Всегда солдат - Серафим Сабуров

Подошло еще несколько конвоиров. Счастливцев, попавших в число пятидесяти, вывели из лагеря. Виктор успел помахать рукой.

- Проща-ай - донеслось до меня.

- Прощай, друг, - прошептал я и быстро отвернулся. Меня душили слезы.

* * *

Весь день я был сам не свой. Одиночество страшно всегда. Но вдвойне страшнее было оказаться одному в той обстановке. Одиночество в плену - верная гибель, поэтому даже самые замкнутые люди старались найти себе друга, товарища.

Я стал приглядываться к соседям по бараку. И товарищ объявился.

Он сам искал меня и, как я понял из нашего разговора, давно приметил нас с Виктором, да все не решался познакомиться.

- Побаивался, - сознался Ваня. - Люди разные, и разное у них на уме. Вначале, когда ты с дружком ушел на вокзал, подумал, что с вами каши не сваришь. Потом понял, что вам не лишняя пайка хлеба понадобилась, не еда интересовала, а побег.

- Как ты догадался?

- Да от вас же услышал, случайно. У меня эта мысль тоже крепко засела. Некоторые тут рассуждают так - лишь бы перезимовать, а там видно будет, На этот случай обзаводятся барахлом, которое потеплее, с полицаями дружбу заводят, мелкой спекуляцией занимаются. Сперва и я поддался такому настроению. Скажу честно, даже полицаем стал. Только ты не думай, что я был, как эти зверюги. Ну, шумел иногда на пленных. Так нужно было для виду. А на деле никого не обидел… Однако долго не выдержал. Через месяц отказался. Столько всего нагляделся, что сам себе противен стал. Понял: если не вернусь в барак, крышка мне как человеку. Худеть даже стал от переживаний…

- А может, врешь? - прямо спросил я.

- Я-то! Теперь?!

Ваня побледнел. В голосе его было столько искренности и боли, что я успокоился.

Ваня помолчал, нервно кусая губы. [94]

- Никогда не прощу себе этого, - тихо сказал он и брезгливо поежился, точно угодил в нечистоты. - Ведь что может произойти, когда думаешь только о себе, да за собственную шкуру трясешься…

Знакомство с Ваней несколько рассеяло меня, отвлекло от тяжких мыслей, вызванных внезапным расставанием с Клементьевым. Спал крепко, и мне было тепло. Проснувшись, увидел на себе шинель.

- Спасибо, Ваня!

- Ну, чего там! - смутился он. - Возьми ее себе, а я и так обойдусь. Гимнастерка у меня добротная, да и сам я покрепче тебя.

В тот день вновь набирали пленных для работы в экономиях. После раздачи баланды мы отправились к воротам, хотя не очень верили в удачу.

- Ты, главное, понахальнее, - советовал Ваня. - А может, я с дежурным полицаем потолкую. Он знает меня. Подлец порядочный, но попытаюсь уломать.

В десятом часу из здания комендатуры вышло восемь солдат.

- Сорок человек, - крикнул старший дежурному полицаю.

Собравшихся у ворот было раза в два больше. Настроение у меня упало.

- Мы последние, - сказал я, - до нас очередь не дойдет.

- Быстрее! - приказал Ваня, схватил меня за руку, и мы побежали в голову уже выстроившейся очереди. Пленные зашумели. Подошел полицай.

- Так это же вчерашний доходяга, - узнал он меня. - А ну, выметайся!

- Оставь его со мной, - вступился Ваня.

- Молчать! - отрезал полицай. - И, повернувшись ко мне, добавил: - Проваливай! Твое место там, в траншеях!

Он ткнул меня в грудь рукояткой плетки. Я не двигался. Твердо решил, будь что будет, но очередь не покину. Полицай огрел плеткой. Я не шелохнулся.

- Нравится? Тогда получай.

Удары сыпались градом. Шинель смягчала их. Больше всего я опасался, что полицай пустит в ход кулаки: один удар по голове, и я свалюсь, может быть, навсегда. К нам подошли гитлеровские солдаты, [95] привлеченные зрелищем. И вдруг дикая шальная мысль ожгла мозг. Не подумав даже о последствиях своего поступка, я резко повернулся к полицаю и крикнул:

- Не смей! Я буду жаловаться фюреру!

Это прозвучало, конечно, глупо, но иногда и глупость производит ошеломляющее впечатление. Мне важно было обратить на себя внимание конвоиров, и я этого добился. От неожиданности полицай опустил плетку. Солдаты, услышав слово «фюрер», как по команде щелкнули каблуками и дружно рявкнули:

- Хайль Гитлер!

Воспользовавшись замешательством, я сделал два шага вперед, выбросил вперед правую руку и тоже крикнул:

- Хайль Гитлер!

