Требуется героиня - Зоя Журавлева

– сказала Наташа.

– Не в два же ложатся, – сказал Юрий.

– Хорошо, если в два…

Бывает и в три. И в четыре. Ночная профессия – актер. Если спектакль труден, сразу из головы не выкинешь. Надо растить в себе ремесленника, а то от бессонницы пропадешь. Крепкого такого ремесленника, удачно сочетающего умеренность и полет. Все кругом уже порошки глотают, противно смотреть. Хотел бы он знать, кто, кроме актеров, бродит по гостям во втором часу ночи. По своим же, конечно. Давая себе разрядку спором, стихами, сигаретой, все равно чем, Или висит на телефоне в четыре утра. По той же причине. Утром, конечно, едва продираешь глаза, впритык к репетиции.

– Зарядку я все-таки сделаю, – сказала Наташа.

Юрий смотрел, как она разминается. Листья оранжево вспыхивали и потухали в его глазах, хороша пижамка. Впрочем, на Наташе случайных вещей не бывает, это не Лена. Только, пожалуйста, без всяких сравнений, гражданин барышник.

Зарядку она никогда не пропускает. Боится. Когда Наташа впервые увидела мать Юрия, она сказала: «Какая у тебя мама красивая. Худая». Обычно Наташа чрезмерно придирается к внешности, всякое отступление от совершенства очень уж ей режет глаза. От уродства она прямо заболевает. Однажды она утащила Юрия из кинозала посреди сеанса. Уже на улице объяснила, зябко ежась: «Там же рядом сидел с такими волосатыми руками! Толстые волосы. Даже на пальцах. Меня чуть не стошнило. А челюсть! Ты заметил? Абсолютно квадратная челюсть. Надо бы в милицию сообщить. Это, наверное, убийца, честное слово». И весь день она потом ежилась.

Наташа могла сторониться человека, о котором ничего худого не знала. Но! «Белоглазый какой-то. Я ему не верю, Мазини». Умная девка, а не переубедишь. И человек тщетно ищет причину, почему его избегают. Не найдет сроду. Впрочем, частенько Наташины предчувствия как-то оправдывались.

Все недостатки Наташу коробили, кроме худобы. Худоба ее, наоборот, восхищала. Раз худая, уже значит красивая – высшая похвала. Особо Наташа завидовала худым матерям. Чьим бы то ни было. Наташина мать вдруг располнела за последние годы, и ее все разносило. Периодически Наташа сообщала Юрию убитым голосом: «Еще полтора килограмма». Мать у нее была еще молодой, очень похожей на Наташу и раньше такой же тоненькой. Наташу особенно волновало, что то же, по рассказам, было и с бабкой: после сорока постепенно превратилась в толстуху. Наташа панически боялась наследственности. Поэтому она ходила в зимний бассейн, делала зарядку, даже опаздывая на репетицию, и все собиралась приобрести лыжи. Себе и Юрию. Хотя с его наследственностью можно, конечно, валяться з постели и глупо хмыкать, пока другие работают. Например, делают мостик.

Листья ярко рассыпались по всему мостику. Смутно шелестели, когда он дышал. Узкой смуглой полоской, на стыке пижамной куртки и брюк, дышало Наташино тело. Полоска была смешная и какая-то детская. Наташа разогнулась и одернула куртку. Тоже смешным, серьезно-детским движением. Волосы у нее расплескались.

Юрий вдруг пожалел, что Наташу тогда поселили к нему в двухкомнатную квартиру. И все у них получилось так быстро. Пожалел, что они узнавали друг друга прямо на репетициях, прямо в процессе трудовых будней, ели сосиски за одним столиком, рядом сидели на худсовете. Что уже через месяц Хуттер весело объяснял кому-то в театральном коридоре: «У них же другого пути и не было. Это же запланированное официальное сводничество». И все смеялись. И поздравляли смеясь.

Сейчас Юрию вдруг показалось, что судьба, хитро блестя стеклами пенсне, просто обокрала его.

Он никогда не стоял перед Наташиной дверью, краснея и трепеща. Он никогда не бежал к ней после работы, измученный целым днем без нее. Оглушенный внезапным сомнением насчет одного ее бывшего сокурсника. Этих сомнений цивилизованный человек стыдится, но они приходят к нему в квартиру со всеми удобствами, как когда-то в пещеру. С Наташей Юрий не знал этих сомнений.

Он впервые принес Наташе в подарок не кованого идальго в человеческий рост, однажды видел в Москве, очень давно, и шестидесяти рублей, разумеется, не было. И даже не ландыши, перетянутые суровой ниткой так, что запах в них сгущается невыносимо. Он впервые принес Наташе в подарок всего-навсего хозяйственную сумку. Он стоял за ней в очереди. Сумка была ненаша, недорогая, с широким дном, затянутым полиэтиленом. Женщины в очереди прямо стонали, как хорошо ее мыть. Как удобно. И пожилая продавщица сказала у него за спиной одобрительно: «Мужчина молодой еще, а все же внимательный, хозяйке своей облегчение сделал». И звонкий голос из очереди ответил ей тотчас: «Небось дома три ночи не ночевал, вот и внимательный». Эта сумка была нужная вещь, долго служила. Но сейчас Юрию вдруг удивительно было противно, что он ее тогда отхватил. Когда муж дарит жене чулки или сумку для рынка, это ведь не подарок. Это значит, просто заткнуть еще одну дырку в семейном бюджете и соблюсти видимость.

