Гены и семь смертных грехов - Константин Зорин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, мы не оправдываем поступок медиков. Они всегда призваны выручать людей из беды. Мы не знаем и глубинные мотивы больной женщины. Она вовсе не собиралась кончать с собой. Такие демонстративные попытки — способ манипулировать людьми (пробудить к себе их внимание, сочувствие) и разнообразить свою скучную, серую жизнь. Для этого и выбираются столь «щадящие», до мелочей продуманные методы самоубийства.
Не исключено, что эти хитрости изобретает и подбрасывает обманутому человеку демон уныния. Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает…
Влечению к смерти противостоит инстинкт самосохранения. Быть может, Творец вложил его в природу именно для того, чтобы уравновесить инстинкт смерти. «Никто никогда не имел ненависти к своей плоти, — утверждает апостол Павел, — но питает и греет ее…» (Еф. 5, 29).
Действительно, пищевая и половая потребности, наши защитно–оборонительные реакции (страх, гнев и др.) — это генетически заданные стимулы поведения. Они способствуют выживанию. Болезненное усиление инстинкта самосохранения ведет к панике, агрессии и насилию. Его ослабление чревато депрессиями и суицидальными тенденциями.
Итак, инстинкт смерти… Это понятие ввел в науку Зигмунд Фрейд. Ученый назвал его Танатосом — по имени древнегреческого бога смерти Танатоса, сына Никты (Ночи) и брата-близнеца бога сна Гипноса. Танатоса изображали в виде крылатого юноши с погашенным факелом или карающим мечом в руке. Греки верили, что этот неумолимый бог обладал железным сердцем, не принимал даров и возбуждал к себе ненависть прочих небожителей.
По толкованию 3. Фрейда, Танатос олицетворяет врожденное влечение к агрессии и разрушению. Он рассматривается как противовес инстинкту жизни (Эросу), включающему в себя либидо. Между ними — извечный конфликт. Оба инстинкта заложены биологически во всех живых организмах и, следовательно, неустранимы. Если энергия Танатоса направлена во вне, то она уничтожает людей, природу и различные предметы (хулиганство, садизм, вандализм, терроризм и т. д.). Если же она устремлена внутрь, то губит самого человека (мазохизм, членовредительство, самоистязание, самоубийство и т. п.)[142].
Гипотезу 3. Фрейда частично опровергает крупный немецкий психолог и философ Эрих Фромм. Он считает, что агрессия и деструктивность не закреплены в генах. Любовь к жизни (биофилия) или любовь к смерти (некрофилия) — это «основополагающая альтернатива, стоящая перед каждым человеком. Некрофилия дает свои побеги там, где увяла биофилия. Способность быть биофилом дана человеку природой, но психологически он имеет возможность ступить на путь некрофилии…» Если человек не способен что–либо созидать, он вынужден уходить от невыносимого чувства собственного бессилия и никчемности. Тогда он самоутверждается — разрушает то, чего не в силах создавать[143].
По мнению Э. Фромма, у животных агрессивность выполняет защитную роль и никак не связана с человеческой страстью к уничтожению. Эта страсть есть «психическое уродство», патология, а не норма. Поэтому мыслитель пишет, что теория 3. Фрейда опирается на чисто абстрактные спекулятивные рассуждения и к тому же лишена убедительных эмпирических доказательств[144].
Правда, теперь ученые обнаружили в головном мозге людей два центра — «удовольствия» (наслаждения) и «неудовольствия» (боли, гнева, ярости). У некоторых больных «зона удовольствия» стимулируется слабее или, наоборот, сильнее «очага агрессии» (см. гл. IV и VII).
Эти открытия перекликаются с идеями 3. Фрейда о существовании двух мощных инстинктов — жизни и смерти. Однако наши поступки и действия не сводятся к биологическим влечениям и функциям нервной системы. Слишком упрощенно думать, будто суицид — это подавление одного естественного инстинкта другим, не менее естественным.
Стремление к смерти христианство расценивает как работу дьявола — «человекоубийцы от начала» (Ин. 8, 44). Так, искушая Христа, он «повел Его в Иерусалим, и поставил Его на крыле храма, и сказал Ему: если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз…» Но Спаситель, в назидание всем нам, ответил: «Не искушай Господа Бога твоего» (см.: Лк. 4, 9–12).
Отчаяние и самоубийство
Теряя или не обретая веру в Господа, душа зачастую испытывает чувство безысходности, потерянности, покинутости, необъяснимой тоски-кручины, внутреннего одиночества и, в конечном счете, лишается Источника жизни — Бога. Уныние доводит до острейшего личностного кризиса — трагического переживания обреченности и бессмысленности своего существования. А отсюда недалеко до предельного отчаяния и суицида. Вспомним историю Иуды Искариота.
