История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 2. Магизм и единобожие - Александр Мень

Но если мы ровно ничего не знаем о тайне загробного мира» то стоит ли думать о ней, стоит ли тревожить себя бесплодными мыслями, когда перед нами — жизнь со всеми ее радостями?

Следуй желаниям сердца,Пока ты существуешь.Надуши свою голову миррой,Облачись в лучшие ткани,Умасти себя чудеснейшими благовониямиИз жертв богов.Умножай свое богатство.Не давай обессилеть сердцу,Следуй своим желаниям себе на благо,Совершай свои дела на землеПо велению своего сердца,Пока к тебе не придет тот день оплакивания.Причитанья никого не спасают от могилы.А поэтому празднуй прекрасный деньИ не изнуряй себя.Видишь, никто не взял с собой своего достояния.Видишь, никто из умерших не вернулся обратно.

Но этот призыв отказаться от раздумий, отказаться от поисков и вопросов мог найти отклик преимущественно среди людей поверхностных и лишенных нравственного чувства. Между тем в эти годы, как показывает расцвет художественной литературы, египетское общество переживало период серьезных творческих исканий, и его глубоко волновали философские и этические проблемы. Многие прежние истины были поколеблены. Скепсис и гедонизм «Песни арфиста» был реакцией на это крушение идеалов. Но она изображала жизнь сплошным праздником, а это было ложью, и вовсе не только потому, что одни люди могли следовать ее советам, а другие не могли, одни были богаты, а другие бедны. Люди, отличавшиеся более тонкой душевной организацией и более развитым нравственным чувством, чем автор «Песни арфиста», признали, что мир и человеческий род «во зле лежит». Это было первое радикальное отрицание традиционного благодушия магической веры в незыблемый мир. Выразителем этого протеста явился безымянный автор «Беседы разочарованного со своею душой».

Поэма раскрывает перед нами внутреннюю борьбу человека, подавленного горем и всеми покинутого. Чувствуется, что его несчастье вовсе не в том, что он беден и не имеет насущного хлеба, а в нравственных страданиях, причиненных низостью и несправедливостью близких людей. Это уже не социальная трагедия, это трагедия Гамлета, трагедия общечеловеческая. Поэта потрясает то, что он видит вокруг себя: бесчестность братьев, алчность, бесплодность жертвы, неблагодарность, измену.

Кому мне открыться сегодня?Зло наводнило землю.Нет ему ни конца, ни края [182].

Но тут существо человека как бы раздваивается, дух его, почти повторяя слова «Песни арфиста», уговаривает его не тревожиться ни о чем: «Проводи приятно время, забудь заботы». Но все его увещания напрасны. Человек видит только один выход из этого царства зла — смерть, уход в другой, светлый мир.

Мне смерть представляется нынеИсцеленьем больного,Исходом из плена страданья.Мне смерть представляется нынеБлаговонною миррой,Сидением в тени паруса, полного ветром.Мне смерть представляется нынеЛотоса благоуханьем,Безмятежностью на берегу опьянения.Мне смерть представляется нынеТорной дорогой,Возвращением домой из похода.Мне смерть представляется ныне.Небес прояснением,Постижением истины скрытой.Мне смерть представляется нынеДомом роднымПосле долгих лет заточенья.

Это восторженное отношение к мысли об ином мире побеждает томительное раздвоение человека. Его дух уже больше не протестует и готов разделить со своим «братом» любой жребий, какой он изберет.

Это замечательное произведение египетской литературы открывает перед нами всю глубину пессимизма, охватившего многих мыслящих людей Египта. Всемирно-историческое значение его в том, что оно свидетельствует о тупике, в котором оказалось магическое мировоззрение. Человек, признавший жизнь настолько невыносимой, что предпочел ей смерть, тем самым бросил вызов той неподвижной и, казалось бы, совершенной Вселенной, в которой все закономерно и все соответствует воле богов.

Но, с другой стороны, мы видим, что «разочарованный» верит в существование высшей божественной правды где-то по ту сторону смерти. Он жаждет познать высшую радость, вступив в царство Ра, в область вечного света. Там он будет «живым божеством». Добро, Правда (Маат) есть нечто высочайшее и достойное поклонения.

Путь к вечным селениям, по мнению египтян, открывают формулы заклятий. Но автор «Беседы разочарованного…» ни слова не говорит о них. А так как в царстве Ра он ищет Правды, то очевидно, что только Правда может открыть ворота неба.

