Город на Стиксе - Наталья Земскова

— Ну вот, я говорила: будет истукан!

Глафира, которая в хорошие времена дружила против меня, но как только начинала брезжить сколько-нибудь серьезная война, тут же вступала со мной в коалиционный союз, сообщила итог полугодового конкурса скульпторов на памятник основателю Города. Как водится, из того, что наличествовало, победил наихудший вариант: низкорослый уродец на коротких ногах и в кафтане, в окружении пушечных ядер.

Сама идея установки памятника Василию Татищеву, посланного Петром I создавать медеплавильные заводы на диком Урале, особых изысков и оригинальных художественных решений наскрести не могла, но то, что так называемый худсовет, то есть городничий и компания, влипнут в этом деле в банальность номер один, взволновало даже спящих летаргическим сном горожан. Которые и выразили общие настроения в эпистолярном жанре на заборах: «Татищев с яйцами, иди в…!» Проблема была даже не в том, что ядра в самом деле походили на яйца: многим не нравился автор скучного истукана — заслуженный скульптор К. Он этих истуканов страшно сказать, сколько наплодил за сорок-то лет творческой деятельности.

В свете надвигающейся работы с магом мне не хотелось ввязываться в это энергоемкое дело, но советский эпос, образцы которого пугали народ на городских площадях и скверах, был таким воинствующе безобразным, что на его фоне поносимый сегодня всеми московский скульптор Зураб казался прямо Микеланджело Буонарот-ти. Что мы имели? Группу революционных товарищей в промышленном районе, гераклообразного вождя в театральном саду и интеллигентного инженера-изобретателя на площади Любви. Был еще портативный субтильный Пушкин, но поэт погоды не делал, погоду делала гигантская, устрашающе былинного вида композиция — памятник защитникам фронта и тыла. Правда, за годы жизни в Городе я приучилась смотреть и сквозь нее тоже.

— Предложения есть? — спросила я у Глафиры.

— Черт с ним, со скульптором К., голосуем за конную статую скульптора З.

Чтобы я убедилась, сколь это прекрасно — конный Татищев на главной площади, — Сверкальцева тут же мне сбросила файл, и я ахнула: действительно, с конной статуей, символом всякого путного европейского города, мы можем иметь совсем другое лицо.

Кроме меня, Глафира позвонила Олегу Дуняшину из «Вечерки», и когда вечером мы собрались у него на военный совет, идея акции протеста была практически готова. Мы настрочили воззвание, разослав его во все СМИ, обзвонили приличных людей, изготовили плакат с изображением медного всадника на Камской площади, где намеревались стоять с ним сутки под прицелом телекамер и вербовать сторонников. От сторонников требовалось одно: принести на место действия камень, тем самым проголосовав за лошадь под Татищевым. Предполагалось, что гора камней впечатлит нашу мэрию, и, может быть, решение изменится.

Дня через два машина закрутилась, и когда я приехала на площадь, там уже играл Губернский военный оркестр, поднятый мною по тревоге накануне вечером, возле каменной кучи скандировала нехилая толпа студентов, а милиция, привлеченная этим зрелищем, грустно топталась поодаль, не смея приблизиться. Пока я давала интервью городскому радио, Глафира работала в прямом эфире — краем уха я ловила ее убойные фразы:

— Попранный статус европейского города! Образец воинствующей пошлости! Аляповатый провинциализм!

«Наверное, такие, как Сверкальцева, раньше и делали революции», — думала я, ни одной минуты не веря в успех предприятия. Но не реагировать совсем было нельзя, вот мы и резвились на радость коллегам, страдающим от отсутствия событий в летнее межсезонье. Военный оркестр отыграл свои марши — явился кантри-фолк квинтет, затем какая-то рок группа, которую мы даже и не звали. Народ прибывал и прибывал, и мы втроем уже не успевали объяснять всем и каждому, в чем, собственно, дело. А дело, как я понимаю, было не только в уродливом памятнике: когда в вашей жизни ни любви, ни конной статуи, а где-то впереди маячит хронический ноябрь, не захочешь, да выйдешь на площадь.

— Что, решили брать Зимний? — вздрогнула я от низкого баритона Бернаро, который неслышно подошел ко мне сзади и, я была уверена: подслушал мои мысли.

— Ну да, вроде того… Вы проезжали мимо?

— Нет, мимо я не проезжал, но услышал ваш голос по радио и решил все увидеть своими глазами.

— Вам нравится?

— Статуя? Нравится. Но так вы не добьетесь ничего.

— Тогда скажите как.

— Не знаю.

Глафира, у которой при виде Бернаро от изумления чуть не выпали глаза на асфальт, уже пробиралась к нему с микрофоном, делая мне отчаянные знаки.

