История о пропавшем ребенке - Элена Ферранте

– Только не думай, – сразу заявила я ему, – что все всегда будет по-твоему. Пока я не могу без тебя обходиться, но рано или поздно брошу.

– Не бросишь, я не дам тебе повода.

– Поводов у меня и так предостаточно.

– Скоро все изменится.

– Посмотрим.

Конечно, это все был фарс: я пыталась убедить себя, что поступаю разумно, хотя разумом тут и не пахло – сплошное унижение. Переиначивая слова Франко, я твердила себе: «Я всего лишь беру от жизни то, в чем сейчас нуждаюсь, но скоро мне надоест его физиономия, его речи, отступят все желания – и я пошлю его куда подальше». Когда я ждала его целый день, а он так и не приходил, я уверяла себя, что так даже лучше, что у меня куча дел, а он мне только мешает. Когда меня охватывала ревность, я успокаивала себя: «Любит-то он все равно одну меня». Когда я вспоминала о его детях, то и тут находила утешение: «Он с Деде и Эльзой проводит больше времени, чем с Альбертино и Лидией». Все это была правда и в то же время ложь. Да, меня уже не тянуло к Нино с той силой, как раньше. Да, у меня была куча других дел. Да, Нино любил меня, любил Деде и Эльзу. Но были и другие «да», которых я пыталась не замечать. Да, я была привязана к нему. Да, я готова была бросить все, лишь бы он остался со мной. Да, его привязанность к Элеоноре, Альбертино и новорожденной Лидии была по меньшей мере так же сильна, как ко мне и моим дочерям. Эти «да» я старалась спрятать за темной ширмой, а когда из-под нее выглядывало что-нибудь, что делало очевидным реальное положение дел, я спасалась громкими словами о становлении нового мира: дескать, все меняется, появляются новые формы отношений и тому подобное. Эти и похожие глупости я повторяла вслух, выступая на публике, и о них же писала в своих статьях.

Трудности обрушивались на меня с регулярностью парового молота, оставляя на моем существовании все новые трещины. Город за прошедшее время ничуть не стал лучше: он по-прежнему высасывал из меня все силы. Жить на виа Тассо оказалось очень неудобно. Рино раздобыл для меня подержанный «Рено 4» белого цвета. Сначала я пришла в восторг, но вскоре выяснилось, что ездить из-за пробок невозможно. От повседневных забот голова шла кругом – такого со мной никогда не было ни во Флоренции, ни в Генуе, ни в Милане. Деде с первого дня в школе возненавидела учительницу и одноклассников. Эльза пошла в первый класс и теперь каждый день возвращалась домой расстроенная, с зареванными глазами, и отказывалась говорить, что случилось. Я ругала обеих, говорила, что они не умеют постоять за себя, приспособиться к обстановке, заставить себя уважать и что им придется этому научиться. Сестры встречали мои попреки единым фронтом, все чаще вспоминая Аделе и Мариарозу, при которых они жили как в раю. Я пыталась расположить их к себе лаской, обнимала и целовала. Иногда они нехотя отвечали на мои объятия, но могли и оттолкнуть. Что до работы, то мне очень скоро стало очевидно, что я напрасно покинула Милан: надо было постараться устроиться в издательство, пока все складывалось в мою пользу. Или перебраться в Рим: когда я ездила туда с презентацией книги, познакомилась с людьми, которые могли бы мне помочь. Что мы с дочками вообще делали в Неаполе? Неужели мы торчали там только ради того, чтобы доставить удовольствие Нино? А как же мое стремление к свободе и независимости? Неужели я просто врала себе? Значит, и своей публике я тоже врала, изображая из себя спасительницу, которая двумя книжками поможет каждой женщине признаться в том, о чем она до сих пор боялась говорить? Неужели мне просто хотелось в это верить, а на деле я ничем не отличалась от своих ровесниц с их традиционными взглядами на роль женщины? Если отбросить болтовню, то придется признать: я позволила мужчине полностью определить, как мне жить, и поставила его интересы выше своих и интересов своих дочерей.

