Я тебя проучу (СИ) - Кейн Лея

С напряжением нахмурившись, осторожно беру гаджет и вглядываюсь в открытый аккаунт, где последний пост опубликован семь лет назад. Короткое видео, на котором Богатырев в смешной рубашке и шортах учит меня управлять яхтой. Нас явно снимали с берега. На хорошую камеру. В кадре даже видно, как мы оба смотрим друг на друга. Не знала бы я, кто эти люди, решила бы, что по уши влюбленная парочка.

Нехотя листаю дальше и вижу фото и видео с отдыха в горах, на море, в Европе, в пустыни. Есть фото машин и домов. Фото корпоративных вечеринок, конференций, деловых встреч. Из сотен мелькающих перед глазами картинок лишь на двух я нахожу Богатырева в компании девушек. На одной он с бразильской танцовщицей на фестивале. На другой — с девушкой в деловом костюме. Очевидно, партнершей по бизнесу.

— Извращенец не я, Рита, а ты, раз думала, что в моем аккаунте сплошная порнуха. Я показывал Стелле, что всего, ради чего она бросила меня, может добиться каждый. А тебя показал, дав понять, что отныне она в прошлом. Почему я не удалил аккаунт? Из-за этого момента. Знал, что этот разговор состоится. Припас доказательства, что я не совсем больной урод, каким ты меня считаешь. — Он забирает у меня мобильник и выдыхает. — Вот так, Рита. Хотел спугнуть тебя, а испугался сам.

Мотнув головой, руками опираюсь о машину и опускаю лицо. Прикрыв глаза, пытаюсь сообразить, что-то сформулировать, но не выходит. Моя женская натура раздувать из мухи слона сыграла против меня. Если бы я меньше фантазировала и подпитывала домыслы, я не создала бы в своей голове образ идеального злодея и у моей дочери был бы отец. В чем-то Платон прав насчет нас, женщин. Наша импульсивность не приводит ни к чему хорошему.

— Ты сказал Стелле, что мы с ней сестры? — спрашиваю, больше не придумав, о чем можно поговорить.

— Нет. Ты же знаешь, Рита, я ни за кого никогда не принимаю решений. Выбор за тобой — говорить ей или нет, поддерживать сестринские отношения или забыть.

Пальцами зачесав растрепанные волосы назад, я вскрываю чемодан и вытаскиваю джинсы и майку.

— Увези меня к Мадлен или в отель. Саша и правда не должна видеть меня такой.

— Если тебя не спугнет тронувшаяся умом, но почти безобидная старуха, я могу отвезти тебя к себе. Или к Ире. Она поймет.

— А вроде говоришь, что ни за кого никогда не принимаешь решений, — хмыкаю я.

Он берет джинсы и майку из моих рук, возвращает их в чемодан и поправляет тонкую бретельку платья на моем плече.

— Но я же дал тебе выбор.

— Выбор в тупике?

— Выбор в безопасной зоне. Помнишь, однажды я уже сказал тебе, что мне не нравится твоя дружба с Мадлен? Я, Рита, слов на ветер не бросаю.

— Она, в отличие от тебя, за семь лет доказала мне свою преданность.

— Ц-ц-ц, — цыкает он языком, пальцами подцепив прядь моих волос, — ничему, Рита, тебя жизнь не учит. Садись. Ко мне поедем. — Он открывает для меня заднюю дверь и выжидающе смотрит мне в глаза.

— Кажется, я еще не сделала выбор.

— Хотела бы ты к Ире, уже бы сказала. Я без слов понял твой выбор. — Кладет ладонь мне на плечо и буквально заталкивает в салон, напоследок велев: — Пристегнись. Дорога будет долгой.

Глава 11

Мягкий рассвет нежно ласкает мою кожу своим теплом. Свежим, ранним, новым. Мерцает золотыми бликами на деревьях и цветах, на скамейках и тротуарной плитке, на крыше и окнах громадного каменного особняка.

Мне знаком этот район. Около дюжины здешних домов — собственность одного столичного магната. Не знаю, насколько высок у него доход со сдачи их в аренду, но страховку он продлевает бесперебойно.

Отдав ключи от машины вышедшему нам навстречу охраннику, Богатырев берет меня за руку и скрещивает наши пальцы. По какой-то слабо ясной мне причине этот жест больше не отталкивает, не унижает. Скорее Платон говорит тем самым, что не даст меня в обиду, да и впрочем, мне самой нравится жар его ладони.

