Вот тако-о-ой! - Эдна Фербер

Первус уходил домой обыкновенно к половине десятого или к девяти. Частенько бывало, что Пули укладывались спать еще до его ухода. Селине же ничуть не хотелось спать. Она бывала даже несколько возбуждена. Она грела воду, мылась, энергично расчесывала свои волосы. И наряду с этим возбуждением Селина ощущала какую-то подавленность, тревогу. Она не понимала себя.

Иногда они болтали. Селина узнала, что Первус овдовел на втором году брака. Его жена умерла в родах. Умер и ребенок, девочка. Ему не повезло. И точно так же не везет с фермой.

– По веснам половина здешней земли под водой, и как раз мой участок. Вот у Баутсов, рядом, лежит высоко и почва богатая. Баутсу и пахать не надо глубоко. Земля у него на участке рано весной обсыхает, и все так рано всходит. После дождей работать хорошо. Он удобрит, и у него посеянное так и выскакивает, не успеет оглянуться – собирай. А моя-то земля не годится для огорода. Сырая. Постоянно сырая. Дрянная земля.

Селина подумала с минуту. Она вспомнила раз говоры Клааса с Якобом в зимние вечера.

– А разве нельзя сделать что-нибудь, чтобы… ну как это? Чтобы укрепить грунт; чтобы вода отводилась? Выкапывать канавы или что-нибудь в этом роде?

– Да-а-а, пожалуй… Может быть оно и можно, но дренирование стоит денег.

– А без него выходит один убыток не так ли?

Он размышлял медленно, словно жвачку жевал.

– Так-то оно так. Да чтобы оставить землю так как есть, денег не надо. А для дренажа надобно их выложить.

Селина нетерпеливо покачала головой.

– Как это глупо! Это просто близорукость какая-то с вашей стороны!

Он выглядел таким беспомощным после этой отповеди, несмотря на то, что был всегда такой уверенный и сильный. Сердце у Селины растаяло. Он уставился на свои большие заскорузлые руки, потом поднял глаза на нее. Главное очарование было в том, что глаза его умели говорить, а язык – нет. Женщины всегда ожидали, что Первус вот-вот скажет им то, что говорят его глаза, но до этого не доходило никогда. И это-то делало для них самый пустячный с ним разговор таким возбуждающе интересным.

Ум Первуса никак нельзя было назвать тонким и проницательным. Его почтение к Селине доходило до благоговения – так сильно он чувствовал ее превосходство. Но он был опытнее: он был женат, жил со своей женой два года, и она родила ему ребенка. А Селина была девочкой, еще совершенно неопытной, она была женщиной, способной сильно и страстно любить, – и не подозревала этого. Воспитание мисс Фистер направлено было на то чтобы представить страсть чем-то, чего надо стыдиться, чем-то вроде скверного характера или болезни желудка, о чем не следует упоминать и что свойственно исключительно мужчинам и совершенно отсутствует у женщин.

К марту ученик Селины уже мог довольно правильно и связно, хотя и медленно, говорить по-английски. Умел решать несложные арифметические задачи. К середине марта уроки должны были прекратиться: начиналась работа па ферме, отнимавшая не только дни, но и ночи Селина старалась не вспоминать об этом. Ей не хотелось заглядывать в будущее. Апрель предстоял такой тоскливый.

Однажды ночью она созналась себе, что старается не замечать чего-то происходящего в ней. Она например, должна была заставлять себя не глядеть на его руки потому что ее тянуло дотронуться до них. Ей хотелось, чтобы они обвились вокруг ее шеи. Иногда ее тянуло прижаться губами к этим рукам лаская их медленно нежно-нежно едва касаясь их. Это страшно ее пугало. Она думала «Я схожу с ума. Что со мной делается? Верно, все замечают что я стала какая-то другая, странная».

Она старалась обращаться к нему почаще для того, чтобы он всякий раз поднимал на нее глаза. Но взгляд у него был по-прежнему кроткий и невозмутимый. Значит по ней незаметно, что в ней происходят эти ужасные вещи, и она возвращалась с новой энергией к книгам. Но, с трудом дотянув до половины девятого, порывисто их захлопывала.

– Я устала. Это, должно быть, весна сказывается. Ее улыбка была немного неуверенной. Первус вставал и потягивался, закинув руки за голову. Селина старалась не смотреть.

– Через две недели наш последний урок. Что ж, как вы находите, сделал я успехи?

– Очень большие, – отвечала Селина рассеянно. Она чувствовала сильную усталость.

Всю первую неделю марта он был нездоров и не приходил: приступ ревматизма, которым он давно страдал. Отец его, старый Иоганнес де Ионг, схватил ревматизм, работая в сырых полях, – так говорили соседи. И передал его по наследству сыну. Многие огородники болели ревматизмом.

Теперь у Селины было время заняться Ральфом, и он снова ходил веселый. Теперь она по вечерам шила, читала, помогала Марте по хозяйству в порыве симпатии к ней. Она чувствовала странное облегчение после тревог последних недель. Вздумала перешивать старое платье, занималась, написала несколько писем, чего не делала давно. Одно из них даже теткам в Вермонт. Юлии она больше не писала. Она слышала, что Юлия выходит замуж за какого-то Арнольда из Канзаса. Она не писала Селине очень давно.

Первая неделя марта прошла. Первус не приходил. Прошло еще несколько дней. После мучительной борьбы с собой Селина в четверг после школы с озабоченным и рассеянным видом, словно торопясь по делу, прошла мимо дома де Ионга. Она презирала себя за это, но не могла ничего с собой поделать. Зато нашла мучительное удовлетворение в том, что, пройдя мимо его дома, не взглянула ни разу на окна.

Она с испугом заметила, что всю неделю жила только ожиданием. Дни были такие пустые, бесцветные: что-то главное ушло из них. И душа тревожилась, эта тревога порою томила почти как физическая боль. Периоды бурного оживления сменялись периодами апатии уныния. «Это – весна», – говорила Марта. Селина опасалась, не больна ли она. Ничего подобного не бывало с ней до сих пор. Ей часто хотелось плакать. Дети в школе раздражали ее нестерпимо.

В субботу, 14 марта, де Ионг наконец пришел. Было 7 часов вечера. Клаас, Марта и Ральф уехали на какое-то собрание в Нижнюю Прерию, Селина же с девочками и старым Якобом осталась дома. Она обещала им сварить леденцы из жженого ячменного сахара и как раз была этим занята, когда Первус позвонил у кухонной двери. Вся кровь прилила у нее к сердцу. В висках стучало нестерпимо. Он вошел. Тут на нее вдруг сошло такое спокойствие, такая тишина, что все самообладание разом к ней вернулось. Пошли вопросы: как себя чувствует мистер де Ионг, как его дела и не присядет ли он здесь, па кухне, так как в гостиной сегодня не топится печь.

Он принялся помогать ей готовить леденцы. Герти и Жозина вели себя сегодня выше всяких похвал и даже не визжали.

В половине девятого Селина отослала их спать с полной тарелкой леденцов. В постели они развозились и стали шуметь, наслаждаясь редкой свободой по случаю отсутствия в спальне родителей. Она слышала тоненький голос Герти, передразнивавшей ее «Дети, не забудьте, что обещали папе и маме» и затем визг и смех.