Лефорт - Николай Павленко

О том, как воспринимал свое положение при дворе сам Лефорт и как относился к этому, узнаём из его писем брату и матери. В сентябре 1692 года Лефорт заболел горячкой и не мог сопровождать Петра в его поездке к Переславскому озеру. Царь проявил трогательную заботу о больном, о чем Франц Яковлевич извещал брата Ами 26 сентября: «Так как их царские величества отправились туда (в Переславль. — N. Л.) прежде моей болезни, оставив меня в Москве для исполнения некоторых приказаний, то болезнь моя очень удивила их. Могу вас уверить, любезный брат, что их царские величества удостоили меня присылкою ко мне многих гонцов, даже особ высокопоставленных, желая знать, в каком я нахожусь положении. Врачи действовали усердно и, по милости Божьей, я мало-помалу стал поправляться. Видя, что их величествам очень желательно присутствие мое в Переславле, я отважился тотчас после болезни ехать туда. Расстояние от Москвы полагаю в двадцать четыре лье. Не могу выразить вам ту радость, которые обнаружили его величество и все его придворные сановники. Так как я имею честь командовать кораблем, называемым “Марс”, на котором почтили меня своим присутствием их величества, то немедленно по моем приезде его величество отправился на названный корабль и послал бригантину, чтобы привезти меня к его особе. Когда я ступил на корабль, то был удостоен такими великими почестями, что и описать не могу. Палили изо всех пушек, и после того как государь показал мне все богатства и украшения, или отделку моего корабля, мы возвратились на берег. Он повелел, чтобы со всех судов по поводу моего приезда салютовали пушечными выстрелами. Затем меня отвели в мой дом, построенный для меня его величеством. Здание прекрасное. На другой день его величество оказал мне честь отобедать у меня, а на третий ему угодно было угощать меня на нашем корабле, причем целый день палили со всех судов… Если Богу будет угодно, то я приступлю будущим летом к постройке прекрасного каменного дома, для чего их царские величества жалуют мне все необходимое».

В письме, отправленном матери 12 мая 1693 года, Франц Лефорт сообщал о множестве исполняемых им обязанностей, в том числе и во время развлечений царя: «Одна половина “компании” высыпается, а другая танцует, я же должен быть постоянно распорядителем, маршалом. Благодарения Богу, я здоров, да если бы и заболел, то этого не потерпели бы, ибо их царские величества дают мне столько дела, что иногда в течение трех суток я не сплю и двух часов, особенно в дни забав. Но, кроме этих мелочей, под моим началом столько людей, что комната моя целый день, когда я бываю дома, наполнена ими. Беспрестанно являются с просьбами, с жалобами, и все офицеры Слободы посещают меня. Много нужно было бы мне времени, чтобы передать вам все подробности; скажу только, почтенная матушка, что я чрезвычайно любим их царским величеством, и что все, что я ни пожелаю, к моим услугам»{42}.

В ноябре—декабре 1692 года иностранцам, и Лефорту в особенности, довелось пережить тревожное время. 22 ноября Петр почувствовал себя нездоровым, на следующий день он слег в постель и до середины декабря не вставал. Болезнь настолько изнурила Петра, и он до такой степени ослаб, что его ближайшие соратники опасались за его жизнь. Согласно донесению шведского резидента, Лефорт, а также князь Б.А. Голицын, Ф.М. Апраксин и спальник Петра Плещеев приготовили лошадей, чтобы бежать из Москвы в случае, если после кончины Петра к власти вернется царевна Софья. Голландский резидент ван Келлер 23 декабря 1692 года доносил Штатам: «Его царское величество великий царь Петр Алексеевич в течение нескольких недель был очень серьезно нездоров; теперь он чувствует себя лучше; и восстановление его здоровья доставило нам всем очень большую радость. Эта радость тем живее, что его царское величество чрезвычайно принимает к сердцу интересы вашей высоколичности, так же как и интересы его величества короля Вильгельма, и что его величество очень склонен к нам, иностранцам, — обстоятельство, которое возбуждает даже зависть в его собственном народе. Для нас поэтому есть важнейшие причины пожелать ему продолжительного и доброго здоровья. Тревога улеглась лишь после того, как дела пошли на поправку и рождественские праздники он встречал вполне окрепшим»{43}.

Первые месяцы 1693 года прошли под знаком подготовки к походу в Архангельский город — царю не терпелось увидеть настоящее море и морские корабли, прибывающие в Архангельск с заморскими товарами и отправляющиеся обратно с купленными здесь мехами, пенькой, лесом, смолой, поташом и др. Лефорт сопровождал царя. Накануне отъезда, 26 февраля, во время пира, устроенного им по случаю отъезда царя в Архангельск и продолжавшегося до утра, произошла ссора между хозяином дома и Авраамом Лопухиным, братом супруги царя Евдокии Лопухиной. Словесная перепалка переросла в драку. Характерная деталь, свидетельствующая о прочности дружбы между царем и Лефортом: Петр в этой драке встал на сторону не своего родственника, а приятеля — он нанес несколько пощечин Лопухину.

Сведениями о том, какова была конкретная роль Лефорта в Архангельском походе, историки не располагают. С большой долей вероятности можно предположить, что он сопровождал Петра, когда тот сел на иностранный корабль и отплыл от Архангельска верст на 300, а затем благополучно возвратился в город.

Полюбил Лефорта и брат царя Петра Иван Алексеевич. В 1694 году он пригласил генерала к себе вместе с женой и сыном, допустил к целованию руки и приказал передать поклон царю Петру Алексеевичу, отправлявшемуся в Архангельск. После скорого отъезда в Архангельск и самого Лефорта обе царицы, Прасковья Федоровна, жена Ивана, и Евдокия Федоровна, неоднократно присылали парадную карету за его женой и сыном Андреем и делали им щедрые подарки. «Милостивое внимание, оказанное мне царем Иоанном Алексеевичем пред моим отъездом и теперь, при моем возвращении, необыкновенно, — писал Лефорт брату. — Подарки превыше моих заслуг, всякого рода жизненного припасы и напитки были доставлены мне на дом в серебряных сосудах». «Чрезвычайные милости, изливаемые на меня им (царем Иваном Алексеевичем. — Н.П.) и братом его Петром Алексеевичем, — извещал он в другом письме, — беспримерны, и, не хвастая, могу сказать, что никогда не пользовался ими ни один иноземец, когда-либо живший в России. Я все приписываю Провидению, и великое милосердие Бога не забудет тех, которые стараются служить прежде Ему одному, потом тем, кто ближе к Нему, именно их царским величествам. Если бы было возможно, я употреблял бы для того еще большие старания; но будьте уверены, любезный брат, что если в юности моей я с избытком предавался удовольствиям, то настоящее мое отдохновение такого рода, что для него мне в высшей степени необходимо хоть несколько часов, ибо везде где я нахожусь, все зависит от моих распоряжений…»