Анатомия болезни - Норман Казинс

Это ужас одиночества в страдании и желание, чтобы тебя оставили в покое, — противоречивые чувства, которые раздирают больного.

Это чувство, что болезнь является проявлением твоей неполноценности, — заставляющее больного терять уважение к самому себе.

Это сознание того, что важные решения, касающиеся твоей судьбы, принимаются у тебя за спиной, что тебе говорят не все.

Это смертельный страх перед всякой таинственной аппаратурой, которая может причинить страдания; томительная неизвестность перед болезненными анализами; опасения, что болезнь изменит тебя до неузнаваемости.

Это недовольство чужими и чуждыми тебе людьми в белых халатах (а иногда и масках), подступающими с иглами и ампулами — одни вводят «чудодейственные», как они говорят, препараты, другие, наоборот, выкачивают из вен кровь.

Это отчаяние и отчужденность, когда на каталке тебя везут куда-то по бесконечным белым коридорам — в лабораторию или в операционную, где к тебе подключат неизвестные машины с мигающими лампочками, щелкающими переключателями и крутящимися дисками.

Это постоянная опустошающая тоска — неискоренимая, непроходящая, как нож в сердце, и жажда простого человеческого сострадания и милосердия. Теплая дружелюбная улыбка и сочувственно протянутая рука ценятся куда больше магии современной науки, но она в наши дни доступнее, чем человечность.

Я убежден, что никакие технические чудеса современных клиник, даже самых первоклассных, не способны оказать такого действия, как участие милосердного человека.

Больница — это вереница чужих лиц, безразличный медперсонал, незнакомые врачи. Они приходят и уходят, а ты, прикованный к постели, беспомощный и жалкий, вынужден к этому приспосабливаться.

Я бы задал врачу такие вопросы: внушает ли он пациенту уверенность, что все будет хорошо? пользуется ли доверием? надеется ли на благополучный исход?

* * *

Некоторые врачи в своих письмах спрашивали, повлияли ли на мое решение применять большие дозы аскорбиновой кислоты данные исследований Лайнуса Полинга? Нет. Я использовал аскорбиновую кислоту для лечения в 1964 году, а первая серьезная работа Полинга «Витамин С и простуда» появилась в 1970 году. После ее публикации я написал Л. Полингу о своей болезни. С тех пор мы переписываемся, и я с большим интересом слежу за его исследованиями в этой области.

В некоторых письмах врачи спрашивали, было ли что-нибудь, что подготовило меня психологически к «сотрудничеству» с доктором Хитцигом при лечении коллагеноза. Я могу рассказать о двух случаях.

Когда мне было 10 лет, я попал в туберкулезный санаторий, и там мне поставили неправильный диагноз. В детстве я был настолько тощий и слабый, что врачи предположили: я — жертва какой-то серьезной болезни. Впоследствии было обнаружено, что они по ошибке приняли обычное обезызвествление за туберкулезное затемнение в легких. В те годы рентген еще не был надежным в сложных случаях диагностики. Во всяком случае, я провел в туберкулезном санатории шесть месяцев.

Самое интересное — это то, как пациенты разделялись на две группы: на тех, которые были уверены, что победят болезнь и вернутся к нормальной жизни, и тех, которые обрекли себя на длительную и безнадежную болезнь. Я относился к группе настроенных оптимистически — мы быстро сдружились, активно занимались творчеством, играли и мало общались с ребятами, которые ждали худшего. Когда в санатории появлялись новенькие, мы старались вербовать их в наши ряды, пока за работу не принялась команда нытиков.

На меня произвел сильное впечатление тот факт, что процент мальчиков, которых выписывали с диагнозом «здоров», в группе оптимистов был гораздо выше. Уже тогда, в десятилетнем возрасте, я понял значение психики для противостояния болезни. Надо надеяться на лучшее — вот урок, который я запомнил на всю жизнь, и он потом очень мне пригодился. С этих же пор я стал ценить жизнь.

К семнадцати годам от моей детской слабости не осталось и следа. Я увлекся спортом, и мой организм год от года крепчал. Любовь к спорту осталась у, меня на всю жизнь.

Кроме того, мне повезло: моя жена была очень доброжелательной и к тому же она была сторонницей здорового питания.