«Беседа разочарованного…» — не единичное явление. Уже в конце Древнего царства в сознание египтян начинает проникать мысль о том, что после смерти душу ждет высший суд, что посмертная судьба человека зависит от его поступков при жизни. Это было величайшим религиозным откровением, которое обрел египетский народ. В этом он опередил всех: и вавилонян, и греков, и евреев.

В эпоху VI династии (ок. 2400 г.) мы впервые встречаемся с текстами, где говорится о суде над душой. Этот суд — событие нравственного порядка.

Только тот достигает блаженства в Стране Заката, кто по совести может сказать о себе: «Я не творил неправедного относительно людей, я не убивал своих ближних, не заставлял рабов моих голодать, не был виновником бедности нищих… не причинял страдания, не заставлял плакать… не причинял боли никому… не развратничал… Я давал хлеб голодному, воду — жаждущему, одеяние — нагому» [183].

Постепенно заупокойные обряды теряют свою былую пышность, и многочисленные церемонии заменяются молитвами, начертанными на папирусе, который кладут в гроб. На свитках этой Книги Мертвых мы видим и изображения загробного суда, где бог мудрости Тот взвешивает деяния человека на весах.

В повести о крестьянине, написанной в эпоху Среднего царства, обиженный земледелец обращается к вельможе с такими словами: «Твоя рука насильничает, а сердце жадно. Кротость проходит мимо тебя… Берегись и думай, что наступает вечность… Разве обманывают весы? Разве Тот бывает милостив к злодеям?» [184].

В другом тексте этого времени мы читаем обращение к самому царю, где говорится о том, что не пышные гробницы, а добрые дела будут оценены высшим судом. «Украшай свой дворец Запада, улучшай свою гробницу в некрополе справедливостью, деянием правды. Сердца людей укрепляются этим. Приемлется богом деяние праведника более, чем телец грешника» [185]. Это уже явное предвосхищение библейских пророков!

Параллельно с этим одухотворением веры в посмертную участь усиливалась монотеистическая струя в египетской религии.

С того времени, как столицей вновь объединенного Египта стали Фивы, фиванский бог Амон приобрел общенациональное значение. Фиванские жрецы пошли по стопам жрецов гелиопольских и отождествили Амона с богом Солнца. Появляется имя Амон-Ра, обозначающее Верховное Божество, создателя мира. Это отождествление было необходимо в силу того, что в Египте Верховным Богом мог быть только бог столицы, царский бог, а с другой стороны, общим для всех мог быть только бог, принявший черты Единого Солнечного Божества.

Но самое главное, что Бог, наименованный Амоном-Ра, стал той «иконой», в чертах которой можно было уже различить подлинный лик Небесного Отца. В фиванских храмах его прославляли в таких словах:

Хвала тебе, хвала тебе, Амон-Ра.Мы превозносим твой дух,Мы почитаем твой образ.Ты лучезарный, многоликий…Предвечный,Сотворивший небоИ создавший землю.Создавший моря и горы,Творец вселенной —Ты озарил землю во тьме,Засияв в Хаосе,Люди и боги появились после тебя.Всесильный, многоименный, неведомый…Кроткий, милосердный, любвеобильный,Внимающим мольбам… [186].

Хотя некоторые мифологические отзвуки, такие, как упоминание о Хаосе, и слышатся в этом гимне, тем не менее в целом он показывает нам, как высоко поднялась религиозная мысль фиванского жречества. В его богопознании древний страх заменяется благоговением и любовью: «Сердца не насытятся любовью к тебе». Именно с этого времени (ок. 2000 г.) старые верования надломились, и человечество пошло по новым путям религиозных поисков. Египет стоял во главе этого движения, но не был в состоянии довести его до конца. Две фатальные силы тяготели над ним: традиция и вера в божественного царя. Он не сумел освободиться от магических представлений.

Наряду с этической стороной в Книге Мертвых осталось все, что она впитала из мира волхвований и заклятий. Более того, этот колдовской элемент явился, в конечном счете, господствующим. Жрецы не осмелились поднять руку на верования простого народа. И египетская религия сохранилась навсегда как странное смешение возвышенных прозрений и самого примитивного язычества.

Вера в божественность царя пережила все смуты и восстания, она оказалась долговечной, подобно сфинксу. Поэтому египетская религия была прочно прикована к судьбе державы фараонов. И даже тогда, когда она делала попытки обрести универсальный размах, она оказывалась неотделимой от сына Солнца и от нильской долины.