Три цвета ночи - Екатерина Неволина

Последние дни перед тренингом оказались насыщенными: мы с Димкой не только готовились к предстоящему событию, но и продолжали работу над передачей, и мне некогда было даже подумать обо всяких пустяках. Вот уж верно говорят: всякая хандра идет от безделья.

Но вот, наконец, наступил день «икс».

Нам раздали костюмы, и мы принялись приводить себя в порядок.

Мне, как княжне Марье, досталось простое синее платье. Полукруглый вырез, отороченный гладкой черной лентой, длинный рукав, широкая лента под грудью и подол, закрывающий ноги до самых туфелек. Платье мне скорее понравилось своей простотой и ненавязчивой элегантностью. На мой вкус, оно давало сто очков вперед тому воздушно-розовому безе, в которое облачили нашу главную героиню. Приглашенный стилист помог мне убрать волосы в красивую прическу, тоже украшенную синей лентой, сделал легкий макияж и вручил черную шаль – видимо, непременный атрибут некрасивых девушек, на чьей личной жизни можно заранее поставить жирный крест.

Посмотревшись в зеркало, я буквально не узнала себя: такая серьезная и взрослая. Платье, похоже, очень мне шло, и фигура, в кои веки, казалась не тощей, а стройной. Хотя темный цвет несколько бледнил и без того почти не поддающуюся загару кожу, но умело наложенные стилистом румяна делали меня немного менее замороженной, чем обычно, так что я показалась себе даже хорошенькой.

На первый день тренинга у меня были намечены сцены: всякая бытовая мелочовка в доме Болконских, приезд князя Андрея и визит семьи Курагиных. То есть сватовство Анатоля.

О том, как я буду отыгрывать все это в паре с Артуром, я старалась не думать. А пока у меня были и другие заботы. Димка обучал меня алгебре и геометрии и очень волновался, если я не сразу решала задачу. Несколько раз, несмотря на присутствие в комнате куратора-наблюдателя, он приходил мне на помощь, разумеется, стараясь, чтобы куратор не заметил и не снизил мне балл.

Потом нам пришло письмо от Элен – то есть от Натали. Я с удовольствием обнаружила в нем три-четыре ошибки и одно современное просторечное выражение. Элен излагала всякие светские новости столичной жизни и писала о своем замечательном брате Анатоле, явно закидывая сети для будущего сватовства. Забавно все-таки почувствовать себя богатой невестой! Я зачитала отрывки из ее письма своему «отцу», нарочно выделив голосом замеченные ошибки и подмигнув в нужных местах Димке. Слава богу, он понял меня и вовремя отпустил реплику про то, как пала современная культура в столице. Если это только отчасти в характере персонажа, то лишний балл за французский кому-кому, а Димке точно не помешает! В общем, домашние сцены прошли на ура. Немного портила общую картину только мадмуазель Бурьен, активно вмешивающаяся во все дела и шпарящая по-французски с такой скоростью, что бедный Фролов постоянно терялся, и мне приходилось оказывать ему помощь.

Затем были долгие разговоры о политике (в графе «история» и «экономика» тоже можно поставить галочки). И наконец, уже в конце дня, то событие, которого я одновременно и ждала, и боялась, – приезд Курагиных и сцены с Артуром.

Артур в роли Анатоля оказался ослепительно хорош. Его костюм – в стиле старого советского фильма – белый мундир с высоким воротничком и золотыми эполетами и пуговицами выгодно подчеркивал аристократическую белизну его лица и черные, словно крыло ворона, волосы.

Считайте меня самой романтичной дурой из всех дур на свете, но при взгляде на него мне сразу вспомнилось одно из моих любимых стихотворений:

Вы, чьи широкие шинелиНапоминали паруса,Чьи шпоры весело звенелиИ голоса.

И чьи глаза, как бриллианты,На сердце вырезали след —Очаровательные франтыМинувших лет.[5]

И я вдруг легко поняла все, о чем нам так долго рассказывали на уроках литературы, о чем я десятки раз читала, но не понимала, не осознавала до конца: почему богатые светские женщины, привыкшие к роскоши и неге, вдруг бросали блестящую столицу и, поступившись всем, даже элементарным уютом, ехали в далекую и страшную Сибирь…

Что же это такое?! Всякий раз, когда Артур появляется рядом со мной, мое глупое сердце принимается учащенно биться, а кровь набатом стучит в висках. И всякий раз, сколько бы я потом ни ругала себя, я попадала под власть его обаяния и, как последняя дура, буквально немела на несколько секунд.

Когда он рядом, когда говорит со мной, я вдруг перестаю воспринимать окружающий мир – он сужается до его взгляда, сжимается, точно пружинка, словно все нити Вселенной вдруг стягиваются к нему. Эта центробежная сила тащит меня, как вихрь невесомую пылинку. И только потом, взяв себя в руки, мне удается наконец воздвигнуть между нами ледяную стену и постепенно – вздох за вздохом – начинать дышать ровнее, утихомирить свое трепещущее сердце. И ведь самое ужасное, что он все видит, он не может этого не замечать! Видит – и игнорирует. Или видит – и торжествует?

– Мадмуазель, счастлив видеть вас, – сказал Артур с глубоким поклоном после того, как его «отец» представил нам «сына». – Рад убедиться, что дошедшие до меня слухи о вашем уме и красоте ничуть не преувеличены.

– Благодарю, любезный князь. Вы слишком добры ко мне, – отозвалась я.

Разумеется, говорили мы по-французски.

– Простите меня, мадмуазель, за то, что я без подарка. Я вез вам маленького пушистого котенка. Но, к сожалению, он заболел в дороге. У него отказали лапки, и он умер у меня на руках.

Я в ужасе уставилась на Артура. Дело даже не в том, что он нес бред, не имеющий к тексту и персонажам Толстого ну никакого отношения. Ужасно то, что он использовал против меня историю, которую я, размякнув, словно попавшая в горячий чай хлебная крошка, тая от его мнимого внимания, разболтала ему в кафе «Элис». Он не мог не знать, что именно говорит.

Артур выдал это и уставился на меня своими большими темно-вишневыми глазами, наблюдая, как я отреагирую.

Я почувствовала себя мухой, которой оторвали крылышко. Просто так, чтобы посмотреть, а что же с ней будет.

За что они все так меня ненавидят? За что ненавидит меня Артур?!

Слезы наворачивались на глаза, но я удержала их и, напротив, попыталась улыбнуться.

– Сожалею о ваших потерях, князь. Позвольте мне оставить вас на время, чтобы распорядиться относительно обеда.

Выдав эту фразу, каждое слово которой болезненно отдавалось у меня в сердце, я сделала реверанс и покинула место боевых действий.

Тяжело, когда бьют на поражение, а ты должна – всегда – держать удар. Не показать, какой ущерб тебе нанесен. Сделать вид, будто все в порядке.

И почему, дожив почти до семнадцати лет, я так и не научилась игнорировать удары, и каждый вновь и вновь отражается мучительной болью.