Следущий серьезный случай произошел в 1954 году, когда мне было 39 лет. Я чувствовал ответственность перед семьей и решил застраховать свою жизнь. Но врачи страховой компании отказали, ссылаясь на значительные изменения в кардиограмме (закупорка венечной артерии). Моя тетушка, страховой агент, была в панике и откровенно сказала мне о заключении врачей. Несмотря на отсутствие явных клинических симптомов, они поставили диагноз: ишемия, для которой характерны утолщение стенок сердечной мышцы и мерцающая аритмия. Врачи настоятельно советовали мне воздержаться от нагрузок и в течение нескольких месяцев соблюдать постельный режим. Я был убит таким известием. Это означало, что мне надо бросить работу, отказаться от путешествий, прекратить активно заниматься спортом. И моя тетушка повторяла за врачами страховой компании: если я стану вести пассивный образ жизни, то смогу протянуть еще года полтора.

Я решил ничего не говорить жене о приговоре врачей. Когда я вечером вернулся домой, мои маленькие дочери бросились мне навстречу. Они очень любили, когда я подбрасывал их в воздух. В мгновение ока передо мной предстали две дороги в будущее. Одна — «кардиологический тупик». Если я последую советам специалистов, я уже никогда не смогу подбрасывать моих девочек. Вторая дорога — полноценная жизнь и работа в газете. Вторая дорога поведет меня вперед, пусть даже это продлится всего несколько месяцев или недель. Я выбрал второй путь. Решение возникло мгновенно и легко. И я подбросил своих дочурок еще выше. На следующий день я играл в теннис на соревнованиях несколько часов подряд.

В понедельник я позвонил доктору Хитцигу и рассказал ему о мрачном приговоре. Мы договорились немедленно встретиться, и он организовал консультацию у ведущего кардиолога. Повторная кардиограмма подтвердила диагноз.

Мы подробно обсудили с доктором Хитцигом сложившуюся ситуацию. Я собирался продолжать жить так же, как и прежде, не хотел отказываться от активной деятельности. Я сомневался, что есть хоть один кардиограф в мире, который знает, что заставляет мое сердце работать именно так. Хитциг похлопал меня по плечу — он всецело был на моей стороне.

Три года спустя я познакомился с Полем Уайтом, всемирно известным кардиологом. Он внимательно выслушал историю, связанную с «ишемической» болезнью, и сказал, что я выбрал тот самый единственный путь, который мог спасти мне жизнь. По его мнению, постоянные и энергичные тренировки необходимы для нормальной работы сердца, даже если у человека появились признаки сердечной недостаточности, как было в моем случае. Врач сказал, что если бы я примирился с приговором специалистов, то их диагноз, возможно, подтвердился бы.

Встреча с Полем Уайтом стала своего рода вехой в моей жизни. С этой минуты я стал доверять своему организму и жить с ним в мире и согласии.

Эта встреча еще больше укрепила мое убеждение, что психика может управлять телом, «дисциплинировать» организм, выявлять его потенциальные возможности.

Конечно, я ни в коем случае не хочу сказать, что пациенты с серьезными сердечными заболеваниями должны поступать вопреки советам докторов. Меня поддерживал мой лечащий врач Уильям Хитциг. К тому же в каждом конкретном случае к лечению надо подходить по-разному: то, что полезно одним, неприемлемо для других.

Стал ли я меньше уважать врачей? Как раз наоборот! Тысячи писем, которые я получил от них, опровергают ошибочное мнение, что врачи отрицают роль психологических факторов и духовных сил, способствующих выздоровлению.

Медицина — не только наука, но и искусство. Самое важное — открывать возможности человеческой психики и организма, использовать их глубинные резервы в борьбе с болезнью или со стрессом.

В некоторых письмах меня спрашивают, смогу ли я, если снова серьезно заболею, взять на себя полную ответственность за свое здоровье и жизнь, как прежде.

Честно говоря, я не знаю, что человек способен выдержать в своей — единственной для него — жизни, но уверен, что обязательно приложу все свои усилия.[11]

Я давно уже пересек ту роковую черту, которую мне когда-то предрекли медицинские эксперты. Согласно моим подсчетам, мое сердце за это время подарило мне ударов больше, чем предполагали врачи из страховой компании.

Так совпало, что в 10-ю годовщину со дня начала болезни я случайно встретил одного из тех врачей, которые поставили мне печальный диагноз: коллагеноз, означающий прогрессирующий паралич. Он был совершенно ошарашен, увидев меня. Я протянул руку, чтобы поздороваться, он — тоже. Я не удержался: хотел продемонстрировать ему все, что не мог выразить словами, — я сжал ему руку с такой силой, что он даже сморщился от боли и вынужден был просить пощады. Сила моего рукопожатия была красноречивее всех слов. Вряд ли стоило спрашивать о моем теперешнем самочувствии, но врач поинтересовался, что же помогло мне выздороветь.