Корсар - Клод Фаррер

- Так мы и сделаем, - ответил Луи Геноле, - это мудрое решение.

Галион мог еще идти под остатками нижних парусов, а этого было вполне достаточно для такого короткого перехода. Впрочем, "Горностай" должен был идти все время рядом, и, в случае надобности, мог взять его на буксир, потому что надо сознаться, что никогда еще, на памяти корсаров, никто не захватывал столь сказочного приза. По самому грубому подсчету, одного награбленного металла, как в слитках, так и в чеканке, было на сумму до четырехсот сорока трех тысяч ливров, считая, как обычно, ливр серебряного лома равным десяти пиастрам. К этому надо было прибавить много драгоценных камней, среди которых некоторые были замечательной красоты; драгоценнейшие ткани; ценное дерево; пряности; много продовольствия; напитки; боевые припасы; словом, вдоволь всего, чтобы навечно обогатить, как сказал Тома, весь "Горностай", от капитана и помощника до молодых матросов и юнг включительно, не говоря о поставщике и арматоре.

- Ах ты черт! - повторял Тома, очень довольный, - брат мой Луи, тебе предстоит блестящее, триумфальное возвращение в Доброе Море; наши земляки глазам своим не поверят, когда ты, уехав помощником на довольно-таки жалком легком фрегате, вернешься капитаном линейного корабля первого ранга!

Но Луи Геноле с грустью взглянул на своего начальника.

- Все это для меня хорошо, - сказал он. - А для тебя?

- Для меня? - повторил Тома, сразу сделавшись серьезным.

Они сидели вдвоем, с глазу на глаз, запершись в кают-компании. Тома все же понизил голос, раньше чем ответить.

- Ты же знаешь, что я не хочу появляться в Сен-Мало, пока не буду уверен в том, что могу сделать это безнаказанно.

Но Луи Геноле покачал головой.

- Неужели ты думаешь, что тебе нельзя вернуться теперь, когда ты богат и покрыл себя славой? И неужели сестра Винсента Кердонкюфа... царствие ему небесное" не рада будет выйти за тебя замуж, чтобы добиться почета, иметь собственный дом и набитые дукатами сундуки? Ведь все это тебя ждет, как только "Горностай" выкинется на пески Тузно!

- Как сказать! - задумчиво сказал Тома.

Поначалу он с удовольствием и охотой слушал своего помощника. Но при имени убитого им человека, сразу нахмурился. И в то время, как Луи Геноле все еще продолжал говорить про сестру Винсента, Тома с некоторым замешательством смотрел на запертую дверь в каюту, где помещалось его собственное капитанское ложе. Геноле поймал этот взгляд.

- Кстати о девках, - продолжал он, приняв озабоченный вид, - что ты намерен делать с той? - Он показал пальцем на дверь каюты.

Тома нахмурил брови и опустил глаза.

- Почем я знаю? - сказал он нерешительно.

- Зачем ты ее запер здесь, на нашем судне и в собственной каюте?

- Почем я знаю?

Оба они довольно долго молчали. Затем Тома, уступая главной своей заботе, спросил у Лук

- Послушай, ты набожнее меня и рассудительнее... Что по-твоему, колдунья она или нет?

- Почем я знаю? - ответил в свой черед Геноле.

Но на всякий случай перекрестился.

Действительно, несколько часов тому назад Тома Трюбле, как только галион был приведен в порядок, велел перевезти на "Горностай" черноволосую девушку, оказавшую ему такое решительное сопротивление при захвате призового судна.

Почему? Он и сам этого хорошенько не знал, что и подтвердил только что совершенно искренне, в разговоре с Луи. Может быть, из-за неудовлетворенного, страстного, исступленного желания, может быть, из-за страха, суеверного страха: по-прежнему загадочная "Смуглянка из Макареньи" продолжала странным образом волновать Тома, тем более, что и Луи Геноле, которого он на этот счет несколько раз расспрашивал, не знал, что ответить и сам забеспокоился.

- Испанцы, - заметил он проницательно, - большей частью добрые христиане и католики. Но среди них все же встречается много безбожников, вроде цыган, мавров, жидов и даже некромантов. Если твоя девка из их числа, то нам всем придется об этом пожалеть.

Упомянутая девка, пока истинная природа ее оставалась невыясненной, была заключена в собственной каюте Тома. Но Тома к ней пока не являлся. Он, видимо, не спешил с этим и не торопил с окончанием работ, связанных с захватом корабля. К тому же требовалась осмотрительность, и надо было принять еще много предосторожностей. Сражение было кровавое. Из девяноста двух человек, бывших на фрегате перед нападением на галион, тридцать человек было убито, а восемь получило такие тяжелые раны и увечья, что надолго выбыли из строя, не говоря уже о легких ранениях, никого не удивлявших, так как не было почти ни одного матроса, который бы в этом деле не пролил крови, много или мало. Поэтому Тома, располагая всего пятьюдесятью четырьмя матросами, но решив во что бы то ни стало сохранить свой приз, даже если бы ему пришлось бросить ради этого "Горностай", приказал тридцати шести матросам, кому выпало по жребию, отправиться на галион, чтобы дать ему настоящую команду и поручил Луи Геноле ими распоряжаться. Итак, на фрегате оставалось всего восемнадцать человек. Всякое восстание пленников на корабле было бы легко подавлено. Что же касается возможной встречи с каким-нибудь неприятельским судном, то восемнадцати бойцов с одной стороны, так же как и тридцати шести с другой, было слишком недостаточно для обслуживания артиллерии фрегата и галиона. Тома, однако же, надеялся, что в этом случае их флаг - малуанский флаг наверняка защитит их от нападений и что мало найдется таких отважных голландских и испанских крейсеров, которые бы решились выступить против двух противников столь внушительного вида, ничем не обнаруживающих своей действительной немощи и слабости.

Пока что, во всяком случае, нечего было бояться такого рода опасности, так как бриз, как это часто случается в Антиллах, сначала затих с заходом солнца, а потом совершенно прекратился. Так что сейчас мертвый штиль, наверное, остановил все суда на море. Поэтому оба корабля, стоя неподвижно рядом, в центре пустынного горизонта, находились пока в полной безопасности. И Луи Геноле мог без опасения спустить свой вельбот и отправиться поужинать с Тома Трюбле, чтобы лучше и удобнее столковаться друг с другом о том, что надлежало предпринять в дальнейшем. Одержав так удачно победу, надо было ее также удачно использовать. Поэтому оба капитана тщательно обсудили и рассмотрели как следует все возможные случайности.

Тома Трюбле и Луи Геноле долго молча глядели через открытые порты на неподвижный океан и усеянное звездами небо. Луна струила по черной воде узкий ручеек ртути.

- Брат мой, Тома, - сказал вдруг Луи Геноле, - тягостно мне и грустно оставлять тебя одного в этой стране, полной зловредных и скверных людей, и уходить без тебя к нашей милой Бретани, где так много прекрасных церквей и столько чудотворных святых.

- Увы! - молвил Тома, покачав головой.

Он смотрел на ночное море. Еле заметное дуновение сменило полный штиль.

- Брат мой, Тома, - продолжал Луи Геноле. - Ты можешь на меня положиться, я все сделаю по твоему желанию и вернусь сюда как можно скорее, чтобы принести тебе добрую весть, которой ты ждешь и которая позволит тебе, наконец, вернуться без страха и риска домой. Но будь уверен, что как я ни стосковался по давно покинутой родине, и как ни рад буду возвратиться в наш город, да еще с таким почетом благодаря твоей доблести, все же мне будет грустно, что не со мной мой первый товарищ и начальник, когда мы бросим, как водится, самый маленький наш дрек у порога кабака Больших Ворот, и когда потом мы затеплим наши свечи у соборного алтаря для благодарственной мессы, которую мы отслужим!

- Увы! - повторил Тома.

Тот, кто увидел бы его сейчас, сокрушенного и меланхоличного, с крупными слезами в светлых глазах от печали по милой Бретанской отчизне, которую Геноле ему напомнил, тот бы не узнал в этом простодушном и жалостливом парне свирепого корсара Тома Трюбле, более страшного для вражеских купцов, чем бури и кораблекрушения...

Немного позже вельбот Луи Геноле возвратился с фрегата на корабль; так как бриз настолько окреп, что наполнил, хотя и вяло, паруса обоих судов, то надо было пользоваться даже самым маленьким порывом ветра, чтобы поскорее достигнуть Тортуги.

Тем не менее, Тома не захотел взяться сам за простое управление и ограничился тем, что дал свои наставления боцману. Тома остался в кают-компании и, облокотясь на нижний косяк порта, следил за уходящим вельботом помощника. Весла равномерно опускались в темную воду, и в поднимаемой пене плясал таинственный свет...

Когда вельбот скрылся из виду, а на палубе "Горностая" утих топот босоногих матросов, брасопящих паруса, и замолк всякий шум, тогда в глухой тишине уснувшего корабля Тома выпрямился, отошел от порта, отцепил один из фонарей, висевших на бимсах кают-компании, и направился к запертой двери в капитанскую каюту.

Перед тем как войти, он приостановился, но всего лишь на мгновение...