Человек-оркестр: микроструктура общения - Леонид Кроль

Вот молодая дама, выглядящая еще моложе. Судя по всему, она будет превращаться в пожилую женщину прямо из девочки, минуя так называемый «цветущий средний возраст». Ее голос – пожалуй, его хочется назвать «голоском» – довольно высокий, чистый, на свой лад музыкальный; холодноватый «стеклянный» тембр, сдержанное интонирование. Не покидает ощущение, что голос напряжен и «завышен», как бы насильно загнан в верхнюю часть своего естественного диапазона.

Бросается в глаза своеобразная посадка головы: пряменькая шея вытянута, плечи опущены, лицо склонено набок и немного «замороженное», с готовой мимической маской вежливого внимания (приподнятые брови, подобранный рот в отдаленном подобии улыбки, не слишком пристальный взгляд, который, как выясняется, достаточно многое замечает) момент быстрой, взволнованной речи лицо мимически почти не меняется, зато становится заметно, что дыхание очень «мелкое», его все время как бы не хватает, короткие резкие вдохи набегают один на другой, а хорошего выдоха нет. Возникает впечатление судорожности, некоторой «подпертости» дыхания, скомканности нормального его цикла.

Жеста, как такового, не существует: руки чаще всего замкнуты сами на себя и неподвижны (на коленях) или держат «полезные» предметы: ручку, тетрадку; если же за них неожиданно потянуть, то окажется, что они сильно напряжены и с трудом могут расцепиться. Если исхитриться и все-таки спровоцировать какую-то жестикуляцию, то становится заметно, что ладонь практически не бывает открытой, «берущей» или «дающей»; движения пальцев, скорее, что-то отбрасывают от себя, резко указывают, могут на мгновение вопросительно застыть – и поскорее вернуться в положение фиксированного полукулачка. Локти обычно или прижаты к телу, или слегка отставлены, как бы неспокойны – так держит руки человек в толпе, когда не хочет, чтобы его толкали.

Походка, как ни странно при такой телесной хрупкости, довольно шумная, топающая. При ближайшем рассмотрении оказывается, что нога ставится очень твердо и с своеобразным отталкиванием вверх (так ставятся, скажем, копытца небольших животных вроде коз или антилоп). Шажок укорочен, словно экономится; ноги при этом «частят», от чего усиливается впечатление «копытности», дробности и отсутствия связи с землей или полом.

Как и обычно, в манере поведения «техническое» густо переплетено с «содержательным»; выразить эти связи непосредственно, словами не просто трудно, а в полной мере и невозможно: они становятся грубы и натянуты. (Невидимая, но существующая «нитка», о которой шла речь в первой части!) Реальность и характер этих связей можно попытаться выразить, описав сколько-то особенностей и проблем разного свойства, присущих тому же самому человеку: тогда несомненный внутренний резонанс между проявлениями разного уровня становится слышным, хотя на него и не всегда можно «показать пальцем». Итак, молодая дама со стеклянным голоском…

– не хочет и даже боится пополнеть, хотя ее вес явно меньше так называемого «нормального»; собственная хрупкость, «бестелесность» ею явно оберегаются и ценятся;

– любит холод, «свежий воздух» и вообще все, напоминающее о заморозках, открытой форточке и т. д. Замерзнув, нисколько не страдает – зато от жары или просто тепла мучается и прячется (напрашивающаяся аналогия со Снегурочкой, которая «не знает любви совсем, в ее холодном сердце ни искры нет губительного чувства», и т. п., – верна, хотя, конечно, прямо из «холодолюбивости» не выводится);

– сделала выбор между «высоким» и «низким» – и, конечно, не в пользу последнего. Это касается и звуков, и расположения в пространстве, и – ассоциативно – цветов (любит голубой, бледно-зеленый, сиреневый, розовый… цвета «чистые и прозрачные», хорошо подходящие для маленьких девочек или ухоженных старушек). Все, что отдает «земным», «органикой», вызывает отвращение. Ее может затошнить от запаха жаренной рыбы или прикосновения к чьей-то влажной ладони. Побаивается животных – хотя меньше, чем людей (мужчин особенно – «грубые животные»);

– убедила себя в «объективной», «физиологической» – то есть, непреодолимой и от нее не зависящей – асексуальности. Потеря контроля, «собранности» – раз; вызывающий ужас физический контакт с другим человеком – два; возможность такого исхода, как беременность – три (а как же хрупкость и бестелесность?). В общем, если «грязное» – необходимая часть жизни, пусть лучше не будет жизни. Отчетливый привкус стерильности (в любом смысле, в рассуждениях, поведении, оценках);

