Любовь – кибитка кочевая - Анастасия Дробина

– Дурень и есть, – подытожил дед Корча. Поднялся и, не дожидаясь самозабвенно плещущегося в воде среди фыркающих коней правнука, пошел вверх по берегу. Илья остался сидеть, обхватив руками колени, смотрел на красную от закатного света воду, мрачно думал: опять все сызнова… И трех месяцев по-людски не прожили.

Когда в сумерках он вернулся к своему шатру, Настя была уже там, копошилась у котла с едой. Услышав шаги мужа, подняла голову.

– Что-то долго ты…

– Ничего, – проворчал он, садясь к огню и пристально всматриваясь в лицо жены. Что это Стехе вздумалось, что плакала она? Настя казалась такой же, как всегда, улыбалась ему, и в ее глазах не видно было слез. Почудилось Стехе, облегченно подумал Илья, совсем старой стала, мерещится бог весть что… И больше не вспоминал об этом.

…Адская жара понемногу начала спадать только к вечеру, когда огромный шар солнца низко завис над степью. Табор миновал древний, поросший ковылем, похожий на разлегшегося в поле медведя курган и выехал на высокий берег Дона. Чуть поодаль чернел заросший красноталом овраг, по дну которого бежал мелкий холодный ручей, а за оврагом виднелись крыши богатого казацкого хутора Кончаковского. Эти места были знакомы цыганам, они не раз останавливались здесь во время прошлых кочевий, и все втихомолку надеялись, что дед Корча объявит стоянку на несколько дней, чтобы дать отдохнуть и людям, и лошадям. Так и вышло: старый вожак вытер шапкой лицо, посмотрел на выцветшее от жары небо, на пожухшую траву, на собственную мокрую от пота рубаху – и скомандовал:

– Неделю стоим! Распрягайтесь!

Над табором пронеслось радостное гудение, кибитки остановились, из них попрыгали дети, тут же кинувшиеся к реке, мужчины начали выпрягать уставших, шатающихся в оглоблях коней, женщины забегали вокруг кибиток, вытаскивая жерди и полотнища для шатров. Вскоре берег покрылся пестрыми палатками, зажглись костры, повисли над ними медные котелки, процессия женщин с ведрами отправилась вниз, к реке, другая ватага тронулась к хутору на промысел.

Илья как раз заканчивал натягивать между кольями полотнище шатра и озабоченно поглядывал на расширяющуюся в старой ткани прореху, раздумывая: то ли залатать ее сейчас самому, то ли дождаться ушедшей с цыганками Настьки, то ли плюнуть и оставить как есть: авось до завтра не разорвется. От этих мыслей его отвлекли пронзительное ржание, многоголосый взрыв смеха и крик Мотьки:

– Смоляко, айда купаться!

Илья обернулся. В десяти шагах дожидались несколько молодых цыган верхом на лошадях. Среди них был и Мотька.

– Да погодите вы… – отмахнулся он. – Вот с шатрицей тут нелады…

– Ай, брось, потом завяжешь как-нибудь! Едем, Смоляко! Жара смертная, уже дух выходит! – наперебой начали звать его, и в конце концов Илья бросил так и не натянутое полотнище, подозвал свою гнедую кобылу и вскочил верхом.

– Ну, пошла! Пошла, пошла! Мотька, догоняй!

Цыгане закричали, загикали на лошадей, те рванули с места, и над палатками повисло желтое облако пыли.

– Вот жареные, двух шагов уже пехом сделать не могут, все им верхи скакать… – проворчала от соседнего шатра Стеха, но слушать ее бурчание было уже некому.

Возле реки парни спешились, посбрасывали одежду и сгрудились на высоком берегу, нерешительно поглядывая вниз.

– Опаньки, высоко как! Шею бы не своротить, чавалэ!

– Может, вокруг спуститься?

– Прыгнем так!

– Убьешься, дурак, вдруг там мелко?

– Да где же мелко, когда вон наша мелюзга плещется! Глубоко! Прыгаем!

Однако прыгать никто не решался. Цыгане поглядывали вниз, друг на друга, неуверенно улыбались и один за другим отходили от края обрыва.

– Глядите, кони! – вдруг завопил Мотька, вытягивая руку в сторону излучины. Илья повернулся в ту сторону и ахнул.

В розовую от заката, тихую возле песчаной косы воду реки медленно входил табун хуторских лошадей. Все они были рыжие, словно вызолоченные садящимся солнцем, и даже издалека Илья определил знаменитую донскую породу: длинные шеи, невысокие холки, доставшиеся от степных предков, плотное сложение, крепкие подвижные ноги. От восхищения у него остановилось дыхание. Краем уха Илья услышал, как рядом Мотька прошептал: «Ой, отцы мои…» А золотые лошади не спеша, одна за другой входили в реку, склоняли голову, пили, фыркали, изредка обменивались коротким ржанием… и Илья не выдержал.

– А-а, пропадите вы все! – Он разбежался и, не слушая летящих в спину испуганных, предостерегающих возгласов, прыгнул вниз с берега. Перед глазами мелькнул желтый глинистый обрыв, чахлые кусты лозняка… и дух перехватило от холодной воды. Илья сразу ушел на глубину, увидел жуткую темноту под ногами, зыбкое голубоватое пятно света над головой. Вытянувшись в стрелку, он рванулся к этому пятну, пробкой вылетел на поверхность – и тут же снова ушел под воду, увидев, что прямо на него с истошным воплем, зажмурившись, летит с обрыва Мотька.

Они вынырнули одновременно, отфыркались, отплевались, посмеялись, поудивлялись, глядя на высокий берег, с которого только что спрыгнули (больше никто не рискнул), – и, не сговариваясь, погребли к песчаной косе, возле которой бродили в воде кони.

Казалось, что золотой табун никто не охранял. Но стоило цыганам выбраться из воды и приблизиться к лошадям, как из зарослей камышей вышел, сильно прихрамывая, лысый дед в офицерской фуражке со снятой кокардой и подозрительно уставился на парней:

– Ето что за водяных нелегкая принесла?

– Сам ты водяной! – обиделся Мотька. – Твои, что ли, кони-то?

– Да уж не твои! – отрезал дед. – Кому говорю, отойди от скотины, нечисть! У меня тут в кустах и ружжо имеется!

– Охти, застращал, сейчас обделаюсь! – захохотал Мотька. – Успокойся, отец: не тронем мы твоих призовых! Менять не собираешься?

– На что менять-то? На доходяг ваших оглобельных?! Обойдуся! Эй, кому сказано, отойди от животины! Враз застрелю!

Последнее относилось уже не к Мотьке, а к Илье, который стоял возле огромного рыжего жеребца и ласково, как своего, гладил его по холке. Жеребец косился, но стоял смирно.

– Да не голоси ты, старый, уйду сейчас, – с досадой сказал Илья, отмахиваясь от деда, как от мухи, и не сводя глаз с жеребца. – Чей красавец этот – атаманский?

– Ишь ты, угадал… – недоверчиво фыркнул старик. – Ты, нечистая сила, не надейся, продавать он не станет. На параде в Ростове не на чем вышагивать будет.

– Да где ты, дед, видел, чтобы цыгане коней покупали? – задумчиво пошутил Илья, заглядывая рыжему в зубы. Но старик уже побежал, хромая и матерясь, к Мотьке, исчезнувшему под брюхом молодой верткой кобылки, и последних слов Ильи не услышал.