Обитель драконов - Норман Хьюз

Хозяйка постоялого двора присела напротив, задумчиво отщипывая кусочки лепешки.

— Кстати, чуть не забыла, уж если говорить об ухажерах… — вдруг всплеснула она руками. — Ты-то себе какого красавчика отыскала! Везет же некоторым… То этот варвар-северянин, то теперь настоящий нобиль… Откуда ты их берешь, открой секрет?

Палома застыла, не донеся ложку до рта.

— Какой нобиль, ты о чем?

— Ну как же? Приходил в полдень. Темноволосый такой, весь в черном. Я сперва испугалась — уж больно на убийцу похож… А оказался такой любезный, просто лапочка, мед со сливками…

Хм-м. Впервые на памяти Паломы кто-то назвал Амальрика «лапочкой». Похоже, искусство очаровывать женщин — еще одна сторона придворного обучения, с которой она не была знакома. Забавно то, что ради Лиланды он, судя по всему, расстарался, а вот на нее, Палому, не счел нужным тратить усилия… Интересно, что ему было нужно?

— Он тебя расспрашивал обо мне?

— Нет. Никаких вопросов не задавал — да я бы и не ответила, ты же меня знаешь. — Чистая правда! Несмотря на все свое дружелюбие и болтливость, секреты постояльцев Лиланда блюла свято. — Наоборот, сам рассказал. Что вы с ним росли вместе, а потом потерялись и только недавно встретились… — Хозяйка со вздохом закатила глаза. — Ну, прямо как в «Песне о Розе и Рыцаре в Белом»…

Палома, против воли, почувствовала прилив

раздражения.

— А чего он все-таки хотел?

— С тобой повидаться, чего же еще? — Лил была поражена несообразительностью подруги.

— Не застал — и ушел, так что ли?

— Ну, да. А — письмо еще оставил!

— Что ж ты сразу не сказала? Давай.

— Оно наверху, у тебя. Он попросил, чтобы я его в твою комнату сразу отнесла. Ну а мне что, сложно?.. — Лиланда встревоженно покосилась на Палому. — Что? Я что-то сделала не так?

Та успокаивающе отмахнулась, с наслаждением принявшись за жаркое. Если Амальрику что-то было нужно выведать, он сделал бы это тем или иным образом, и никто не сумел бы ему помешать.

— Это было до того, как ты отправилась на рынок, или после? — только и спросила девушка.

— До того. Я как раз одевалась на выход, когда он появился. — Теперь Лил забеспокоилась не на шутку. — Да в чем дело, Палома, скажи?! Кто этот человек? Он не друг тебе, да? Что-то плохое случилось?

Как могла, она успокоила подругу, хотя сама отнюдь не чувствовала себя спокойной. В конце концов, Амальрик все же не был ей врагом… по крайней мере, ей хотелось в это верить. Однако теперь ей не терпелось покончить с ужином и подняться к себе. Однако Палома заставила себя доесть, не торопясь; она допила вино и щедро расхвалила стряпню хозяйки — и лишь после этого, запалив масляный светильник, двинулась к лестнице, ведущей к жилым комнатам.

…Письмо ожидало ее — свернутый в трубочку пергамент, словно затаившийся хищный зверек, прыгнул ей в руку, едва она поставила лампу на крышку сундука, служившую также и столом.

Палома развернула послание, расправила пергамент под самым светильником, чтобы легче было разобрать убористый, причудливый почерк. Перечитала текст письма дважды, затем поднялась с места, откинула крышку сундука, где хранился ее женский гардероб, ощупала углы, вытащила верхнее платье, внимательно проверяя, как оно уложено… Со стороны все эти действия могли бы показаться верным признаком безумия — однако Палома, когда вновь подсела к столу, выглядела куда более спокойной, почти умиротворенной. Да, собственно, так оно и было. Покой и умиротворение — это именно то, что она испытывала всякий раз, когда удавалось разгадать очередную загадку, подброшенную жизнью.

Уже без всякого страха и внутреннего трепета, она вновь взяла в руки письмо Амальрика и перечитала его в третий раз, вновь поражаясь витиеватости стиля, еще более разительной по контрасту с простотой мысли, кою сей стиль призван был выразить.

«Драгоценная Палома! — гласило послание. — По размышлении, я пришел ко встревожившей меня мысли о том, что давешняя наша встреча могла оставить у тебя совершенно превратное представление обо мне и даже внушить ложное впечатление, будто я не рад вновь свидеться с тобой. Ничто не могло бы быть более ошибочным, уверяю тебя! Как-никак, столь давние узы как те, что связывают нас с тобой, невозможно порвать, и даже всемогущему Времени не под силу совладать с путами памяти.

Мне радостно было вновь увидеть тебя после долгой разлуки, радостно встретить человека — одного из немногих! — с кем я могу быть самим собой, изъясняться начистоту и идти прямо к цели.

Возможно даже, во имя старой дружбы, ты позволишь мне пренебречь несколькими обязательными в нашем случае „танцевальными па“ — я подразумеваю под этим пару-тройку ненароком подстроенных встреч, обмен ничего не значащими и двусмысленными любезностями — ради того, чтобы

напрямую обратиться к тебе с просьбой… ибо сегодня я и впрямь нуждаюсь в твоей помощи.

Так сложилось, что сейчас мне необходима спутница, которая согласилась бы вытерпеть мое общество в ближайшую седмицу или две… при том, что от нее не потребуется ничего, кроме как быть рядом, да изредка любезно улыбаться окружающим. Я был бы счастлив, если бы ты, Палома, согласилась сыграть эту роль.

Разумеется, дерзость моя не простирается так далеко, чтобы, злоупотребив твоим добрым ко мне отношением (надеюсь, оно еще живо в твоей душе), потребовать столь значительных жертв, ничего не предложив взамен. Вознаграждение будет достаточным, даже по твоим меркам — столичной дамы, привыкшей, как я успел заметить, к роскоши и неге.

Если ты дашь согласие — уповаю на это! — советник Гертран, в чьем доме я остановился, будет счастлив видеть тебя своей гостьей на ближайшие дни.

Любящий тебя, Амальрик»

Со вздохом, Палома отложила письмо.

Теперь, на третий раз, оно не вызвало в ней той первоначальной злости. В предложении барона Торского оплатить ее услуги не было, в общем-то, намеренного желания оскорбить… хотя это тоже нельзя сбрасывать со счета. Тут было нечто иное.

Она была нужна ему. Очень нужна.

Иначе Амальрик никогда не пренебрег бы тем, что он с деланным презрением именовал в своем послании «танцевальными па» — он слишком любил интриги и хитроумные комбинации, чтобы лишний раз не опробовать свои умения. Так что, судя по всему, время его здорово поджимало.

Учитывая интерес барона к ее гардеробу, Палома даже догадывалась, чем была вызвана такая спешка.

Так что обидное предложение оплатить ее услуги, словно какой-нибудь девице из веселого квартала, было, по сути, тоже ходом в игре. Он словно говорил ей: «Вот, я открылся, я говорю честно, что нуждаюсь в тебе. Но докажи, что и я тебе небезразличен. Если сочтешь нужным переступить через оскорбление, значит, признаешь тем самым, что нуждаешься во мне не меньше…»