Таинственный Босх: кошмары Средневековья в картинах художника - Бюттнер Нильс

Если бы центральная часть потерялась, то никто бы и не сомневался, что на ее месте должна была бы быть картина Страшного суда. Еще больше вызывает удивление, что искусствоведы проводили так много времени, дискутируя, толковать ли центральное изображение в положительном или отрицательном ключе, показан ли на ней невинный рай или наихудшие пороки человечества.[232] Причина этого в том, что грехопадение человека не четко изображено на левой створке, в отличие от других картин Босха на эту тему (см. иллюстрации 42, 48). Основываясь на этом наблюдении, многие ученые рассматривают центральную часть, руководствуясь вопросом «А что, если?» — каков был бы мир, если бы Адам и Ева не согрешили. Босх, однако, не изображает идиллическую ситуацию. Это далеко от изображения Эдема на левой створке, где мастер показывает уже знакомое по другим его работам зло. Простые рептилии демонстрируют присутствие зла так же, как и кот на переднем плане, который ловит мышь (см. иллюстрацию 36). Первые люди не избегут своей участи, по мнению Святого Августина и многих средневековых теологов, которые считали, что грехопадение происходит именно в тот момент, который впоследствии изобразил Босх: когда Адам отворачивается от Господа и поворачивается к женщине, которая ему дана в качестве физического партнера. Именно поворот к физическому определил дальнейшее библейское сказание. Все детали картины нужно рассматривать по правилам теологии, даже идиллическую картину на центральной панели.

Дионисий Картузианец был одним из первых, кто указал на ошибочное представление, что зло уродливо по одной простой причине — «в мире нет более омерзительной клоаки, чем нераскаявшийся грешник или порочный человек, но с очень приятной внешностью».[233] Если согласиться с тем, что зло может быть и в красивом человеке, то сразу же можно найти предупреждающие знаки Босха на центральной панели (иллюстрация 53). Дело в том, что этот перевернутый вверх ногами мир детально показан в разных сюжетах: например, стоящий на голове человек, изображаемый Босхом и на других картинах. Также это видно из того, как составлена композиция. Центральная панель не может быть утопией, так как изображенное, не считая развлекательных особенностей, спорит с ежедневными моральными размышлениями и этикой социальных сословий. Та же дворцовая аудитория, которая воспринимала три части «Воза сена» как визуальное воплощение связи времен, рассматривала центральную часть как аллегорию порочности и морального падения мира.

Эта серия сцен является постановкой великой драмы библейской истории, первый акт которой начинается с Зарождения, а финальный — в Преисподней. Как и в другом великом триптихе, Босх изображает глупое человечество, забывшее все, что завещал Господь. Уже с заднего плана на створке с изображением Рая и падением Сатаны — моментом, когда зло появилось в мире, — становится понятно, что события на центральной панели нельзя толковать в позитивном ключе. Это же доказывают композиционные решения. Таким образом, размер человеческих фигур становится все меньше слева направо. Нет сомнений относительно того, что изображено на правой створке. Ученые соглашаются: то, что мы видим, — самое впечатляющее изображение ада во всей истории западной живописи. Темно-коричневый фон иллюстрирует всепоглощающий хаос дьявольских существ, где насильственно удерживаются отдельные персонажи и группы. Возьмем, к примеру, неестественно огромные музыкальные инструменты, синего монстра с птичьей головой, испражняющегося в прозрачный ночной горшок, и Человека-дерево, известного из других рисунков (см. иллюстрацию 37). В то время, как ад в центре картины — там, где нож прорывается между ушей, — выглядит ледяным и замерзшим, дома, едва различимые вдалеке, в огне. Гевара при разглядывании «Семи смертных грехов» сделал вывод, что Босх изображал странные вещи, «потому что хотел написать сцены Ада, а для этого было нужно рисовать дьяволов и представлять их в странных композициях».[234] Это описание, которое на первый взгляд кажется правдоподобным, при ближайшем рассмотрении, однако, оказывается несоответствующим действительности; все изображенное Босхом не кажется необычным (см. иллюстрацию 2). Не только горящий пейзаж, освещенный огнями костров, изображен реалистично, но и музыкальные инструменты, и кухонная утварь, используемые в качестве инструментов пыток, детально прорисованы. Ад превращается в перевернутый вверх дном мир, заяц тащит человека, насаженного на шест охотника, яйцо разбивается о человека. Где-то едят людей, либо порезанных на кусочки, либо кинутых на колеса или же приговоренных к смерти через обезглавливание саблей.

