Мистер Себастиан и черный маг - Дэниел Уоллес

— И я тебя прекрасно понимаю, — сказал Том Хейли и обернулся к Генри, который один восседал на заднем сиденье. — Но если не станешь негром — и я объяснил это твоему отцу, — мы получим здоровенный кукиш. Кукиш. Как я говорил, сейчас переизбыток бледнолицых фокусников. Рынок переполнен. С этим ничего не поделаешь. Но ты необычайно искусен, Генри. Ненавижу, когда талант пропадает. К тому же, если взять практическую сторону, у тебя черные волосы и подходящее лицо, то есть, мне кажется, это может сработать. С блондинами это не получается. На мой взгляд, вместе мы можем сделать нечто особенное.

— Но это обман, — сказал Генри. — Разве не так?

Том Хейли рассмеялся. Потом принял оскорбленный вид.

— Обман? Вряд ли. Думаешь, я мог бы так долго удерживаться в этом бизнесе, если занимался бы обманом? Да ни за что. Это мистификация, Генри. Без нее никуда. Это часть представления. Если публика желает видеть чернокожего мага, мы дадим ей чернокожего мага. Все очень просто.

— Но я не чернокожий.

— Пока что, — сказал Том Хейли. — В конце концов ты им станешь, и никто не заметит разницы. Они будут счастливы. Забудут обо всем. Понимаешь, мы расскажем им историю. Публика любит увлекательные истории. Ужасные, невероятные истории, в которые невозможно поверить, — корабль, чернейшая Африка, она уже сложилась у меня в голове, — и они будут в восторге. Будут! Мы выполним роль ангелов, ты и я, исполняющих их желания. Знаешь, насколько это важно для них? И ты можешь это сделать, просто превратившись в негра. Благодаря тебе они умрут, став немного счастливее. Не намного, на чуть-чуть. А каждая капелька счастья зачитывается.

Том Хейли показал на боковую улочку:

— Вон там есть бесплатная столовая, где раздают суп беднякам. Хорошая столовая. А «Приют странника» предоставляет ночлег. На ночь или на две. Если ты решительно против, я высажу тебя здесь.

Генри посмотрел на обессиленных, голодных людей с согбенными плечами, в ветхих пальто, бредущих в никуда, которые напомнили ему отца, каким тот стал теперь.

И остался в машине. Кивнул, один раз.

Том Хейли улыбнулся. С самого начала он уловил их слабое место.

Твое имя будет Бакари. Это на суахили, и означает Тот, Кто Добьется Успеха. Я, видишь ли, провел подготовительную работу. Придумал кое-какие подробности, которые придадут правдоподобие твоей истории. Кто-то не увидит разницы, но для меня это много значит. Итак, ты прибыл из самого сердца таинственного Конго. Спрятав в корзине на дне грузового судна, тебя незаметно провезла в эту страну группа матросов, надеявшихся продать тебя на черном рынке, — право, никакого каламбура. Ну, может, легонький. Но они не представляли себе, какой магической силой ты обладаешь! Как только вы прибыли в Америку, ты превратил одного из них в осла, другого в свинью, а третий улетучился струйкой дыма. Но, пожалуйста, не опасайтесь увидеть сегодня доказательство его могущества, скажу я толпам, которые придут посмотреть на тебя. Вам ничего не грозит! Бакари поклялся не демонстрировать его. Оно слишком опасно. К тому же он обращается за помощью к одному из сонма своих богов, а боги не любят, когда их беспокоят, за исключением крайних случаев. Но и то, что вы увидите, поразит вас. Отречение, Перевоплощение, Транспортация, Заклинания, Прорицания и Вызывание Духов — всему этому вы станете сегодня свидетелями. Вы будете околдованы, и, когда выйдете отсюда, имя Бакари навсегда впечатается в ваше сознание. Бакари ни слова не говорит по-английски, но он и не нуждается в этом. Его магия говорит сама за себя.

Лампа была не обычная лампа, а свет в коробе, ярче и горячей. Сидеть перед ней было все равно что греть лицо на летнем солнце. Каждый день он по часу сидел за красным пластиковым столом, подставляя лицо (потом руки, а позже все тело) жаркому свету. Ему припомнилось, как однажды он лежал на земле рядом с Ханной в маленьком парке за отелем, и тогда он испытывал то же ощущение. Они искали клевер с четырьмя листиками. Такого они не нашли и вскоре повалились в мягкий зеленый клевер и смотрели на облака. Одно огромное облако висело почти прямо над ними и частично заслоняло солнце. Его лучи прорывались через его верхушку, и само облако как будто светилось, словно позади него было что-то сиявшее. «Вот где живет Бог», — сказала Ханна.