И тут Юрий еще подумал, весьма кстати. Что общей печати у них в паспортах до сих пор нет. И на гастролях в гостинице всегда можно ждать неприятностей, хотя по театральному списку им с Наташей и дают номер на двоих. Ерунда, конечно. Если бы хотел, все давно бы было иначе. Незачем. Актрисы редко берут фамилию мужа, так что Наташа все равно не сменила бы свою, звонкую, как крик горного барана в ущелье, – Артарова на скромную, Юрия. И кому это надо, условности, золотая отметка на пальце и фатальная фата. Просто вдруг накатило. «Парень с девушкой живет, мечтает познакомиться», как сказал поэт.

– Какие-то упражнения у тебя сексуальные, – сказал Юрий.

Если бы Розка тогда родилась, Наташа могла располнеть досрочно, риск, конечно, был.

– Ах, вы меня смутили! – засмеялась Наташа.

Но все-таки перестала и ушла в ванную. Слышно, как она там шуршит. Переодевается. Никогда она при Юрии не переодевается. И не расхаживает в неглиже. Редкая черта для актрисы.

Всякую одежду после работы ощущаешь как театральный костюм. И мешает даже своя одежда. Хочется быть голым, тогда отдыхаешь. А на гастролях, когда месяцами все толкутся в общих гримуборных и ночлег еще часто общий, совсем притупляется чувство стыдливости. Сначала только и слышишь со всех сторон: «Отвернись», «Не смотри», потом просто уже не обращаешь внимания. Ни ты, ни на тебя. Первобытная чистота нравов.

Как-то Юрий попал в Москве на международную фотовыставку. Было душно. Люди толкались у стендов, что тут разглядишь, одно раздражение. Но, уже продираясь к выходу, Юрий вдруг споткнулся возле маленькой фотографии. Так ударило с нее своим. Кровным. Все очень просто: чуть смазанный фон, открытая дверь куда-то. Девушка на пороге, почти голая, в двух незначительных лепестках, и перед ней мужчина в полном параде. Он говорил что-то, она слушала. И была у них в лицах такая общая, отрешенная сосредоточенность, что дураку ясно – он не видит ее наготы, она даже не помнит о ней. Так режиссер врывается к актрисе в антракте с последними замечаниями. Или просто партнер, которого вдруг осенило, как вести седьмую картину. Юрий глянул табличку под фотографией. Там стояло: «Антракт», автора не запомнил.

Лена аккуратна во всем, но одеваться для дома она ленилась. Опять сравнения. Просто Наташа уходит в ванную, и это хорошо. Хотя после длинных гастролей и Наташа дичает. Как в тот раз с мальчишкой-электриком. Долго потом смеялась. Открыла ему, как была – в роскошной шерстяной юбке и голубой комбинашке на бретельках-ниточках. Мальчишка долго снимал показания счетчика, а Наташа рассказывала ему, как надоело ездить. На счетчике, кстати, ничего нового не было, платили перед гастролями. Юрий так и застал эту картинку, очень мило. Он объяснил Наташе на пальцах. Наташа ойкнула и убежала за шкаф одеваться. А мальчишка-электрик басом сказал Юрию: «Не беспокойтесь, молодежь сейчас ко всему привыкла». В тоне его сквозило снисходительное превосходство, будто Юрий кастрат или ему за восемьдесят. Развитые мальчишки пошли нынче в электрики. С юмором.

Юрий, наконец, встал. Наташа все еще лоск наводит, долго. Закурил натощак опять, гнусная привычка. Подошел к окну. Окно не слишком замерзло. Из окна открылся Юрию двор во всем великолепии. Посредине двора две женщины в ватниках старательно разгребали сугроб лопатами. Несколько поодаль стояли трое мужчин в хороших зимних пальто. В ботинках. С серьезными лицами. В их позе сквозило вековое ожидание. Рядом лежали вакантные лопаты.

Мужчины переминались. Поглядывали на часы. Следили за женщинами. Как они поднимают снег. Как тяжело отбрасывают. Слишком близко кидают. Мужчины оглядывались на дом. Бессмысленно застывали на месте. Делали несколько шагов влево. Делали шаг вправо. Топтались на месте. Обменивались замечаниями. На подбор здоровые бугаи. Васнецов. Было больно смотреть, как они маются.

Юрий умылся. Сбегал вниз за газетой. Успел прочитать. Опять подошел к окну. Женщины все так же тяжело шевелили большими валенками. Нагребали. Отбрасывали. Мужчины держались поодаль той же скульптурной группой. Озирали дом. Топтались и мучались.