Наказания в аду едва ли отличались от обычных земных наказаний, существовавших во времена Босха. Когда внимательно рассматриваешь детали, становится понятно, что в видении Босхом ада впечатляет то, что это не результат встречи с неизведанным. Наоборот, большинство из увиденного на картине знакомо, но смотрится необыкновенно благодаря изменениям в размерах. Изображаемые действия напоминают земные, однако их совершают не сами люди, а они совершаются над людьми. Ад находится над всем необъяснимым по той причине, что все это схоже с повседневным существованием. Термин «жуткий», как дает его определение Фрейд в своем знаменитом эссе 1919 года, не кажется новым или странным, но чем-то невероятно знакомым, «которое стало чуждым в результате давления».[235] Многое из показанного Босхом родом из ежедневных человеческих бед и страданий, например от огня и сабли. Кто не знает, как болят порезы и ожоги? Картины Босха и его последователей оживают, демонстрируя зрителю, как выглядит далекий, но тем не менее жутко знакомый, ад. Изображение справа на переднем плане, где свинья в одеждах монашки уговаривает бедного грешника, совпадает с критикой церкви Дионисием Картузианцем как безбоязненное отрицание любой формы распущенности, которая изображена в сценах на центральной панели.

Вымышленный мир картин Босха нужно рассматривать очень близко, глаз должен искать, и картины нужно постоянно анализировать. Художник, несомненно, работал над тем, что теологи называют concupiscentia oculorum — наслаждение для глаз — что в конце концов было признано таким же исследовательским методом.[236] Даже самые эротические и непростые изображения заставляют зрителей не просто смотреть, но побуждают их реагировать и думать. Находящийся во дворце Генриха III «Сад земных наслаждений» приглашает зрителя поразмышлять о морали и правилах дворца, связанных с сюжетом картины. «Сад земных наслаждений» висел в одном из замков, существующих для развлечений и удовольствий, где хозяином был знаток, ценивший загадочные вещи. Здесь была кровать для пятидесяти человек на случай праздников во дворце. Тем не менее, эта экстравагантная культура существовала в крайне закостенелом дворцовом церемониале и строгих социальных правилах, чей характер отражен в картинах Босха. Еще одним доказательством того, что знать ценила новаторские картины Босха, служат не только каталоги коллекций, принадлежавшие принцам, и широкое распространение копий картин, но и воспроизведение «Воза сена» и «Сада земных наслаждений» на дворцовых гобеленах, крайне популярных при дворе в XVI веке.

Глава девятая

Безрассудство мира

Одна из восьми версий картины, известной под названием «Извлечение камня глупости» (иллюстрация 55), включена в реестр голландского замка.[237] Она принадлежала Филиппу Бургундскому, самому младшему внебрачному сыну Филиппа III Доброго. В реестре, составленном в 1529 году, значится, что в «новой столовой» дворца Дюрстеде висит картина «Lubbertas having the stone cut away».[238] Название происходит от надписи на картине. Золотой готической вязью на картине написано «Meester snijt die keye ras, Mijne name Is lubbert das», что значит «Мастер, удалите быстро камни. Меня зовут Любберт». Сомнений в сюжете нет. Согласно голландской пословице, у глупого человека в голове камень. Операция, изображенная Босхом, должна освободить человека от глупости, в ее благоприятный исход верилось безоговорочно. Любберт действительно выглядит как глупец, его имя позаимствовано из народного фольклора для обозначения такого рода людей. Процесс операции представлен мастером в образе опрокинутой воронки, похожей на колпак дурака. На картине Босха критика слепой веры в медицинское шарлатанство связана с атакой на духовенство. Когда мы смотрим на подвыпившего монаха с кувшином вина и монахиню, держащую руками голову (что тогда прочитывалось как символ лени), то вспоминаем персонажей картины «Воз сена». Любопытно, что другая монахиня не читает книгу, а положила ее на голову. Они являются воплощением коррумпированности мира, процветающей даже внутри духовенства, которое изображается стоящими слева виселицами. Версия картины, теперь находящейся в Прадо, естественно не оригинал Босха, однако очень на него похожа.