— Эту идею мне подал мой дядя, — признался Том Хейли как-то за обедом. Он отправил в рот ложку картофельного пюре вместе с куском мяса, пожевал секунду, запил пивом и затянулся сигаретой. Зажженная сигарета всегда была у него под рукой с момента, как он просыпался утром, и до вечера, когда он засыпал. — Дядя принимал эти таблетки от какой-то кожной болезни, и как-то раз, когда он вышел на улицу под палящее солнце, кожа у него начала темнеть и стала темно-коричневой. После этого мы прозвали его Мандинго.[11] И до сих пор так зовем. Но вы знаете, как мысль работает. Мне весь день звонят клиенты и умоляют найти им черного мага вроде Армстронгов или Уильяма Карла. Где я им его достану здесь, в Олбани, штат Нью-Йорк? Но человеческая мысль — чудо, непостижимое для науки, не так ли? Идеи как пинбол. Видели? Такие автоматы с шариками? Мечутся: дзинь-дзинь-дзинь. Вот я и говорю себе почему нет? Почему не сделать то, что мы вдвоем…

— Втроем. Мы втроем, — перебил его отец Генри, удивив всех тем, что он еще тут, сидит, едва слушая Тома Хейли.

— …что мы втроем делаем здесь, сейчас, в этой крохотной меблирашке на углу Блейк и Остин? Просто ждем подходящего парнишку, понимаешь, отличного парнишку, чтобы это осуществить. И я нашел его. В тебе.

Или, как он позднее признался: «Кого-то, отчаявшегося настолько, что он готов расстаться со своим естественным цветом кожи, просто чтобы выжить. Кого-то, кому абсолютно нечего терять».

— Сделай одолжение, парень, — сказал он Генри. — Не глядись в зеркало пару дней, а там посмотришься. Хотя будет лучше…

Он поднялся, оттолкнулся от столика, нашел в кухонном шкафчике рулон пожелтевшей клейкой ленты, взял газеты и закрыл все зеркала и зеркальные поверхности. Даже тостер.

— Так это будет сюрпризом, — сказал он, подмигивая. — По крайней мере для тебя.

Все время ожидания они провели пленниками в квартире Тома Хейли, слушая джаз по радио.

[Здесь Мосгроув пишет: «Я хочу..», но не завершает мысль.]

Лорен принесла им ланч, мистер Уокер — еще подпольного джина. У нее были три шляпки, которые она надевала попеременно: одна «колоколом», другая маленькая, без полей и с плоским донышком, и еще берет. Генри больше всего нравился берет. В нем она выглядела как свойская, красивая шпионка. Она подсела к нему за маленький кухонный столик, вплотную, их локти соприкасались, ноги были так близко, что он чувствовал бедром складки ее юбки. Она вытерла ему уголки губ салфеткой, предварительно послюнив ее, и он не сопротивлялся, разглядывал ее кожу и глаза, словно она была неведомым существом из другого мира. Он влюбился в нее, не как мужчина, а как мальчишка, которого тянет к чему-то желанному. Его отец смотрел на нее по-иному — по-мужски — и пару дней брился ради нее и заправлял рубашку в брюки, пока не стало ясно, что все без толку. Она едва замечала его, так что он опять обрел свой обычный неряшливый, «не-для-кого-стараться» вид. Генри знал, что она также приходит иногда по ночам к Тому Хейли — он слышал их через стенку, — но всегда уходила до рассвета.

— Я считаю, то, что ты делаешь, — это так смело, — сказала она Генри. — Ненормально, но смело. И я никогда не видала Тома таким счастливым с тех пор, как он выиграл десятку на собачьих бегах. Спасибо тебе за это, Генри. — И она запечатлела поцелуй на его лбу. — Никогда еще не целовала негра, — сказала она, подмигивая.

— Я не негр.

— Нет, конечно не негр. Но ты уже на такой стадии, какой никому из нас никогда не достичь.

Утром Том Хейли уходил в свою контору, предоставляя Генри и его отца самим себе. Отец спал допоздна, но, даже встав, а обычно это происходило около полудня, все равно казался сонным или как будто продолжал спать на ходу. Том Хейли щедро снабжал его любимым джином, и он первым делом пропускал глоточек с апельсиновым соком. Так что он был хотя бы слегка пьян каждую минуту своей жизни. Он слушал радио и читал комиксы. Любимым у него был «Трейси, полицейский в штатском», хотя этот комикс был не такой уж забавный. «Мне нравится этот Трейси, — объявлял он каждый божий день. — Он парень что надо». Причем объявлял так, словно видел в Трейси что-то от последних крох себя прежнего.

После примерно часа, проведенного под лампой, Генри репетировал свое выступление. У него еще никогда не было настоящего выступления — серии номеров, выстроенных в последовательном порядке, когда один логично вытекает из другого, и так до грандиозного финала, подобного фейерверку. В дополнение к трюкам, уже бывшим в его арсенале, — фантастическим трюкам, каких Том Хейли не видывал и о каких даже не слыхивал, — Том Хейли показал ему несколько фокусов с веревкой, с исчезающей водой и даже со змеями, фокусов, которые, как он считал, хорошо впишутся в тему предстоявшего шоу. Благодаря ловкости пальцев и исключительному умению отвлечь внимание, даже не заговаривая зубы публике, раз уж ни слова не знал по-английски, он мог выступить успешно. Хотя бы перед своим отцом, который пока был его единственным зрителем. Но Генри не был уверен, что отец вообще смотрит на него, когда он исполнял свои трюки, а если так, разве мог он оценить их? Взгляд у него был какой-то отсутствующий.