Упрямец Керабан - Жюль Верн

— Он отправился в город, — отозвалась Амазия, — и, может быть, принесет нам письмо от своего дяди Керабана.

— Письмо! Письмо! — с разочарованием воскликнула молодая камеристка. — Сейчас нам не письмо, а сам дядя нужен. А он заставляет себя ждать.

— Немного терпения, Неджеб!

— Вам легко говорить, моя дорогая хозяйка. На моем месте вы не были бы такой терпеливой!

— Сумасшедшая! — улыбнулась Амазия. — Можно подумать, что речь идет не о моем, а о твоем замужестве.

— А вы считаете, что это недостаточно серьезная вещь — перейти на службу к даме после работы у молодой девушки?

— Из-за этого я не буду любить тебя больше, чем сейчас, Неджеб!

— И я тоже, моя милая хозяйка! Но я буду видеть вас такой счастливой, такой счастливой, когда вы станете женой господина Ахмета, что и мне перепадет частичка вашего счастья!

— Милый Ахмет, — прошептала девушка, на какой-то момент закрывшая глаза при воспоминании о женихе.

— Ну вот! Вам приходится закрывать глаза, чтобы увидеть его, моя возлюбленная хозяйка! — язвительно воскликнула Неджеб. — А если бы он был здесь, то вам достаточно было бы открыть их.

— Я повторяю тебе, Неджеб, что он пошел познакомиться с корреспонденцией в банке и безусловно принесет нам письмо от своего дяди.

— Да! Письмо от господина Керабана, в котором тот, по своему обыкновению, повторит, что дела удерживают его в Константинополе, что он еще не может покинуть свою контору, что цены на табак поднимаются или падают, что он непременно приедет через неделю, если не через две… А время не терпит! У нас не более шести недель, чтобы вы вышли замуж, иначе все ваше состояние…

— Ахмет любит меня не из-за состояния.

— Да, конечно… Но все же это промедление ему во вред. О, этот господин Керабан! Если бы он был моим дядей…

— И что бы ты с ним сделала?

— Ровно ничего, дорогая хозяйка, потому что, кажется, с ним — или из него — ничего нельзя сделать! И все же если бы он был здесь, то уже сегодня или самое позднее завтра мы пошли бы регистрировать свадебный контракт у судьи. А послезавтра, после молитвы имама, продолжали бы празднества на вилле. И так в течение пятнадцати дней, а господин Керабан уехал бы еще до их окончания, если бы ему это потребовалось.

Несомненно, что все и могло бы так произойти, при условии, что дядя Керабан без дальнейшего промедления покинул бы Константинополь. Регистрация контракта, по которому будущий муж обязуется предоставить жене мебель, одежду и кухонные принадлежности, — дело недолгое. Да и религиозная церемония — тоже. Все эти формальности ничто не помешало бы выполнить за день-другой, о чем и говорила Неджеб. Но для этого нужно было, чтобы господин Керабан урвал из своих дел толику времени, которую во имя своей прекрасной хозяйки требовала от него нетерпеливая цыганка. Ведь он — опекун жениха, его присутствие необходимо для узаконения брака.

Вдруг молодая камеристка воскликнула:

— Посмотрите! Посмотрите-ка на это небольшое судно, которое только что бросило якорь прямо перед садами.

— Любопытно! — откликнулась Амазия.

И обе девушки направились к лестнице, спускавшейся в море, чтобы лучше разглядеть небольшое, грациозное судно, бросившее якорь поблизости. Это была тартана, парус которой висел теперь на гитове[141]. Легкий бриз позволил ей пересечь Одесский залив. Якорная цепь удерживала ее менее чем в кабельтове[142] от побережья, и тартана слабо покачивалась на докатывавшихся до лестницы и угасавших здесь волнах. Красный турецкий флаг с серебряным полумесяцем развевался на ее мачте.

— Ты можешь прочитать ее название? — спросила Амазия у Неджеб.

— Да, — ответила девушка. — Смотрите, оно написано на корме: «Гидара».

Действительно, «Гидара» капитана Ярхуда только что стала на якорь в этой части бухты. Но экипаж, кажется, не собирался находиться здесь долго, так как паруса не были убраны и любой моряк предположил бы, что судно вот-вот отплывет.

— Было бы восхитительно, — сказала Неджеб, — прогуляться на этой симпатичной тартане по голубому морю при легком ветерке, который заставляет ее наклоняться иод белым крылом паруса.

Вскоре девушки вернулись в дом. Заметив шкатулку на маленьком столике из китайского лака, стоявшем рядом с диваном, молодая цыганка подошла, открыла ее и достала несколько драгоценностей.

— А! Это прекрасные вещи, которые господин Ахмет прислал для вас! — воскликнула она. — Мне кажется, что мы уже очень много времени не рассматривали их.

— Ты думаешь? — прошептала Амазия, беря ожерелье и браслеты, засверкавшие в ее пальцах.

— Этими драгоценностями господин Ахмет надеется сделать вас еще более красивой, но ему это не удается.

— Что ты говоришь, Неджеб! — удивилась Амазия. — Какая женщина не похорошеет, надев такие великолепные украшения? Посмотри на алмазы из Висапура. Это огненные драгоценности, и кажется, что они смотрят на меня как прекрасные глаза жениха.

— Э, дорогая хозяйка, когда на него смотрят ваши глаза, разве тогда вы не делаете ему подарка, еще более драгоценного?

— Сумасшедшая! — засмеялась Амазия. — А этот сапфир из Ормуза, жемчужины из Офира, бирюза из Македонии…[143]

— Бирюза за бирюзу! — ответила Неджеб с веселым смехом. — Господин Ахмет на этом не потеряет!

— К счастью, Неджеб, его нет здесь, и он тебя не слышит.

— А что такого? Если бы он был здесь, милая хозяйка, то сам сказал бы вам все это, и его слова были бы иначе оценены вами.

Затем, взяв в руки пару домашних туфель, находившихся возле шкатулки, Неджеб снова заговорила:

— А эти красивые тапочки, покрытые блестками и позументом, сделаны для двух маленьких ножек, которые я знаю. Разрешите мне примерить их на вас.

— Примерь на себя, Неджеб.

— На меня?

— Разве иногда ты уже не делала это, чтобы доставить мне удовольствие…

— Безусловно, безусловно, — согласилась Неджеб. — Да! Я уже примеряла ваши прекрасные туалеты и даже собиралась показаться на террасе виллы… Но в таком виде меня могли бы принять за вас, дорогая хозяйка. А этого не должно быть, и сегодня — тем более. Ну, наденьте же эти красивые туфли.

— Ты так хочешь?

И Амазия любезно подчинилась капризу Неджеб, которая надела на нее сверкающие туфли, достойные оказаться на ювелирной витрине.

— Ах, как только решаются ходить в такой обуви! — воскликнула молодая цыганка. — И кто теперь будет испытывать ревность?

— Ваша голова, дорогая хозяйка! Ей поневоле придется ревновать к вашим ножкам всякого, у кого есть глаза!