Зарубежный детектив - 87 - Лайош Грандпьер

— От вас. Такой вывод сделать очень даже легко. Вы спросили, хожу ли я на охоту? Значит, для убийства было использовано охотничье ружье. Богатство — это великолепный мотив для совершения преступления, если вы предполагаете, что преступление было заранее подготовлено, продумано. А по расстановке акцентов в ваших вопросах я понял, что здесь имеет значение охота, а рыбалка — не очень. Не правда ли? А вот филателия мне уж просто подозрительна: может, исчезла его коллекция марок? Что же касается клочка ткани, вырванного из моего пиджака… Если помните, на прошлой неделе был сильный ветер. Почти ураган. Так что этот кусочек могло, скажем, занести ветром на участок моего дяди. Или в сад…

Капитан Зеленка пристально посмотрел на молодого инженера.

— Вам бы в милиции работать… — проговорил он задумчиво.

— Спасибо за комплимент, — рассмеялся инженер. — Но вашим предложением не смогу воспользоваться. Меня моя нынешняя работа вполне устраивает…

Разговор с Галамбошем капитан Зеленка решил отложить до вечера. Потому что не хотел ехать к нему на работу. Но время, остававшееся до встречи, он постарался провести с пользой. Сначала на металлургическом заводе поинтересовался Балинтом Радачи. Затем отправился к нему домой. Дома он застал только жену хозяина Балинтовой квартиры. Но она неохотно отвечала на вопросы. И все же Зеленка быстро выяснил, почему хозяйка недовольна своим квартирантом: он задолжал ей плату уже за два месяца.

Зеленка успел также, несмотря на просьбу Колечанского-младшего, встретиться и поговорить с его матерью и сестрой Эстер. С девушкой разговор получился непосредственный и дружелюбный. Она как-то сразу приглянулась Зеленке, и он жалел теперь, что познакомился с ней лишь по делу службы.

Дом Галамбошей Зеленка разыскал в самом конце улицы Лехеля. Вечернее солнце уже собиралось спрятаться за горизонтом, и его лучи горизонтально стелились над землею, над шпалерами виноградных лоз в саду. Зеленка постучал в калитку. Его услышал мужчина, окучивавший лозы. Отложив в сторону мотыгу, он пошел навстречу гостю к проволочной сетке, отгораживавшей двор от сада.

— Вы ко мне?

— Мне нужен Михай Галамбош.

— Это я.

Зеленка показал ему удостоверение. Галамбош внимательно посмотрел на фотографию, сравнил ее с лицом гостя.

— Слушаю вас, товарищ Зеленка. Может быть, лучше, если мы в комнату пройдем? В ногах правды нет, ну и потом… — Он покосился на соседний двор. — Там уж никто к нашим разговорам прислушиваться не будет.

Расположившись в большой жилой комнате, одну стену которой занимали книжные полки, он продолжал:

— Разрешите предложить вам хорошего винца? С собственного виноградника.

— Нет, спасибо, — отказался Зеленка. — При исполнении.

— Ну что ж, оно и верно, — согласился Галамбош. — Слушаю вас!

— Скажите, товарищ Галамбош, вам знакомо имя Леринца Колечанского?

— Того, что жил на углу? Сожалею, знакомо. Хотя лучше бы не знать мне его никогда. Слышал, убили его в пятницу. Нехорошо так говорить, но что поделаешь: узнав о его смерти, я обрадовался, не то что посожалел. Получил, негодяй, то, что заслужил.

— Отчего же вы так озлоблены на него?

— Потому что это он был злым человеком.

— У вас были какие-то личные причины сердиться на него?

— Были. И еще какие! Дочь мою своей любовницей сделал. А ведь ей тогда не было еще и семнадцати. Уж и не знаю, как он с ней познакомился.

— А вы уверены в этом, товарищ Галамбош?

— Совершенно точно. Сначала заметил, что дочь моя стала поздненько домой возвращаться. Стал следить за ней, хотя унизительно это было — и для нее, и для меня. Но только так и установил, что ходит она к Колечанскому. А потом жена мне сказала, что у дочки нашей ребенок будет. Так вот и узнал я о своем горе. Но в то время еще не было такого закона, чтобы к ответу негодяя привлечь. Но жена настояла, чтобы дочь сама обратилась к Колечанскому, попросила бы помочь ей как-то. А путь был один — противозаконный. И тогда этот подонок заявил ей, что он к незаконным методам прибегать не собирается, что он, видите ли, законы уважать привык! А разве законно то, что он с ней, моей дочерью, сотворил? И помочь ей мы не могли ничем. Я тогда на вагоностроительном работал. Зарабатывал только на хлеб насущный. Где уж нам было денег на врача собрать. Ну а там «венгерские события». Октябрь 1956 года. Дочь моя уверовала, что на Западе с этим делом все в порядке будет. Сбежала. Потом получаю известие, что покончила с собой. Там, на этом «счастливом Западе», и похоронили ее. Не знаю даже, где и могилка-то. А вы еще хотите, чтобы я зла на него не имел?!

Зеленка ничего не ответил.

А Галамбош, немного помолчав, продолжал:

— Подлым подонком он был всегда. Таким до смерти своей и остался. Ведь что значили для него несколько сотен форинтов, чтобы выручить дочку мою из беды. Наверняка были у него и знакомые врачи. Мог он бы спасти мою дочь, да не захотел сделать этого. Отсюда моя ненависть к нему. Это он обрек ее на погибель. А у меня отобрал самое дорогое, что у нас с женушкой было. В жизни нашей. Лишил нас и дочери и внуков, которых теперь у нас уж никогда не будет. Лишил радости стать дедом. Так вот из-за него, подлеца, и поселились с нами под одной крышей горе да печаль…

— Ну за смерть вашей дочери он не в ответе, — возразил Зеленка.

— Как это не он? А кто же еще? Кто довел ее до самоубийства? Да я уверен, что это он и на Запад-то ей бежать помог. Деньги на это дал. Иначе где же могла дочка взять денег на дорогу? Она же во всем и слушалась только его, а не нас с матерью.

— Ну а в остальном какое ваше мнение о Колечанском?

— Негодяй он был. Подлец до глубины души. Одно слово — стяжатель. Всех обирал, кто только к нему в руки попадал. Скажу вам всего один пример. В сорок шестом году я, помню, до ручки дошел, ботинки с ног сваливаются. А знал, что Колечанский втихаря кожами спекулирует. Обратился к нему, дайте, говорю, сосед, кожи на пару подметок. А он мне: что, говорит, вы мне взамен дадите? Дам, говорю, деньги. Сколько запросите. А он как заржет, негодяй. Вы что же, говорит, решили, что я идиот? За какие-то жалкие бумажки дорогую кожу вам на подметки отдать? Нет у меня ни золота, ни долларов, отвечаю я ему, а он: «Зато есть руки.