Я научилась убегать от этих мыслей. Стоило Нино постучать в дверь, как все мои сожаления улетучивались. «Сейчас, – говорила я себе, – все идет как идет, и по-другому быть не может». Я старалась держать себя в руках, не поддаваться отчаянию, иногда мне даже удавалось почувствовать себя счастливой. Квартиру заливал солнечный свет, с балкона открывался вид на Неаполь, лежавший как на ладони, простираясь до самой золотисто-голубой кромки моря. Я сумела вытащить дочерей из временных пристанищ в Генуе и Милане. Воздух, яркие краски, звучание диалекта на улице, образованные люди, которых Нино мог привести в мой дом в любое время, даже посреди ночи, вселяли в меня уверенность и дарили радость. Я возила девочек к Пьетро во Флоренцию и с удовольствием принимала у себя, когда он приезжал в Неаполь. Несмотря на недовольство Нино, я стелила ему постель в комнате дочек, а они не отходили от него ни на шаг, как будто верили, что, если папа увидит, как сильно они его любят, он останется. Мы старались вести непринужденные беседы; я интересовалась, как дела у Дорианы, расспрашивала о его книге, которая, как всегда, должна была вот-вот выйти, но вдруг всплывали некоторые детали, требовавшие отдельного освещения. Девочки жались к отцу, на меня даже не смотрели, и я отправлялась немного прогуляться: спускалась по Арко-Мирелли, проходила по виа Караччоло вдоль моря или поднималась до виа Аньелло-Фальконе, шла до Флоридианы, садилась на скамейку и читала.

31

С виа Тассо наш квартал представлялся бесцветными каменными развалинами, едва различимыми у подножия Везувия. Мне хотелось, чтобы так оно и было: теперь, когда я стала другим человеком, мне верилось, что больше ему меня не засосать. Но и на сей раз моя решимость оказалась не такой твердой, как я воображала. Когда первая суета по обустройству квартиры осталась позади, я выдержала дня три, от силы четыре, а потом старательно нарядила девочек, сама оделась получше и объявила: «Пойдем навестим бабушку Иммаколату, дедушку Витторио и ваших дядей».

Мы вышли рано утром и сели в метро на пьяцца Амедео. Девочки были в восторге: ветер, поднятый поездом, трепал волосы, раздувал подолы платьев, перехватывал дыхание. Я не видела мать с того самого скандала во Флоренции. Я боялась, что она не захочет со мной разговаривать, и потому не звонила заранее и не предупреждала о нашем приходе. Признаться честно, была и еще одна причина, заставившая меня отправиться в родной квартал. Скажем так, я решила убить двух зайцев одним выстрелом. Квартал для меня был в первую очередь связан не с родней, а с Лилой. Все это время меня мучил вопрос, как теперь быть с ней, – за ответом на него я туда и поехала. Именно поэтому я так наряжала девочек и прихорашивалась сама – вдруг столкнемся с ней случайно на улице. Мне хотелось, чтобы она увидела: я прекрасно выгляжу, мои дочери не брошены, не страдают и всем довольны.

Это был трудный день. Мы прошли по туннелю, нарочно обошли стороной заправку, где работала Кармен с мужем Роберто, и пересекли наш двор. Когда я поднималась по разбитым ступеням дома, в котором родилась, сердце у меня колотилось. Деде с Эльзой пришли в радостное возбуждение: им все это казалось настоящим приключением. Я выставила девочек вперед и позвонила в дверь. Послышалось шарканье хромых ног, и дверь открылась. Мать смотрела на нас вытаращив глаза, будто ей явились сразу три привидения. Я тоже впала в ступор: слишком велика была разница между ожиданием и реальностью. Мать очень изменилась. На какую-то долю секунды мне даже почудилось, что это не она, а ее кузина, которую я несколько раз видела в детстве, она была очень на нее похожа, только старше лет на шесть или семь. Мать еще больше исхудала, на лице выступили скулы, нос и уши как будто стали еще крупнее.

Я хотела ее обнять, но она увернулась. Отца не было дома, Пеппе и Джанни тоже. Узнать, где они, не представлялось возможным, поскольку за целый час мать не сказала мне ни слова. Зато с девочками была очень ласкова, нахваливала их, потом надела на обеих огромные фартуки, чтобы не запачкались, и повела делать сахарные леденцы. Я не знала, куда мне деться, а она делала вид, что меня нет. Я сказала девочкам, что сладостей на сегодня хватит, но Деде тут же нашлась:

– Бабушка, можно нам еще?

– Ешьте сколько хотите, – ответила мать, не глядя в мою сторону.

Та же история повторилась, когда мать разрешила внучкам пойти поиграть во дворе. Ни во Флоренции, ни в Генуе, ни в Милане я не отпускала их на улицу одних.

– Нет, девочки, во двор нельзя, – сказала я, – играйте здесь.

– Бабушка, можно нам во двор? – хором переспросили они.

– Я же сказала, что можно.

Мы остались одни.

– Я переехала. Живу на виа Тассо, – сказала я и поймала себя на мысли, что, как в детстве, боюсь ее.

– Хорошо.

– Три дня назад переехали.

– Хорошо.

– Я написала еще одну книгу.

– А мне-то что?

Я замолчала. Она с недовольным видом разрезала на две части лимон и отжала в стакан сок.

– Ты пьешь воду с лимоном? Заболела?