Я (не) твоя: Невеста поневоле - Ирина Манаева

надобно, — шепчет, а сама дрожит то ли от холода, то ли от страха. — Ульяна слегла.

— Как Ульяна? Про Лушку мне сказано было.

— Ой, Петруша, — заревела Анна, не в силах больше чувств сдержать. — Горе какое на семью навалилось. Я ж виновата.

— Ты? — не мог поверить словам её.

— Как встретила твого братца, он мне про Лушу и сказал, а я возьми да Ульяне проговорись. Вот теперича за доктуром семь вёрст ехать надобно.

Бросился Петька в дом Рябого, увидал сестрицу, а над ней, как туча чёрная, Зосим сидит.

— Вот тебе серебро, — вкладывает кошель в руку Петьке, — сколько потребует — дай, только сюды привези.

Кивнул Петька, избу покидая, как вспомнил что Зосим, вслед выбежал.

И осталась Анна наедине со страхом. Подошла к Ульяне, прислушалась. Дышит, ладони на живот положила и глаза прикрыла, будто слушать собралась, а ребетёночек возьми и шелохнись. Отпрянула испуганно, переместила руки на свой живот. Тихо, будто и меньше тот размером. Снова ладонями слушать принялась.

Подползла девчонка её ближе, села возле постели и смотрит.

— Хорошо всё будет, — обещает Анна, токмо откуда ей знать, чем всё кончится. А вот с одним не поймёт. Ребетёнок ещё шевелиться не должон. Не повитуха, да только знает кой-чего о бабьих делах. Ежели одинаково они понесли, выходит, что четыре месяца быть должно, а тут будто больше. Задумалась Аннушка, про Ульяну молиться должна, а сомненья одолевают: как такое быть может? Ежели только не просчиталась подруга, тогда ничего.

Сидит Аннушка, припоминает, кады свадьба у Петрушиной сестры была. Вроде в листопадник (октябрь). Выходит, что правду говорила Ульяна, один срок у них. А ежели в вересень (сентябрь), обсчиталась. А всё ж сомненья гложут вдовицу. Ежели ребёночек толки делает, значится постарше быть должон. Выходит, что….

— Поехал Петька, — вернулся в дом Зосим. — Выдал лошади две: одну ему, другую лекарю. На телеге всё дольше.

— Дай-то Бог успеть, — крестится на иконы Анна. — А скажи, Зосим, когда свадьбу справляли?

— Листопадник шёл, а чего такого?

— Да просто, — пожала плечами вдовица. — Запамятовала, — вздохнула. — Ежели не нужна боле, пойду пожитки собирать.

Сжал зубы Зосим, понимает, об чём Анна речь ведёт.

— Погодь, — глаза прячет, раздумывая, сказать чего. — Правда ли что мальчишка тебе про Лушку поведал?

— Правда, — отвечает вдовица.

Молчит Зосим, жуёт губы. Пока коню седло надевал, рассказал Петька про Ваньку, которого Анна встретила. Выходит, напраслину на вдовку навёл. Подумал плохо, аж самому тошно.

— Прощенья просить стану, — не смотрит на неё, бегают глаза, вздымается грудь.

— Бог простит, и я прощаю, — не ждёт от него слов дальних Анна. — Выходит, что снова соседями станем?

«Ежели Ульяна выживет», — не договаривает.

— Так что у тебя за старуха знакомая? — всё ж поворачивает голову к Анне.

— Не знаю, сама не ходила, токмо слыхала, как бабы рассказывали. Кто ребёночка понести не мог, кто, наоборот, хотел, чтобы покинул тело, все к ней ходили. Заговаривает болезни, токмо мне врут — я тебе вру.

— И где ж она жив ёт? — вопрошает Зосим.

— Аккурат около Васильева болота, — отзывается. — Я дороги не ведаю, но ради Ульяны искать пойду, ежели скажешь.

— Коли Богу угобно, — смотрит на жену Зосим, — первая вернёшься со старухой своей, а ежели Петька с лекарем, так тому и быть.

Глава 17

Летел Петька, как мог, скакал на лошади, пока рядом другая неслась во весь опор. Отродясь того дохтура не видал, но ничего, спросит, вызнает. Хоть бы Бог Ульянку упас, а про Лушку и знать ничего не знает, так торопился, что поспрашать забыл как и что. И лежат сестры на лавках: одна в одной избе на родителей смотреть не хочет, вторая во второй, страху натерпелась и во сне пребывает невиданном.

Ходит взад-вперёд Зосим, места найти не может. Девчонка с ним осталась, да и куды тащить её вдовке с собой, коли болото там, места дикие, да и сама не ведает, в какую именно бечь.

Рассказывали, что как из деревни выйдешь, к лесу ближе держаться надобно, а как дерево большое да сухое ветви пред тобой раскинет, повертать прямёхонько за него. Поначалу деревья не сильно смыкаться будут, а уж потом всё ближе друг к дружке, корявее, будто застыли фигуры искалеченные с корявыми ветвями. И как путь перегородит большой дуб, неизвестно кем выкорчеванный, надобно от него левее взять и по тропиночке тонкой идти, что бабы уж до тебя протоптали, к ведунье хаживая. А как пойдут досочки, брошенные поверх болота, ни в коей не сходить с них, иначе затянет враз, поглотит и не воротишься. Только ворон твою душу оплакивать станет каркая, и разнесёт над лесом весть горестную.

Подобрала юбки Анна, чтоб бежать было легче. Морозен нынче воздух, обжигает нутро, да не того ей. Поспеть бы, каждая минуточка дорога. Вот и дерево большое, что ветвями ввысь тянется, только мёртвое оно, а всё стоит супротив собратьев живых. Нынче пора такая, и не понять, кто живой, а кто мертвый. Нет листьев ни на одном.

Забежала за него Анна и встала, как вкопанная. Страшон лес. Обернулась, светло на поле, солнышко высоко стоит, а впереди тьма непроглядная. Закрыли дерева' макушками свет Божий, стоят без листвы, не проклюнулась ещё. А кой где сосны ввысь тянутся. Перекрестилась вдовица, крест святой поцеловала, вздохнула и бросилась в лес.

Меж ветвей корявых продирается, одёжа за сучки цепляется, тяжело идти. Подвернулась нога, упала Анна, зашипела от боли, да не про неё сейчас разговор. Боль терпимая, дальше пошла. А как ступила на дощечки, чуть в болото не угодила. Поднялась доска, будто живая, отпрянула Анна, только в сердце сила трепещет: надобно Ульяне ведунью привесть.

А как избушку увидала, вырвался стон. Сдюжила, добралась. Как теперича старуху уговорить с ней пойти? Застучала в окошко.

— Бабушка-бабушка, Марфа.

Тишина да гладь, будто и нет здесь никого. Поднялась на крылечко, что давно мужских рук не видало, дверь тронула, а та и открылась.

— Марфа, — сызнова кличет Анна, только пусто тут. Колотится сердце, неужто и впрямь не найдёт старуху. Ходили слухи, что не один век ей. Может, враньё и наговоры, кто знает. Только что одна живёт — верное дело.

Сделала пару шажочков Анна, может всё ж тут хозяйка, придремала и не слышит?

— Марфа…

А внутри всё серое, травы с потолка свисают, горшки какие-то, бутыльки', одной старухе ведомо, что к чему.

— Зачем пришла? — голос позади раздался. Обмерла Анна, повернулась к старухе. Стоит та в дверях, а рядом с ней волк зубы скалит.

— Чего