— Что нового? Хозяйка не лютует? — спрашивает конкретно, не тратя время на приветствие.

— Терпимо. Допоздна смотрела мыльный сериал. Сейчас спит у себя.

— Сиделка не жаловалась?

— Один раз пришлось потрудиться, чтобы хозяйка выпила таблетки. А в целом, проблем не было.

Для меня дикость — слышать о буднях душевнобольного человека. И еще большая дикость, что Богатырев тянет эту ношу. Куда проще было бы, сдай он мать в клинику, где за ней будут круглосуточно присматривать, а не делать ее хозяйкой.

— Для тех, кто будет обо мне спрашивать, я еще не вернулся, — говорит он напоследок и тянет меня к массивным парадным дверям.

— Есть, босс.

Одной рукой подбирая подол платья, чтобы не запнуться, а другую не выдергивая из хватки Богатырева, я вслед за ним плетусь в его логово. Я уже успокоилась и могла бы ехать домой. Но голова раскалывается и просто хочется выспаться, а не терпеть мамины попытки помириться.

Проведя меня по сумрачному холлу, Богатырев задерживается у ступенек лестницы.

— Я забыл твой чемодан.

— Оставь, — прошу я, не желая отпускать его и невольно выдав себя вдавленными в его плоть ногтями. — Разве в твоем гардеробе не найдется для меня какая-нибудь старая рубашка?

— О которой ты тоже ничего не расскажешь своему жениху, — хмыкает он, поднимаясь наверх.

Нарочно часто вспоминает Ярослава. Давит на мои чувства и сомнения. Заставляет почувствовать себя дрянью. Может, у Богатырева и не было гадких намерений, когда он бросал меня и когда возвращался, но сейчас он ведет себя, как абьюзер.

Мы поднимаемся на второй этаж, входим в большую спальню, и он щелкает выключателем, зажигая матовый свет точечных светильников на потолке и стенах.

— Там ванная. — Он кивком указывает на смежную дверь. Садится на край кровати и снимает ботинки — один за другим. — Иди прими душ.

Разувшись и оставив туфли у двери, я послушно следую в указанном направлении. Богатырев хоть и черствый, но гостеприимный. А пренебрегать теми крупицами его светлой стороны, какой он иногда поворачивается ко мне, ох как не хочется. То ли из-за боязни привести его в бешенство, то ли от смакования этих редких мгновений затишья.

Стянув с себя платье и белье, гляжу в зеркало и морщусь. Измотанная и грязная, словно год провела в подземелье, а потом выползала по ложкой вырытому узкому тоннелю.

Открываю воду, пропускаю холодные тугие струи и, дождавшись температуры парного молока, залезаю под лейку. Волоски ощутимо поднимаются над кожей, когда по ней льется дурманящее тепло — расслабляющее и пьянящее. Мурлыкнув, закрываю глаза и даю себе минуту наслаждения.

Покой и безмятежность после нескольких трудных дней. Пусть душ — это совсем не обновление, и прошлое не перечеркнется, но перевернуть одну страницу ради чистой следующей — это шаг, принимаемый в полной гармонии с самим собой. Именно ее я и пытаюсь достичь, разгружая напряженные мышцы от пустой тяжести. А вместе с тем испытывая ноющую, томительную тягу к плотскому удовольствию — такому, за которое станет стыдно перед самой собой.

Мотнув головой, стряхиваю это порочное наваждение, выдавливаю гель на губку, вспениваю и растираю тело — шею, руки, грудь, живот. Спускаюсь ниже и прикусываю губу, осознав, что возбуждена совсем по иному поводу. Мое тело жаждет ласок. Грязных ласок Богатырева. Которыми грезила все эти семь лет. Таила в себе четкие воспоминания. Воспроизводила в грешных фантазиях долгими одинокими ночами.

Он здесь. Совсем рядом. Буквально через стену. Грубый, буйный кошмар, способный сузить мой мир до себя одного. Вычеркнуть из списка моих желаний любого другого мужчину. Даже Ярослава, каким бы милым он ни был…

Нельзя!

Запрещено!

Я не имею права думать об этом!

Смыв с себя пену, быстро мою голову и выхожу из кабинки. Шлепая мокрыми ногами по полу, рыскаю в ящиках в поисках полотенца, но обнаруживаю для себя неловкую деталь — ни полотенец, ни халатов тут нет. Под рукой только мое грязное платье. Влезать в него своим чистым телом — так себе затея перед сном.