Паранормы - Константин Андреевич Чиганов

тихое. Плох тот муравей, что поверит благостности песчаной ямки. Этот муравей уже не расскажет в муравейнике о маленькой ошибке.

— Ничего. Здесь вообще ничего, но в глубине хранится что-то скверное. И… с юго-запада подлетает группа объектов. С десяток. Параметры не птиц. Леший разберет, что они такое.

— Орлы, Ройша, орлы летят… Нам негде прятаться — голая степь кругом. Падаем и ждем, может, и не по наши души.

Черные точки оказались крылатыми силуэтами. Ниже, ниже. Они сели метрах в двадцати от нас и вблизи стали — один к одному — такими же, как то существо, что мы проводили в страну вечной жизни. (Это если у них есть душа). Желтые глаза на нас не глядели, только в землю. Лежать было глупо, и я встал, отряхнув колени.

Птеролюди (как их еще назовешь?) безмолвно посовещались, и переднее, выступив из группы, коснулось меня (только меня, Роя они проигнорировали) сверхчувственным щупом. Контакт разумов — давление во лбу и звон в ушах, мгновенное ощущение морского ветра и соли на коже, но только мельком, размыто. И два импульса — приказа:

— Уходи сразу!

— Объяснитесь. Скажите о себе. Вам…

— Сразу прочь!

Ни ответа, ни привета больше. Стая снялась, синхронно хлопнув крыльями, и унеслась на северо-восток. Аудиенция окончена. Меня хотя бы удостоили связной фразой, не как бродягу Отшельника. Марсианские крысосуслики.

— Не марсиане это, сам знаешь, напарник.

— Скушает мышка летучую кошку, как думаешь, курцхаар?

— Вот курцхааром не оскорбляй, не надо, они хуже половой щетки. Летучие, голые и бесхвостые кошки — на такую гадость ни одна мышка не польстится. Подавится. Но они угрожают…

— Они предупреждают, Рой, так точнее. Эфриты, гули, акаана — но я бы отнесся всерьез.

— Я тоже. Я острю от нервов.

— У тебя нервы легированной стали. Бестия ты моя нержавеющая.

— Так-то лучше, гоминоид.

— Амерантропоид, к вашим услугам. Он же яванский большеног[15].

Мы и правда острили от нервов. Спускаться не хотелось. Ох, как не хотелось спускаться…

Иногда я думаю, а что, если бы мы всегда слушались инстинкта самосохранения? Низменного и спасительного? Глупостей совершали бы меньше, предательств — больше. Нормального-то на подвиг не потянет, от хорошей жизни не полетишь, вот мы — ненормальные. Аве, цезарь… Готовимся к спуску!

7

После тонкой земляной прослойки, переплетенной с корнями трав, пошла сплошная скала. Какова должна быть та сила, которая пробила эту трещину? Рой остался наверху, мне и одному было узковато, взять на спину бесполезного здесь пса было бы нелепо.

Инфравизор плотно охватывал лоб, давая четкую картину, какой позавидовал бы Данте в своем путешествии. Правда, у меня не было проводника — Вергилий здесь очень бы пригодился. Вот только ему пришлось бы висеть в воздухе, пока я спускаюсь. Я походил на паука на паутинке — микролебедка исправно тянула полупрозрачную нить. Время от времени приходилось отталкиваться от неровностей стен расселины.

Я бывал в горах, но такая подземная скальная теснина без дна привычна спелеологу, а не альпинисту. Клаустрофобию, как и агорафобию, я могу представить только умозрительно, от природы я лишен этих страхов. Но давление тысяч тонн камня и мысль, что закрыться этот проход может совершенно неожиданно — редкостно неприятные ощущения. Хорошо, что было сухо.

Через пятьдесят метров (счетчик на плече высветил 52,4) нескользящие полимерные подошвы коснулись камня. Трещина заворачивала и превращалась в расширяющийся сводчатый туннель. Как это так получилось? Нить я закрепил внизу. Теперь добраться до верха можно быстро. Ножи на месте, приборы молчат. Воздух холодный, но сухой и слегка ерошит волосы его поток из туннеля. Жилет сильно полегчал с тех пор, как нас высадили во чистом поле. Я уже не чувствовал Роя — так и должно быть под таким прессом породы.

Глубже, глубже — проход медленно опускался. Почти два километра туннеля уходило в глубь земли. Потом он расширился и я ощутил присутствие так, как если бы в ночных джунглях руки коснулась змея. Впереди было нечто. Я не мог бы сказать вернее — нечто такое… Не боль, не страх, а некое инфернальное истязание. Мука бессветная и беспросветная ненависть. Отвращение гада к солнцу. Боль лисы, отгрызающей попавшую в капкан лапу и страдание погребенных заживо — я не могу этого описать иначе. Мне тяжкого труда стоило пригасить восприятие этого, не убежать наверх, к солнцу. Я словно потерял часть себя в этом океане инфрафизического гавваха Даниила Андреева. Мира и света разума здесь не было, и не могло бы быть. Чистые и радостные воспоминания сворачивались, как листья в заморозок. Здесь не могло быть любви и красоты. Не могло быть творчества и сострадания. Милосердие не посещало этого места. Но и тьмы кромешной здесь не было тоже.

Тоннель окончился.

Я стоял на узком выступе между небом и землей. Между тем, что здесь заменяло землю и небо.

Невообразимо огромная пещера замыкалась каменным сводчатым куполом, до высшей точки которого было не менее полутора километров. Собор святого Петра показался бы жалкой шкатулкой перед этой жуткой пародией на святой храм. Кое-где на своде мигали красные и желтые огоньки, но не праздничное настроение создавали они. Здесь было теплее, чем наверху. Легкие першило от сухости воздуха, словно смешанного с запахом нагретой канифоли.

Внизу, под моей площадкой, пещера уходила вниз ступенчатой воронкой, какие оставляет человечество, добывая алмазы. Ниже, ниже — я изменял свойства зрения, снимал прибор, но вместо дна видел бордовую, оживленную тьму. То сочащееся багряным тусклым светом место, что показало мне неведомое существо — вот оно. Подо мной. И я понял, что описывал несчастный Данте, пытаясь избавиться от ужаса пережитого.

Потому что ярусы не были пусты.

Вокруг маленьких, но бесспорно человеческих обнаженных фигур хлопотали существа, подобные бесплотным теням. Электронный бинокль приблизил происходящее, очистив от наслоений тьмы.

Люди действительно были людьми — обнаженные, нелепо вытянутые или скрученные тела. Неподвижные и бешено вертящиеся на месте, так что глаз не успевал уследить за ними. Но те, кто мельтешил рядом…

Этим существам я бы бесповоротно отказал в праве на жизнь. Отвратительные полупрозрачные создания, сплошь из шипов и когтей, покрытые чешуей или слизью. Рогатые и хвостатые, крылатые и членистоногие. Похожие на скорпионов и козлов, и, что гнуснее всего, на людей. Размерами от собаки до лошади. То, что я видел, не было их истинным обликом, скорее, так понимал их мой бедный разум. Боюсь, узрей я их в их иномирной реальности, и мой рассудок мог бы не выдержать. Безумный Гойя сломал бы карандаш, не умея изобразить их всех. И