Самоубийца жаждет найти твердую жизненную почву под ногами, но нигде не обретает ее. Тогда он сознательно или бессознательно выбивает у себя из–под ног последний оплот — собственную жизнь. В этом акте человек по дьявольскому наущению желает почувствовать себя не рабом обстоятельств, а личностью, принимающей осмысленные и свободные решения.
Среди мотивов, побуждающих к самоубийству, выделяют экзистенциальные и демонстративные.
Самоубийство по экзистенциальным мотивам очень «пленительно». Оно очаровывает возможностью в смерти по собственному выбору почувствовать себя свободным, покончить с ощущением мучительной потерянности, пусть даже в ущерб реальной земной жизни. Страдалец внезапно и со страхом, иногда даже бессознательно, обнаруживает свою оторванность от Бога. Это окончательно раздавливает его душу и заставляет выйти из–под власти фатума в пике отчаяния. Последний рывок крайнего отчаяния — вкусить жизнь в самом процессе умирания. Такой человек мечтает оказаться как бы сторонним наблюдателем, присутствующим при своей же смерти. Он трепещет перед смертью собственной души и поэтому, дабы прервать нестерпимые мучения, пытается «убить» эту смерть души смертью своего тела. Но тщетно, ибо только Христос мог попрать «смертью смерть»!
Самоубийство по демонстративным мотивам[145] становится тем единственным судьбоносным поступком, которым обманутый человек пытается убежать от внутренней пустоты, доказать и окружающим, и себе, что он еще жив. Для этого ему надо совершить нечто непоправимое: обнаружить и продемонстрировать собственное «я» другим людям и себе самому, хотя бы ценой окончательной погибели. Логика парадоксальна: «Я — жив и докажу это своей смертью. В ней мое спасение и моя жизнь».
Самоубийство по экзистенциальным и демонстративным мотивам рассматривается как единственный выход из катастрофически сложной, запутанной и неразрешенной проблемы смысла. Вот почему утрата смысла жизни, разлучая человека с Богом как Источником смысла и жизни (Сир. 17, 5; Ин. 11, 25–26), есть главная причина суицидальных попыток.
Самоубийца напрочь забывает или упорно не хочет помнить о Божественном Спасителе, об ответственности перед Ним за Его неоценимый, да и неоцененный дар — жизнь. Сознательно или бессознательно такой человек совершает смертный грех: губит бессмертную душу и отдает ее в вечное владение сатане.
Ф. М. Достоевский в «Дневнике писателя за 1876 год» сумел смоделировать внутренний монолог «самоубийцы от скуки», «идейного самоубийцы», полностью разочаровавшегося в мироздании: «Я не могу быть счастлив, даже и при самом высшем и непосредственном счастье любви к ближнему и любви ко мне всего человечества, ибо знаю, что завтра же все это будет уничтожено: и я, и все счастье это, и вся любовь, и все человечество — обратится в ничто, в прежний хаос… В моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдание, — вместе со мною к уничтожению… А так как природу я истребить не могу, то истреблю себя одного, единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого»[146].
Писатель блестяще выразил то, что довелось пережить молодому Толстому в период увлечения Шопенгауэром, — замену вопроса об «истинности жизни» вопросом об «истинности смерти». Ф. М. Достоевский с иронией заметил, что самоубийца — «разумеется, материалист». Идеи этого монолога из «Дневника…» впоследствии использовались в романе «Бесы» (образ Кириллова). Истребление всего «человеческого, слишком человеческого» (Ф. Ницше) последовательный атеист Кириллов осуществил через самоубийство. Он взбунтовался против Бога, предвкушая в смерти обрести богоподобие. Дьявольское обольщение: «…Будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3, 5), — в новой форме стало символом современной цивилизации.
Количество самоубийств год от года неуклонно растет. Классик западной социологии Эмиль Дюркгейм отмечал: за вторую половину XIX века число самоубийств утроилось, учетверилось, упятерилось в зависимости от страны. Анализируя статистику, ученый пришел к выводу, что глубинные причины самоубийств — это дезорганизация, ослабление социальных связей, разрушение коллективизма, моральный распад, разложение религиозности (безбожие). Мотивы, которыми обычно объясняют самоубийства (нищета, психическая патология, ревность, пьянство, телесные страдания и т. д.), в действительности не являются его настоящими причинами. Истоки самоубийств, по Дюркгейму, — вовсе не в затруднениях жизни. Люди убивают себя в основном по «смысловым показаниям», потому что не знают, где останавливаются их законные потребности и какую цель имеет их деятельность. Высокий уровень числа самоубийств — признак морального бедствия. Соответственно, средство остановить рост добровольных смертей — не только в том, чтобы облегчить жизнь[147].