Действовал я подсознательно, в каком-то ослеплении и в тот момент ни на какую благосклонность гитлеровцев не рассчитывал. Руководили мной только чутье и инстинкт. Вероятно, моя сумасшедшая выходка озадачила солдат. Ко мне подошел старший и указал на открытые ворота.

На дороге стояли две машины. Гитлеровец показал мне, чтобы я забирался в кузов. Я не заставил долго ждать себя. Отсчитав сорок пленных, конвоиры расселись у заднего бортика, и машины тронулись.

Первые километры я растерянно смотрел по сторонам и не испытывал никакой радости. Все случилось так внезапно, что я не сразу мог осознать происшедшее. Лишь когда машины въехали в лес, стал приходить в себя.

Дорогу окружали могучие сосны и ельник. Потом потянулась молодая сосновая поросль. Было светло и чисто. На высоких нотах пели моторы, вытаскивая тяжелые грузовики из сыпучего песчаного грунта. Над вершинами деревьев величаво плыли пухлые, пронизанные по краям солнцем белые облака.

Недавний дождь прибил пыль, висевшую в воздухе, и небо блестело, словно на него навели глянец. Я долго смотрел на облака. Было такое ощущение, словно вновь вернулся к жизни, солнцу, вот к этой голубой безбрежности, ко всему прекрасному, без чего нет человеку счастья… [96]

Чтобы остудить перегревшиеся моторы машин, гитлеровцы устроили часовую остановку. Когда мы снова заняли места в кузове, Ваня тихо сообщил:

- Едем-то мы, оказывается, не в экономию, а в Лебедин на лесоразработки. Сейчас от конвоиров узнал. Они там свой шнапс дули вовсю. Пьяные черти…

Проблеск надежды

Лебедин - небольшой украинский городок. Втиснутый в кольцо хвойных лесов, он встретил нас тишиной, длинными вечерними тенями, слабым шелестом садов.

Оставляя за собой клубы пыли, машины медленно двигались к центру. Редкие прохожие, завидев нас, останавливались и смотрели вслед.

Слух о появлении пленных моментально разнесся по городу. Когда мы подъехали к школе, здесь уже собралась толпа. Женщины и дети держали в руках узелки с едой.

Оставив пленных под надзором полицаев, гитлеровцы уехали в свою часть, расположенную где-то на окраине. Дня три нас никто не тревожил.

Жители нанесли нам столько снеди, что мы устроили даже кладовую и выбрали артельщика, который распределял продукты.

Иногда нам приносили горячую пищу. С общего согласия ее выдавали наиболее слабым. В их число включили и меня.

На четвертые сутки утром появились гитлеровцы. Пленных разбили на пятерки, к каждой пятерке приставили конвоира. Потом нас рассадили по машинам и повезли в лес. Пробыли мы там до пяти вечера.

Заготовка леса оказалась нелегким делом. Работали вручную. Валили могучие красавицы сосны, отделяли от комля бревна, тонкий верх освобождали от сучьев и веток и распиливали на метровые поленья.

Ослабевшие от голода люди быстро уставали, часто присаживались отдыхать, и тогда по всей площадке неслось:

- Рус, работа!…

Прошло две недели. Погода ухудшилась. Похолодало. Все чаще стал накрапывать дождик. Непосильный труд выматывал нас до предела. [97]

- Знаешь, - сказал я как-то Ивану. - Медленно загибаться здесь не желаю. Время уходит, а мы чего-то ждем. Надо действовать, пока не пришла зима. Где хочешь раздобудь мне ватник, а себе гражданскую одежду.

- Пробовал, - уныло отозвался Ваня, - ничего не получается… Полицаи зорко следят, чтобы жители не передавали нам одежду. Видимо, знают, чем это оборачивается.

- Тогда рискнем так, как есть. В пути оденемся. Не в первом, так втором или третьем доме найдем обноски.

- Подождем еще малость. Среди полицаев новенький появился, парнишка лет семнадцати. Кажется, он еще не успел испортиться. Попробую к нему подъехать.

Через день Ваня с гордостью сказал мне:

- Кажись, поддается агитации и пропаганде, - и довольно потер руки. - Потерпи, Серафим. Где наша не пропадала!

Но неожиданно все изменилось.

Однажды мы задержались в лесу до потемок. Машины почему-то не вернулись, и мы двинулись в город пешком. Как всегда, у ворот школы, где размещался лагерь, толпились с передачами лебединцы. Два полицая пересчитывали пленных. Я уже входил за ограду, когда сзади раздался исступленный вопль:

- Гри-иша!!

В тот же миг теплые дрожащие руки обвились вокруг моей шеи и кто-то тяжело прижался к спине. Я обернулся. По смуглому лицу незнакомой пожилой женщины катились крупные слезы. В глазах ее - - боль и затаенное ожидание радости, счастья.