— А сейчас, — воодушевленно чеканила она, — мы услышим мнение человека, которого знает весь мир, и который как никто может прокомментировать результат этого конкурса.

Я улыбнулась Бернаро.

— Маэстро, — обратилась к нему Глафира, — какой бы памятник поставили вы?

Маэстро помолчал, посмотрел на плакат и включил все свое обаяние:

— Я поставил бы конную статую, которая стала бы композиционным центром проспекта. Наш город очень изменился и похорошел за последнее время, но, как мне кажется, конный Татищев добавит ему элегантности. Я думаю, по этому вопросу нужен референдум.

Глафира светилась от счастья:

— Почему вы решили принять участие в акции? Насколько мне известно, специально вас никто не приглашал.

Бернаро прищурил свои черные, как уголь, глаза и, лукаво глянув на меня, изрек с самым серьезным видом:

— Я уважительно отношусь к городской прессе, и коли уж господа журналисты вышли на улицы, к их мнению стоит прислушаться.

— Что и требовалось доказать, — выключила микрофон сияющая Глафира и окинула победным взглядом толпу. Вдруг обнаружилось, что наступила тишина — народ расступился и во все глаза смотрел на одетого в легкий черный камзол Бернаро, который выглядел как испанский гранд — только без шпаги на левом бедре.

Бернаро рассмеялся, подмигнул стоящему рядом мальчишке, достал из кармана колоду карт и, обойдя круг, предложил желающим загадать карту. Колода взвилась вверх, образовала Эйфелеву башню и, удержавшись в этом положении несколько секунд, превратилась в винтовую лестницу. Затем легко сложилась, образовала колесо, которое трансформировалось в змейку и, наконец, в восьмерку. Выстроив из колоды еще три-четыре фигуры, Бернаро обошел круг, назвал все задуманные карты, сорвав аплодисменты и крики «браво». Застыв на несколько секунд, он вытащил из кармана уйму связанных концами платочков, которые развязывались под его взглядом и образовывали странные конфигурации вроде легкого парусника. Он, кажется, совсем не напрягался, не делал отвлекающих движений, и все происходило словно в записи, из которой вырезаны накладки.

Я не люблю фокусы в частности и эстраду вообще. Для меня в цирк сходить по работе — мученическая мука. Но тут я поймала себя на том, что вместе со всеми полностью подчинена этому волшебному зрелищу и выключена из прочей жизни. Я даже ни о чем не думаю. И дело вовсе не в фокусах. Дело в самом маге, который, без сомнения, обладает гипнотическим воздействием на людей, а, может, кое-чем похуже. Вместе с тем картинка этого уличного концерта была столь странным, дискомфортным зрелищем, что я, не отдавая себе отчета, сделала несколько шагов назад, пытаясь сократить план и не видеть деталей: облик иллюзиониста никак не вписывался в предложенные обстоятельства, был им чужероден, примерно как компьютерная графика — реально отснятому кадру. И я не понимала почему. А главное, не могла себе ответить на вопрос, что же меня так взволновало… Маг Бернаро здесь, конечно, инопланетянин, это ясно. Но мало ли мы созерцали инопланетян в виде, например, группы «Депеш Мод»», зачем-то посетившей Город пару лет назад? Или в виде десанта звезд мексиканского сериала «Просто Мария»?

Нет, дело не в «инопланетности». Тогда в чем? Устав от безрезультатных размышлений на эту тему, я достала мобильник и обнаружила, что мне звонил Хусейнов. Попыталась набрать его номер, но Хусейнов оказался вне зоны, я послала ему эсэмэску с просьбой перезвонить.

Импровизированное представление прекратилось так же внезапно, как и началось, образовалась очередь за автографом, и я ждала довольно долго, чтобы поблагодарить маэстро.

— Из спасибо шубы не сшить, — пожимая плечами, ответил Бернаро и в своей манере пристально посмотрел мне в глаза. — Что вы решили с книгой?

— Я решила, что да. Я возьмусь. Только вот.

— Только что? — резкое движение головы выдало нетерпение мага.

— Я уезжаю на неделю в Петербург. Командировка. Вернусь — и мы приступим, если вы не против.

— Неделя так неделя. Хорошо, — вернулся Бернаро к своей обычной беспечной манере и, не прощаясь, удалился прочь.

К ночи заметно похолодало. Некстати выяснилось, что очередная осень опять катит в глаза, не спрашивая позволения, и, заметно приуныв, мы все-таки решили не отменять ночную часть митинга. Когда совсем стемнело, о планшет с всадником споткнулась юная компания с гитарой, и мы до рассвета слушали странный музыкальный микст, попытки идентифицировать который оказались безуспешны. Толку от этого сидения на площади не было никакого, но «суточная акция» — это звучало гордо, и, значит, приходилось сидеть.