Черный Янгар - Карина Демина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наверное, надо бежать, пока Янгар не вспомнил о моем существовании.
Куда?
К отцу? Или в храм, дверь которого, возможно, открыта?
В заросли бересклета, уже украсившиеся розово-лиловыми серьгами соцветий?
Но я стою. Смотрю, как он одевается. И здесь, в сумерках, его лицо выглядит по-настоящему черным. Янгхаар Каапо страшен в гневе.
Сказал бы хоть слово…
А я по-прежнему нага, и если в храме Кеннике нагота представлялась мне чем-то естественным и правильным, то теперь мне было стыдно.
Жаль, что волосы мои не столь пышны, чтобы стать плащом…
Янгар оделся, подтянул голенища сапог, нож в ножны опустил и медленно, как-то слишком уж медленно, точно опасаясь сорваться, повернулся ко мне.
Вот и все.
— Ты слышала?
Каждое слово.
И теперь я поняла, что задумал отец. Он не просто унизить желал Янгхаара, но уничтожить.
— Слышала, — в руке Янгхаара появляется плеть.
Надо же, как у отца, только коричневая, но тоже плетеная и с шариком на конце. В нем наверняка спрятан кусочек свинца, и воздух плеть рассекает со свистом. А кожу рвет и вовсе легко… и кожу, и мясо… однажды отец в приступе гнева запорол раба. Остыв же, приказал тело повесить на воротах, чтобы каждый видел, чем неповиновение чревато.
Я видела.
И помню.
И смотрю на руку мужа, смуглые пальцы, нежно поглаживающие рукоять. На саму эту рукоять, резную, с волчьей головой, в пасти которой вставлен красный камень. И на ременный хвост.
— Скажи, почему он это сделал? — пальцы Янгара приподнимают мой подбородок, заставляя смотреть в глаза.
Снова бездна. Черная, как кровь Укконен Туули.
И нежность, с которой мой муж касается меня, пугает.
— Он ведь собирался убить меня… — голос низкий, бархатистый, ласкающий. — И гнев богов пал бы на твою голову, Пиркко…
— Нет.
Надо молчать.
Или упасть на колени.
Умолять о прощении, которого я, возможно, и не заслужила.
— Что "нет"? — плеть касается шеи. — Он не верит в богов?
Верит. Но в себя — больше.
— Ну же, скажи, почему Ерхо Ину пожертвовал любимой дочерью?
— Не любимой, — мой голос звучит тихо, жалко. И Янгхаар не спешит задать следующий вопрос. Он просто ждет, смотрит.
Улыбается.
А черные глаза темнеют. Знаю, что невозможно такое, но я вижу, как расплывается в них иная, предвечная тьма. Бездна выбралась наружу.
— Ты не Пиркко, — толстяк роняет лоскут ткани под ноги и проводит по клинку ладонью. — Ты ведь не Пиркко?
— Нет. То есть, да. Я — не она.
— А кто? — пальцы сдавливают подбородок.
— Аану. Аану Ину.
Аану Каапо.
Я больше не принадлежу роду Ину. Но и не смею причислить себя к роду мужа.
— Рыжие волосы, — заметил толстяк. — Я ведь тебя предупреждал.
Янгхаар его не слышал.
— Аану, — он повторил мое имя со странным выражением. — Аану Ину…
И плеть соскользнула с шеи, уперлась в грудь.
— Почему я о тебе не слышал?
Потому что отец не любит вспоминать о давней ошибке, да и само мое существование позорит древний славный род.
Позорило.
— Ты и вправду его дочь?
— Да.
Невозможно лгать, глядя в эти глаза.
— Я его дочь. Незаконнорожденная.
Моя мать была рабыней. А отец совершил ошибку, признав меня. Но разве я виновата хоть в чем-то?
Ноздри Янгара раздулись, а губа приподнялась.
— Ублюдок, значит… видишь, Кейсо, до чего славно получилось… я ублюдок… она ублюдок… нас уже двое. Ерхо Ину подобрал мне достойную невесту.
Его слова причиняли боль.
Я думала, что уже привыкла к ней, и к презрению, и к гневу, к насмешкам, пожалуй, ко всему… люди жестоки. И почему Янгар должен отличаться от них?
— Остынь, Янгу, — сказал толстяк, поднимаясь. — Уходить пора.
Только Янгар не услышал.
Он наклонился ко мне и сделал глубокий вдох, втягивая запах моего тела.
— Почему, богов ради, ты ничего не сказала?
Боялась.
Сначала отца.
Затем его.
И того, что будет со мной.
И того, чего я лишусь. Одна лишь ночь — разве это много? Но ночь закончилась… и что теперь? Я найду тысячу причин, но каждая из них — слабое оправдание, но… разве был у меня иной выбор? Возможно, что был.
— Она делала то, что ей сказали, и только, — Кейсо поднялся. — Уходим.
— Погоди.
Теперь и я ощущала его запах, резкий, какой-то звериный. А плеть вновь поднялась к лицу, и основание рукояти уперлось в лоб.
— Ты ведь не знала, что он собирается сделать?
Нельзя врать, глядя в его глаза.
Я не знала. Я догадывалась, что отец задумал недоброе, но…
— Скажи, — попросил Янгхаар. — Хоть что-нибудь.
И наверное, слепая Акку, цвет которой — синий, а губы вовек зашиты суровой нитью, поскольку слишком злые слова произносит раздвоенный ее язык, предъявила на меня права. Иначе почему я, глядя в черные лютые глаза мужа, произнесла:
— Мой отец просил передать, что Ерхо Ину не прощает обид. И не боится псов. Даже бешеных.
Я видела, как дернулся Янгар. Отпрянул.
И лицо его вдруг стало белым, а из ноздрей хлынула кровь.
Я видела, как медленно, очень медленно поднялась его рука. И плеть в ней, очертив полукруг, устремилась ко мне черной гадюкой. Она скользила по воздуху, разворачивая петлю за петлей.
Я видела, как Кейсо кинулся к Янгару, пытаясь остановить удар.
И упал на плечи, сбивая с ног, вдавливая в землю. И как Янгар с рычанием, с воем, пытался высвободиться из объятий толстяка. Он выворачивался, неестественно запрокидывая голову, и обнаженные десны были белы. А в уголках рта появилась пена.
Я видела, как лошади шарахнулись в сторону. Землю, вывернутую копытами битюга. Раздавленную траву. Желтые одуванчики, словно монеты, рассыпанные на зеленом покрывале.
Я видела все и сразу, и наверное, могла бы увернуться, но… боль опалила лицо. Кажется, кто-то кричал, возможно, что и я. Боль была такой жгучей, невыносимой, что я почти ослепла.
Но отняв руку от лица, уставилась на ладонь.
Красная… красной краски мне не досталось. Была желтая. И еще рыжая. И синяя. А вот красная — она для Янгара.
Он затих. И только скулил, как-то жалостливо, по-собачьи. А толстяк, одной рукой вдавив голову Янгара в мох, второй гладил по волосам и что-то говорил, успокаивая.
Кейсо обернулся ко мне и сказал:
— Сейчас отпустит.
Кто? И кого?
Он. Янгара. И позволит встать. Вернет плеть и право добить меня. Боги будут против? Что за дело богам до безумца и глупой девчонки? Да и есть ли они вовсе?
— Десять лет, девочка, он учился жить. И всего-то несколько слов…
Щека пульсировала болью, нервно, мелко, и я сама того не замечая, поглаживала рану.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});