Белые птицы детства - Вячеслав Сукачев

— Уезжаю, — вздохнул Серёжа, удерживая поводом нетерпеливо переступавшего Серка.

— Радуешься, поди?

— Да нет... Я...

— Рассказывай, — перебивает Васька и сквозь зубы сплёвывает лошади под ноги. — Мир посмотришь... Поедете, наверное, через Москву?

— Наверно.

Васька хмурит белые брови, рыжие заплатки веснушек отчётливее проступают на его носу, и Серёжа догадывается, что Васька хочет сказать что-то важное.

— Ты там, это, хорошенько смотри. Всё примечай. Понял?

— Ага.

— Потом расскажешь, когда вернёшься.

— Расскажу.

— Или вы насовсем поедете?

— Я ещё не знаю, Вася... Мама болеет, вот врачи и сказали, чтобы она климат сменила... Если выздоровеет в Крыму...

— А кто теперь вместо Лидии Ивановны будет? — вздыхает Васька. — Пришлют из города какую-нибудь кикимору, начнёт двойки лепить.

— Мама хотела этот год доучить, да совсем плохо ей стало.

— Надо было к бабке съездить, — опять сплёвывает Васька. — В прошлом году Кольки Корнилова мать совсем помирать собралась, а к бабке съездила, настоек разных попила, и на свадьбе у Володьки Басова вон как плясала!

Серёжа вспоминает разговор деда с отцом и строго спрашивает Ваську:

— А может, ещё и на иконку помолиться?

Васька, удивлённый столь быстрым и ловким ответом, растерянно смотрит на Серёжу и неуверенно отвечает:

— Да нет, зачем, на икону не надо... Икона-то чего, деревяшка, а вот в траве сила... Так и мамка моя сказывает.

— Ладно, Вася, мне ехать пора, — Серёжа и в самом деле забеспокоился.

— Прощай, — говорит Васька и протягивает руку.

— Я потом всё расскажу, — Серёжа наклоняется с лошади и пожимает руку сидящего на прясле Васьки Хрущёва. И Серко, чуя овёс в кормушке, с места берёт расхлябанной рысью.

И мир просыпающейся земли, и Васька на прясле тут же забыты Серёжей, потому что он весь там, в пути, который обещает новые заманчивые дали, куда так сладко и восторженно влечёт Серёжу та белая дорога, у которой нет конца.

В МОСКВЕ

И стучит, и стучит колёсами поезд, и уплывают за прямоугольную границу окна чёрные перепаханные поля, маленькие деревеньки, неповоротливый трактор без кабины, девочка с тряпичной куклой в руках. Третьи сутки не отрывается Серёжа от окна, и скоро, совсем уже скоро должен он увидеть Москву, а в Москве... Нет, лучше не думать заранее о том, что он должен увидеть в Москве. Серёжа уже заметил: когда чего-то очень хочется, лучше об этом не думать совсем, вроде бы забыть, и тогда время бежит быстрее... И всё стучат, и стучат колёса. И как они не устают?

— Мама, ма-ам, — вдруг кричит Серёжа, — смотри!

За окном промелькнул переезд, и у самого шлагбаума он увидел необычайно длинную легковую машину.

— Нельзя так громко кричать в вагоне, — хмурится мать, — ты ведь не один здесь. Вокруг люди, посмотри.

— Я знаю.

— Знаешь, а всё равно ведёшь себя, как...

Мать подыскивает подходящее слово, но не успевает его найти, потому что Серёжа опять кричит:

— Мама! Мам! Посмотри...

И так вот всю дорогу, под бесконечный стук круглых колёс, увозящих Серёжу всё дальше и дальше от Озёрных Ключей: вначале в столицу, а потом ещё дальше, в Крым, где тепло и где мать будет лечиться, а отец искать работу.

— Ну вот, кажется, приехали.

— Где? Где? — Серёжа запрыгал у окна, пытаясь заглянуть вперёд по ходу поезда. — Я не вижу.

— А что тут видеть? — Отец полез за чемоданом. — Минут через двадцать подкатим.

— А говоришь «приехали»,—разочарованно вздыхает Серёжа.

— Мы не приехали, — сверху отвечает отец, — а уже едем по Москве.

Этого Серёжа не ожидал. Он вновь прилип к окну, но там, за окном, медленно и однообразно проплывали маленькие домишки с огородами и садиками под окнами, дворняжками у затворенных калиток и белой кошкой на угловом столбике ограды. Колодцы с прихрамывающими журавлями величественно растворялись в голубоватой дымке, из которой выплывали и выплывали новые дома. Вот это уже было интересно — столько домов! И где столько людей нашли, чтобы в каждом доме жили?

А в вагоне между тем загомонили, засуетились. Поплыли над проходом чемоданы и корзины, сумки, портфели, авоськи и сетки. И чего только не везли с собой люди. У одного деда, который всю дорогу ел круто сваренные яйца с морковными пирогами и ходил с тросточкой, в коробке из-под печенья «Москва» поместились три живых кролика: один чёрный и два серых. Молодой парень в коротком пальто с меховым воротником из нечаянно открывшегося чемодана рассыпал помидоры. Красные, самые настоящие, которые в деревне у Серёжи не успевали краснеть и их на зиму заталкивали в валенки. Они покатились, и два лопнули, обрызгав пол белыми семечками. Когда парень продвинулся к выходу, мать удивлённо сказала отцу:

— Такой молодой, а уже знает, как надо жить.

— Возможно, он их в больницу родственникам везёт, — не согласился отец. — Больным. Специально достал.

— Ну, знаешь, с такими ухватками, как у него, по больницам не ездят.

— С какими?

— У него ещё один чемодан есть, я видел. Только он у проводника стоит, — выпалил Серёжа.

— Ты-то откуда знаешь? — отец недоверчиво посмотрел на Сергея.

— Знаю. Видел.

— Серёжа, тебе ещё рано вмешиваться в разговоры старших. Ты лучше бы оделся пока.

— А зачем так много домов?

— Как зачем — жить.

— Во всех — во всех?

— Конечно.

Когда Серёжа оделся и вновь подсел к окну — дома уже изменились. Теперь это были громадные, сплошь издырявленные окнами, серые гиганты, выше поезда и машины, выше самого высокого дерева, даже выше водонапорной башни на железнодорожной станции в Малышевке. И между этими громадными домами, никогда не кончаясь, словно бы они кружили по заколдованной петле, катили и катили машины, догоняя и перегоняя друг друга и сердито замирая у светофоров. А между домами и машинами, туда и сюда, вперёд и обратно шло одновременно столько людей, сколько в Малышевке мимо центральной столовой не проходит и за год. И увидев всё это, а ещё — чёрную от асфальта землю, сияющие стеклянные витрины, мосты и виадуки, Серёжа восхищённо вздохнул — Москва!

Вокзал ошеломил Серёжу. Он, конечно, внутренне готовился к чему-то подобному, но такое многолюдье, многоголосье ему и во сне не снилось.

— Не отставай, Серёжа! — то и дело окликала мать, вместе с отцом едва поспевая за маленьким толстым носильщиком в белом фартуке и с круглой металлической бляхой на груди.

Ну нет, отставать здесь было рискованно, это Серёжа понял сразу, а потому и следовал за матерью шаг в шаг, лишь изредка позволяя себе взглядывать по сторонам. И то лишь одним глазом.

Кончился перрон, они повернули налево, прошли мимо отдыхающих под кирпичной стеной легковушек, повернули ещё раз и быстро спустились под землю. Серёжа почему-то представлял, что под землёй будет тесно, низко, как в бабушкином подполе, и идти им придётся согнувшись, а на самом деле там оказалось просторнее и светлее, чем на улице. Но всё время удивляться и пытаться что-то угадать он уже устал, ему хотелось хоть раз остановиться и о чём-нибудь новом узнать всё, до конца, но они продолжали стремительно и неудержимо двигаться вперёд, и мать не забывала покрикивать на него:

— Серёжа, не отставать!

Встреча с метро произошла гораздо обыденнее, чем он это представлял во всё время пути к Москве. Поставив два чемодана на скользкий разноцветный пол, отец быстро сходил к маленькому окошечку, над которым крупными буквами было написано «Касса», и взял четыре билетика. Потом Серёжа увидел выгнутые никелированные трубы, между которыми проходили люди, отдавая билетики широким тёткам в чёрных халатах. Ещё он успел заметить, что, благополучно миновав никелированные трубы, напоминающие два поставленных на землю коромысла, люди куда-то исчезали, словно проваливались под землю. Больше Серёжа ничего заметить и разобрать не успел, у него просто не хватило на это времени, потому что отец и носильщик опять подхватили большие чемоданы, мать строго сказала: «Серёжа, не отставать!» — и они, миновав контролёров, тут же оказались перед серой широкой лентой, быстро вытекающей прямо из-под ног и полого уходящей куда-то вниз. Серёжа сразу вспомнил транспортёр в рыбокомбинате, по которому рыбин с плашкоутов поднимали в разделочный цех. Он и Васька прокатились однажды немного, когда никто не видел, но бригадир Мефодий Иванович всё равно как-то узнал и потом ругался... Маленький носильщик с металлической бляхой на груди и отец быстро встали на эту ленту, и их, как но течению, понесло вниз. А вот мать замешкалась, поставила одну ногу, испугалась, хотела убрать, но её уже потянуло, и она громко вскрикнула и тут же вместе со всеми поехала вперёд. Серёжа на эскалатор встал спокойно. Держась за перила, смотрел на встречный поток людей, на ступеньки, которые сами собой неожиданно выросли под ногами, а потом так же неожиданно пропали куда-то... В общем, когда они вышли из метро, Серёжа так ничего и не понял, не успел осознать и очень расстроился. Подёргав мать за руку, он спросил: