нибудь — мы знали, что «Мулатка» через двое суток снимется с якоря, — но должен был оставаться в Оране, ибо прошениям его об отставке ходу не давали.

— …по всему видать, — хмуро договорил он, — что гнить мне здесь до Страшного суда.

После этих слов он выдул чуть не кварту малаги — резковатой, пожалуй, но крепкой и ароматной — и прищелкнул языком, как бы в знак того, что против рожна не попрешь. Рассеянным взором я следил за тремя девицами, которые, увидев, что мы заняты беседой, оставили нас в покое и, отойдя к перилам, принялись болтать между собой и подавать приветные знаки проходящим по улице солдатам. Сводня, знавшая, что после набега день год кормит, на славу вымуштровала своих корсарок, и те даром времени не теряли.

— Есть одно средство, — промолвил капитан Алатристе.

Мы — а особенно Копонс — взглянули на него внимательно. Лицо арагонца оставалось по обыкновению бесстрастно, но в глазах блеснула надежда. Слишком давно был он знаком с Алатристе и усвоил накрепко: старинный его друг слов на ветер не бросает.

— Средство покинуть Оран? — уточнил я.

— Да.

Копонс взял капитана за руку — пальцы его пришлись в точности на то место, где на предплечье оставался рубец от ожога, полученного два года назад в Севилье, когда мой хозяин допрашивал генуэзца Гараффу.

— Пропади оно все пропадом, Диего… Я дезертиром не буду. В жизни своей ниоткуда не бегал, а теперь уж поздно начинать.

Капитан, приглаживая усы, улыбнулся ему. Улыбнулся открыто и ласково, что случалось с ним крайне редко.

— Я говорю, что есть средство выбраться отсюда достойно и законно… Уволиться честь по чести, с записью в аттестате.

Арагонца слова эти обескуражили.

— Я ж тебе толковал — Бискарруэс, который тут всем заправляет, не отпустит. Ты ведь знаешь, нет ходу из Орана, никому нет. Ну разве что тем, кто, вроде вас, приплыл, постоял — и назад.

Алатристе покосился на трех девиц и понизил голос:

— Сколько у тебя денег?

Копонс нахмурил лоб, мучительно соображая, к чему бы этот вопрос — к селу или к городу? Потом понял, в чем дело, и замотал головой: дескать, куда там, и думать забудь, того, что я получил за набег, не хватит.

— Сколько, я спрашиваю? — настойчиво повторил капитан.

— За вычетом тех, что придется выложить за угощение, эскудо восемьдесят наберется. Ну, еще какой-нибудь меди наскребу… Но я ж тебе сказал…

— Вот предположим, свезло тебе… Попал в Неаполь. Дальше что?

Копонс расхохотался:

— Зачем спрашивать? Без гроша в кармане в Италии что делать?.. Опять завербовался бы, ясное дело, куда-нибудь. Ловчил бы к вам, на галерный флот, попасть.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Я, мало-помалу выныривая из туманного морока, наблюдал за ними с живым любопытством. От одной мысли, что Копонс поплывет с нами в Неаполь, мне хотелось плясать от радости.

— Диего…

Это слово прозвучало скептически, однако искры упования разгорались в глазах арагонца все ярче. Капитан вымочил усы в вине, подумал еще немного и вот, решившись, тряхнул головой: