Увядание - Лорен Де Стефано

В этих словах нет ни злобы, ни пафоса, но выражение ее серых глазах подсказывает, что она совершенно искренна. Я оглядываюсь, хочу убедиться, что ее никто не слышал. В комнате ни души.

– Я понимаю, – говорю я. – Но, может, лучше ему подыграть. Тогда, глядишь, получим чуток свободы.

– Ни за что, – отвечает она. – Мне уже наплевать на свободу. Мне все равно, даже если я здесь умру.

Она смотрит на меня, и я замечаю, каким суровым стало ее лицо: под глазами появились мешки, запали щеки. Несколько недель назад в своем подвенечном платье она выглядела подавленной, но все же симпатичной. Сейчас у нее изнуренный вид взрослой женщины. От нее исходит странная смесь запахов: мыла с ароматом корицы и рвоты. Но на ее пальце поблескивает обручальное кольцо – символ нашего сестринства, напоминание об аде, который мы пережили той долгой кошмарной ночью в фургоне. Она могла быть одной из тех девушек, что жались ко мне в темноте. Или той, что кричала.

Что бы Дженна ни искала в том каталоге, она это находит. Беззвучно проговорив номер секции, чтобы лучше его запомнить, она возвращает ящик на прежнее место.

Она неторопливо идет по проходу между стеллажами, ведя пальцем по тесному ряду книжных корешков. Я не отстаю от нее ни на шаг. На одной из книг ее палец вдруг останавливается. Дженна снимает книгу с полки и начинает ее листать. Судя по тому, какими хрупкими выглядят пожелтевшие, едва прикрытые ветхой пыльной обложкой страницы, книга эта, как и все прочие в нашей библиотеке, родом из двадцать первого века, а может, и старше. Здесь нет ничего удивительного. По телевизору крутят старые фильмы, действие большинства телешоу происходит в прошлом. Погрузиться в мир, где люди доживают до старости, превратилось в привычный способ убежать от действительности. От того мира, реального, настоящего, осталась одна картинка.

– Тут столько романов о любви, – замечает она. – В них либо все заканчивается как в сказке, либо в конце все умирают. А чего еще ждать, верно? – продолжает она с нервным, больше похожим на всхлип смехом.

Дженна неотрывно смотрит на раскрытую книгу. Кажется, что она рассыплется на мелкие кусочки. Ее глаза наполняются слезами, но когда я думаю, что она вот-вот даст им волю, Дженна делает над собой усилие и подавляет их.

В проходе стоит тяжелый, затхлый дух, сотканный из ароматов грязных страниц, плесени и еще чего-то смутно знакомого, похожего на запах земли, витавший на нашем дворе в ту ночь, когда мы с братом зарывали клад. Я знаю, что моя сестра Дженна не похожа на Сесилию, которая выросла в сиротском приюте и сейчас переполнена гордостью из-за того, что стала женой богатого Коменданта. Совсем не похожа. Она, как я, потеряла то, что имела, лишилась чего-то очень дорогого.

Я в нерешительности, не знаю, можно ли ей рассказать о моем плане: завоевать доверие Линдена, а после сбежать. Она ведет себя так, будто уже смирилась с тем, что ей полагается гнить в этом доме до конца своих дней. Ну а что, если ей просто не пришло в голову, что отсюда можно выбраться?

С другой стороны, если я ошибаюсь, что помешает ей потом меня предать?

Пока я взвешиваю все «за» и «против», в комнату заходит Сесилия и, возмущенно фыркнув, падает в кресло, стоящее у одного из столов.

– Только время зря потратила, – объявляет она.

И затем еще раз, на тот случай, если мы ее не расслышали:

– Пустая трата времени.

В эту секунду в библиотеку заходит Габриель с подносом в руках. Он принес чай и нарезанный дольками лимон в серебряной вазочке.

Я занимаю место напротив Сесилии. Она поднимает свою чашку с блюдца и с нетерпением ждет, пока Габриель ее наполнит. К нам присоединяется Дженна. Не отрывая глаз от книги, которую держит в вытянутой руке, она берет дольку лимона и принимается ее посасывать.

– Линден пригласил меня прогуляться по розарию, – рассказывает Сесилия. Она делает глоток чая, и на ее лице появляется брезгливая гримаса. – Где молоко и сахар? – резким тоном спрашивает она.

Габриель выскакивает из комнаты с обещанием все мигом принести.

– Так вот, я подумала, что он наконец-то решил вести себя как положено мужу, ну вы понимаете. Пора бы уж. А он представляете что делает? Показывает мне подпорки для подсолнухов, что привезли из Европы лет сто назад, а потом все без конца рассказывает о Полярной звезде. О том, какая она древняя и как с ее помощью путешественники могли вернуться домой. Одно разочарование. Он меня даже не поцеловал!

Я вспоминаю о тех минутах, что провела с Линденом, встречая рассвет в этом же саду. Он говорил о японских карпах кои и о том, каким был мир раньше. Сейчас я понимаю, что ему, как и его покойной жене, хочется забыться и оказаться где-нибудь в далекой, неизвестной стороне. Интересно, они так любили друг друга, потому что разделяли это стремление убежать, или детство, проведенное в этих опрятных стенах, пробудило в них любовь к вещам, которые им, скорее всего, не доведется увидеть?

То же самое происходит и со мной, ведь так? Единственное, чем я здесь себя утешаю, это мыслями о том, каким был когда-то этот мир. Меня пронзает острое чувство непонятной мне природы. Что это? Жалость? Сострадание? Понимание?

Чем бы оно ни было, мне оно неприятно. У меня нет причин сопереживать Линдену Эшби. Ни одной причины вообще испытывать к нему хоть какие-нибудь чувства.

Дженна посасывает лимонные дольки и складывает корочки, лишившиеся сочной мякоти, на стол. Переворачивает страницу. Уходит от реальности в книгу. Можно считать, что мы обе смогли здесь в некоторой степени затеряться.

– Линден до меня даже не дотронулся, – обращается она ко мне и продолжает обвинительным тоном: – А тебя он поцеловал.

– Что, прости?

Она кивает с неподдельным воодушевлением, будто нет на свете ничего естественней. Ее карие глаза блестят и округляются.

– Я видела, как он выходил из твоей спальни сегодня утром. Уверена, что он провел с тобой всю ночь.

Даже не знаю, как ей ответить. Не уверена, что «сестры по браку» уж очень скрытничают на сей счет.

– Мне казалось, что все, что происходит в спальне, – наше личное дело, – выдавливаю я.

– Ах, не будь такой скромницей, – отвечает Сесилия. – Дело дошло до конца? – Она наклоняется вперед. – Это было просто волшебно? Наверняка было.

Вернувшийся в комнату Габриель ставит на стол кувшин молока. Сесилия берет из его рук сахарницу и высыпает чуть не половину ее содержимого себе в чашку. Когда она делает очередной глоток, я слышу, как на ее зубах скрипит сахар. Она ждет, что я ей отвечу, но тишину нарушает только звук, с которым Дженна расправляется с лимонными дольками, да покашливание Габриеля, направившегося к двери.