Топорок и его друзья - Владимир Кобликов

Опять страничка из прошлого

Ларисы целый день не было дома, Топорок несколько раз заходил к Селивановым. Всякий раз его встречал холодным равнодушием старенький, тронутый ржавчиной замок. Федя с неприязнью глядел на железного сторожа. Замок конечно же знал, что его хозяева уехали в районный центр, но сторож не должен разглашать семейных тайн. И замок молчал, притворяясь, что дремлет.

Вани Лопушка тоже весь день не было дома. Он ушел с братом смотреть участок, который Зеленовым отвели для сенокоса. Этот участок находился на берегу Сожи километрах в шести от Ореховки.

День без друзей показался Топорку долгим. Даже работа не спасала его от скуки. Он ходил на ключ за водою, подвязывал с Екатериной Степановной помидоры, дважды бегал в магазин, окучивал картошку, а день и не думал кончаться.

Чуть стало смеркаться, Топорок заторопился на другой край Заречья к Лопушку.

— Они затемно придут, — сказала Феде сестренка Лопушка Клава, — Пока участок пометят, пока шалаш построят, а может, вечерком, по холодку, и покосят.

Возвращаясь от Зеленовых, он повстречал деда Казака.

— Здравствуйте, дедушка.

— Ты это кто? — Старик приложил ко лбу ладонь. Не узнавать сразу человека — старая его привычка.

— Федя Топорков. Топорок.

— A-а! Здравствуй, здравствуй, Топорочек. Далече торопишься?

— Никуда я, дедушка, не тороплюсь.

— А куда ходил-то?

— К Ване Зеленову. А его нет дома.

— По делам он тебе нужен?

— Просто так.

— Гусенята наши тебе не попадались?

— Нет.

— Обкликались со старухой. Куда их, шельмецов, нелегкая занесла?

— Наверное, где-нибудь на Петляйке.

— Во-во! И я ей, старухе-то, говорю — на Петляйке.

— Хотите, я сбегаю поищу?

— Сбегаешь? Поищешь? Ах, умник! Уважительный ты паренек. Весь в отца-родителя. Ну, пробежись, пробежись. Ноги у тебя молодые, резвые. Глядел я тут, как за мячиком летаешь. Натуральный гонялыщик, каких по телевизору показывают. Мы со старухой болеем. Я за «Спартак», она — за «Динаму». Ребятню нашу деревенскую все обучаешь мячик гонять?

— Тренирую.

— Толк из них будет по футбольной части?

— Ничего, хорошо играют.

— Ну-ну, пускай гоняют. Мы раньше, правда, все в лапту, в чижики играли. Значит, поищешь гусяток на Петляйке?

— Конечно, поищу.

— Вот спасибо тебе.

Топорок пригнал гусят деда Казака уже затемно.

Когда Федя пришел домой, Екатерина Степановна встретила его словами:

— Лариска тебя спрашивала.

— Спрашивала? Когда?

— Сейчас только. — Екатерина Степановна внимательно поглядела на Федю и добавила: — Наказывала тебе приходить.

Селивановы ужинали, когда Федя зашел к ним.

— Садись с нами, — пригласил Топорка Петр Петрович.

— Спасибо.

— Спасибо потом скажешь. Садись. Воблу любишь?

— Люблю, — сознался Топорок.

— Лариса, выдай ему рыбину, — попросил Петр Петрович и шутливо пожаловался гостю: — Прячет. Жадная...

— Как тебе, папочка, не стыдно. Просил, чтобы выдавала тебе по штучке, а теперь говоришь жадная. — Лариса притворно надулась.

— И пошутить нельзя. Видишь, брат, как мне тяжело живется? — И уже серьезно: — Как твои дела? Говорят, расстроился, что без работы остался?

Топорок промолчал.

— Что поделать, дорогой, — как-то извинительно сказал Селиванов, — Постепенно всюду ручной труд у нас будет заменен. Этому радоваться надо, а ты огорчаешься. Не надо.

— Я сегодня письмо из города получил.

— От родителей? — спросила Лариса.

— Нет. Ребята зовут на ответственный матч.

— Какие ребята? — поинтересовался Селиванов.

— Вся наша сборная дворовая команда. Я ведь капитан команды.

— Оо! Это интересно. Почитал бы письмо-то.

Топорок прочел Ленькино послание.

Селиванов, как и Екатерина Степановна, расспрашивал Федю про Лютика, про Леньку Рыжего. Петр Петрович слушал, улыбаясь, а потом неожиданно задумался. При этом он стал тереть ладонью подбородок, словно решал вопрос, стоит ли ему бриться или не стоит. Все еще находясь в состоянии отрешенной сосредоточенности, Селиванов позвал:

— Пошли на крылечко...

Когда вышли на крыльцо, Лариса хотела зажечь свет.

— Не надо, дочка, не зажигай, — попросил Петр Петрович.

Ореховка тихо засыпала, не обращая внимания на гармонь и песни. Звуки их потухали, потому что парни и девушки уносили песню по лугу вдоль берега Петляйки к «Дудушкину кургану».

Луговую тропу, по которой ходили на курган, прозвали «страдальной». Самые старые жители Ореховки когда-то, очень давно, тоже ходили по этой тропке и очень хорошо знали, почему она названа «страдальной». Но почему, кто и когда курган этот назвал «Дудушкиным», даже старики не знали, скорее всего, он так был назван в далекие-далекие времена, когда играли здесь на свирелях и дудках...

Каждый раз, когда выходил Петр Петрович летними вечерами на крыльцо, он непременно вспоминал июньскую ночь сорок второго года. В ту ночь за его отцом, старостой Селивановым, пришли четверо солдат и переводчик. Переводчик сказал, что старосту, срочно вызывает к себе господин майор. Ничего необычного в том, на первый взгляд, не было. Случалось, что Селиванова немцы вызывали и на рассвете. Но в этот раз Петр Никитович почувствовал вдруг, что это не просто очередной вызов к майору-самодуру.

— Сейчас иду, господин переводчик, — сказал Селиванов и заискивающе добавил: — Позвольте только махорочки взять.

— Быстрее только бери.

— Один момент, — заверил Петр Никитович.

Но не за махоркой пошел Селиванов: кисет с махоркой всегда был при нем. Он поспешно вошел в горницу, где спал сын.

Петр Никитович потряс Петю за плечо:

— Сынок, проснись!

— Чего?

— Тшшш! Немцы пришли за мною. Не пугайся. Слушай внимательно.

Петя схватил отца за руку.

— Не ходи, папка, не ходи, — зашептал он.

— Нельзя не ходить... Жди меня. Если долго не вернусь, беги к деду Казаку и скажи, что меня взяли. Пусть он сообщит об этом «Хозяину». Понял? Дед спит у себя на погребице... Все понял, сынок?

— Все.

— И еще скажи деду Казаку, чтобы он отвел тебя и мать к «Хозяину» в гости.

— Эй, староста, пошевеливайся! — нетерпеливо позвал переводчик.

— Пошел я. — Петр Никитович крепко обнял сына. — Это так. На всякий случай.

Пете хотелось кричать: не ходи! не ходи! Но он не крикнул. Он стиснул зубы, чтобы не разреветься...

Отцовские шаги были какими-то редкими и гулкими, словно шел он не по полу, а по доскам, которые прикрывали глубокую яму.

Петя уже давно сидел на крыльце. Ночь была теплая, но его знобило. Надо бы уже бежать к деду Казаку, но Петя все еще надеялся, и ждал, ждал...

Вдруг запел на деревне чудом уцелевший от солдат фюрера петух. От этого крика Петя вздрогнул, очнулся и побежал к деду Казаку. Бежал он огородами, чтобы не наткнуться на патруль.

Дверь погребицы была не заперта. Дед Казак не спал.

— Кто? — спросил он из темноты.

— Дедушка! — Петя зарыдал.

— Не реви, сынок! Слышь? Не реви! Что стряслось? Беда?

— Скажи «Хозяину», что мово папку немцы взяли.

— Взяли?!. Так... Ироды!.. Еще что велел сказать отец? Не реви. Будь мужиком.

— Велел, чтобы ты отвел нас с мамкой к «Хозяину» в гости.

— Понятно.

Петя вел деда своей дорогой — позади усадеб. Но войти им в дом Селивановых не пришлось. Там уже орудовали гестаповцы.

Петя бросился было к своему дому, но дед Казак схватил его за руку и глухо сказал:

— Туда теперь нельзя, сынок. Запозднились мы.

Старик вел мальчика по тропинке в кустах по берегу Петляйки. Эта тропинка шла к «Дудушкину кургану», а от кургана — через Черные овраги в дремучий старый лес. Петя шел машинально, в каком-то полусне, и все время тихо всхлипывал.

Быстро таяла в рассвете летняя ночь. Тревожно и осторожно пели напуганные войною птицы. Молчали деревья.

Совсем рассвело, когда старик и мальчик добрались до «Хозяина». Петю отвели в землянку, почти насильно напоили чаем.

— Ложись спать, паренек, — предложил ему бородатый партизан. — Не спал ведь?

— Не хочу спать.

— А ты не спи. Просто полежи.

Мальчик покорно лег и тут же заснул. Сон его был каким-то душным, мятежным... Он проснулся, когда уже миновал полдень, проснулся от собственного крика. А ему ничего не снилось...

Что его отца и мать казнили немцы, от Пети долго скрывали. Пока не освободили Ореховку, он жил в партизанском отряде. Потом сироту решили отправить в детский дом, но соседи Селивановых Храмовы не отдали мальчика. «Воспитаем его, как родного сына», — заявила Екатерина Степановна.

Петя жил у соседей. В их доме он ел, учил уроки, во всем помогал своим приемным родителям, но никогда не оставался спать у них. Ночи он проводил в родном доме. И всякий раз перед тем, как войти в него, подолгу сидел на крыльце. И всегда в такие, минуты к нему приходило обманное чувство, что вот- вот услышит он неторопливые отцовские шаги, вот-вот скрипнет калитка, впуская хозяина в палисадник...