Русская критика - Капитолина Кокшенева

Русский тип критики опирается на органический взгляд. Этот взгляд был характерен для творчества Аполлона Григорьева и упомянутого уже мной Н. Н. Страхова. Он, и только он, мне представляется верным. «Этот взгляд, — писал Страхов, — имеет именно то достоинство, что труднее всех других». Он требует от критика исторической широты и глубинного отношения к традиции (традиция для критика не есть нечто «объективно данное», но всегда личностно-завоеванное). Этот взгляд избегает любой партийной односторонности, поскольку проверяется прежде всего жизнью. Слово «жизнь» было главенствующим в мировоззрении и Григорьева, и Страхова. «Но и сама-то жизнь, по Григорьеву, “есть нечто таинственное и неисчерпаемое”», — пишет современный писатель Н. Калягин. Жизнь в русской критике не противоположна ни творчеству, ни художественному вымыслу, ни «цветной истине» (А.Григорьев), а литература является большим, народным, земским делом. Только презрение нынешней критики к живой жизни ведет ее к жалкому «умению» по своей личной (часто корыстной) прихоти выстраивать литературные списки «великолепных десяток» и вводить под белы рученьки в русскую литературу писателей, к «творчеству» которых без пинцета и без санобработки и прикасаться-то физически и нравственно опасно.

Вместе с тем для русского типа критики есть только одно условие — понимание своего народа; и эта способность понимания вылилась в принцип почвенничества с его боязнью «солгать на народ». Сегодня все иначе: критик потому и «ошибается», что ошибиться рад, ибо свои оценки выдает совершенно в отрыве от народности, подлинности и правдивости литературы, в пылу якобы защиты «общего дела», вся «общность» которого не простирается дальше московской кольцевой дороги. Сегодня нет не только боязни «солгать на народ» или солгать на русского человека, но и собственную ложь можно выдать за «радикальную критику». Настолько радикальную, что гаденькие тексты Вл. Сорокина и Э. Лимонова пытаться печатно утвердить в качество новой «благой вести».

Русская традиционная критика (для меня — консервативное ее направление) никогда не была критикой фразы, никогда не превращала предмет своей речи в риторически-многозначительный эпатаж, типа: «У меня самого родной дядя… — настоящий русский шахид» (В.Бондаренко). Бедный дядя! Совершив подвиг в Великой Отечественной войне, думал ли он, что станет только сиюминутным «аргументом» для эффектного восклицания потомка?!

Нынешний патриотический критик не просто выдает фразы, но свистит — вещает патриотическим сленгом, не видя, не чувствуя (а впечатлительность русского критика всегда была сильна, позволяя сохранять чувство меры), что «метафизическая насыщенность» критических текстов может быть и абсолютно пустой: ну, не сделать «нового мстителя» из Владимира Сорокина, даже если критик цинично уверен, что читатель «не заметит матерных слов» этого непревзойденного авторитета сквернословия, а оценит и запомнит только «метафизические усилия» писателя Сорокина, направленные «против рыжего вице-премьера».

Увы, скорее всего все произойдет с точностью наоборот. Не может быть в русской критике двойной бухгалтерии — черного нала и белого отката. Безбрежный, допускающий нравственный компромисс, патриотизм критики с двойным дном («пусть пишут хоть матом», пусть пишут о любых извращениях, лишь бы выражали протест против рыжих вице-премьеров и продажных чиновников) ничем не отличается от безбрежного либерализма с его волчьим воем о свободе (даже если ради нее, голубушки, и вымрут миллионы). Впрочем, и тут нет ничего нового: в прежние времена «сапоги» были «выше Шекспира», а в нынешние — Сорокин «патриотичнее» постдеревенщиков.

Русской критике был всегда присущ идеализм. В консервативном ее направлении это был христианский идеал, в раздраженной ненависти против которого столь дружно объединились нынешние либералы вкупе с патриотическими фразерами. Анти-идеалисты как правило в качестве главного тезиса используют «бедственное положение народа», которому нужно выживать, так что, мол, не до идеализма. Новейший кризис оппозиции — это убедительнейшее свидетельство того, что социальная идея и духовный идеал могут далеко расходиться. Христианский же идеализм есть самая крепкая сила из сил человеческой жизни.