– она, как и следовало ожидать, не любит свое тело, особенно корпус и ноги – ив осанке, и в походке видно стремление вытянуться вверх, подпрыгнуть или взлететь, не соприкасаться с опорой, «оторвать голову от тела» (вытянутая напряженная шея) – короче, отделить «высокое» в буквальном смысле от «низкого». Завышенный голос – одновременно «технический» продукт и непосредственное оформление этой установки. В отношении к своему физическому облику трогательно верна эталонам красоты, мучающим девочек-подростков: лебединая шея, огромные глаза, точеный носик и прочие атрибуты мультипликационной принцессы (которая, понятное дело, не ест, не пьет, не потеет, не покрывается веснушками и еще много чего не делает);

– она во всех сферах жизни тоже окружена миражами «совершенства». В поведении этому соответствует манерность и отсутствие какой бы то ни было спонтанности – «детские» штрихи это, скорее, стилизация, род жеманства. В более основательных житейских делах та же «пьеса» многократно разыгрывается через отказ от начинавшихся было попыток как-то реализовать себя, потому что «как надо все равно не получается». Несколько приобретенных образований не используются, знакомства не поддерживаются, мебель не покупается и т. д. Ничего не может созреть и закончиться, перейдя в какое-то новое качество;

– она до крайности сурова в оценках (особенно моральных): всякое несовершенство непростительно, ошибки окружающих тщательно взвешиваются, отношения обычно заканчиваются разочарованием в человеке, оказавшемся, как ни странно, «нестерильным».

Историю «резонирующих» между собой особенностей и проблем можно было бы продолжать: в нее неминуемо вплелись бы отношения с реальными людьми, события (иногда очень давние), сны и фантазии, физические недомогания и многое еще. В целом очевидна необходимость серьезной, длительной и, скорее всего, индивидуальной психологической коррекции, уходящей за рамки внешних проявлений – но отталкивающейся в каком-то начальном моменте именно от них. Как далеко может завести внимательное рассмотрение связи тела и голоса!

Поговорим еще об одном хорошем человеке (именно так многие называют героя нашего примера). Обычно добавляя: но… В чем дело и причем здесь «почерк», тело и прочие любимые авторами «мелочи»? Для ответа снова придется углубиться в детали портрета и, в какой-то мере, биографии – и снова мы надеемся увидеть, как легко и прочно все это сшито невидимой ниткой.

Итак, портрет. Начать его на этот раз уместно с манеры говорить, потому что речь, «говорение» – родная стихия нашего героя. Беседовать с ним – сущее наслаждение. Такое чувство понимания с полуслова, резонанса, исключительной ненавязчивости! Бели нужно прояснить, проверить свои еще не до конца оформившиеся или спорные мысли, то с собеседником просто повезло. А вот если нужно что-то вместе решить или хотя бы услышать нечто определенное – мнение, желание, намерение – тогда трудно. Разговор вязнет, не клеится: «с одной стороны, с другой стороны», «это неоднозначно». В диалоге не очень заметно, а в развернутой «авторской» речи поражает обилие вводных оборотов, размывающих определенность сказанного. В общем-то, видимо, это все же… в некотором роде, возможно, и не совсем…

– если, ловя на слове, вернуть его к сказанному, он не согласится: было сказано не это (действительно, в некотором роде, не совсем это…). В споре такое свойство превращается в коварное оружие – противника «не уцепишь», потому что в каждой фразе оставлено несколько лазеек для хитрого маневра, смыслы двоятся, предмет разговора размывается. Эта ирония, эти подтексты, которые очаровательны, когда беседа сама по себе – произведение искусства, в других жанрах могут довести партнера до белого каления. (Ну что же, видимо, это его проблемы… хотя… и т. д.);

– одет во что-то мягкое, серовато-коричневато-какое-то. Одежда вроде свободной второй шкурки. Не выносит яркого, жесткого и слишком заметного – одевается как бы «никак», но качественно. Если внимательно рассмотреть, как он сидит, то становится заметно, что все его позы построены как система полуоборотов, ракурсов около 3/4. Угловые положения головы, плеч, рук и всего прочего постоянно слегка смещаются друг относительно друга, поэтому при одной и той же (как бы одной и той же) позе – в кресле, нога на ногу, голова слегка склонена к плечу – возможны десятки вариантов то большей, то меньшей обращенности к партнеру. Жесты тоже мягкие, разнообразные; за ними тоже трудно уследить, поскольку их много, а различия небольшие. Жестикулируя, никогда не «отпускает» руки далеко от себя, но и притиснутыми их тоже не увидишь – они, скорее, мягко подобраны, причем к собеседнику никогда не бывает повернута открытая ладонь, больше показывается запястье;