Классическая русская литература и классическая критика обладали замечательным свойством — искренностью. Прежний читатель мог быть уверен, что с ним говорят в чистоте сердца (даже заблуждения, нравственные метания были искренни, открыты). В наши же дни критика, понимая себя как орудие и силу, направлена не столько на то, чтобы излагать мысли и выражать чувства, возникшие от сопереживания творчеству писателю, сколько на то, чтобы воздействовать на читателя в нужном направлении и с заранее заготовленной тенденцией.. Следовательно, не только возможны, но и желательны подделки под настоящую мысль и искренее чувство. Под видом пламенного служения принципам справедливости кроется холодный расчет, под прикрытием «опальности» прячется коммерческий проект, под флером «служения идее патриотизма» скрывается отсутствие знания об этой самой идее, похороненной под ворохом невежественных слов. Критик больше не хочет быть только критиком, но непременно наровит стать «известным общественным деятелем нашего века», а значит намерен служить не истине, а жить сиюминутным интересом.

Ясно, что национальная критика сегодня не может победить — ни тиражами, ни востребованностью своих идей, ни составить конкуренции внедренной сегодня «новейшей эстетике». Но в долгой истории русской литературы, как мы уже знаем из прошедшего, остается всегда современной именно она — до наших классиков мы, всякое новое поколение, вновь и вновь дорастаем (или, скажем так, желательно было бы дорастать).

Я, пожалуй, снова покажусь коллегам «слишком ортодоксальной», и мне напомнят об отдыхе, приятных эмоциях, «удовольствии» (так заботятся у нас о читателе, уставшем от трудной жизни). На это я отвечу словами Николая Калягина: «Утилитарный принцип “удовольствия”, еще Кантом внесенный в основание эстетики, — принцип вообще обоюдоострый. Безусловно, удовольствие Канта или Аполлона Григорьева вернее всякой теории свидетельствует о высочайшем качестве читаемой ими книги. Но о чем свидетельствует удовольствие, которое испытывает ваш сосед в электричке, читающий Стивена Кинга?» Впрочем, нынешний критик старое эстетическое удовольствие предлагает заменить на «блевотину от экстремальной прозы». И просто. И круто. Что, между тем, не замарает чистоты принципов лучших русских критиков.

2002 г.

Государство и культура

Круглый стол в редакции журнала «Стратегия России»

Человеческое стремление уважать государство совершенно естественно, как естественно, например, уважать отца в семье. Конечно же, это уважение должно на чем-то базироваться, на что-то опираться и вырастать естественным, а не принудительным путем.

Пожалуй, впервые за последние почти пятнадцать лет состоялось в конце 2003 года года заседание Госсовета, посвященное вопросам культуры. Практически все выступавшие (чиновники высоких рангов, губернаторы, представители интеллектуальной элиты) полагали, что воля государства в области культуры не достаточно ощутима, как и нет отчетливой государственной культурной стратегии, о чем можно судить по тем произведениям искусства и культуры, которые выдвигаются на Государственную премию. Среди как выдвигаемых, так и получаемых Премию много имен случайных, малоизвестных, а произведений — не просто незначительных, но и эстетически уродливых. Государственная премия — это прямое выражение культурной воли. Следовательно, отмечаться ей должны произведения, имеющие общенациональный, народной статус; произведения, заключающие в себе дух вечности, а не ее модные и случайные проявления.

На недавнем круглом столе, проводимом в «Литературной газете» с приглашением Министра культуры, совершенно ощутимо звучал во всех выступлениях пафос, что государство должно культуре, что у него есть обязанности по отношению к ней, как и констатировалась, что не к тем культурным фигурантам направляются госсредства. Все это так. Мы можем какой угодно счет предъявлять чиновникам Федерального агентства по культуре, а они в ответ выдадут списки их «огромной деятельности». И тяжба эта будет бесконечна. Конечно, целесообразны те новации, о которых говорил министр культуры Соколов — и то, что создан и действует Совет по государственной политике, и что есть теперь в МК даже Комитет культурной безопасности. Правда, кто в этих Советах дает советы все равно общественности не очень ясно.