Голубые капитаны - Владимир Казаков

— Откуда, браток? — окатился он к Короту.

— С неба. Раненого взяли.

— Видно, что не со свадьбы, хотя белизна на тебе подвенечная. Как там? А? — заискрились глаза артиллериста.

— Ну ты, морда, замолкни! — гаркнул ефрейтор.

Пленный схватил пригоршню снега, проглотил ее, сладко причмокнул и занес тяжелый молоток над головкой взрывателя бомбы.

— Будешь орать, гад, подниму твою душонку вон к той кудрявой тучке! Как там? — снова спросил он.

— Недолго, друг…

— Форверст! — толкнул Корота в спину автоматчик. — Шнель! Шнель!

— Скоро услышишь басок своих гармат, артиллерист!

— Болтать ты горазд, посмотрим, каков в работе! съехидничал ефрейтор и показал на пятисоткилограммовый фугас. — Вот малютка! К вечеру должен отвинтить ее жало. Кстати, она с балансиром, так что обнимешься с богом раньше, чем тебе хочется!

Корот, не собираясь работать, посматривал на ржавое полузасыпанное грязным снегом сигарообразное тело бомбы и не заметил, как после ухода немцев с реи упал белый флаг. Над головой свистнули пули из сторожевого дзота.

— Рано помирать собрался, браток! Стучи, — услышал он крик соседа, — а то скосят за милую душу.

Корот присел у бомбы, взялся за молоток и зубило.

— Она ж с балансиром, вдарь — и часовой механизм заработает!

— Хрен с ним! Ушко прикладывай, затикает — вон сколько укрытий, — кивнул на ямы артиллерист. — Сверху вниз бей, а не продольно. Да и везли же ее сюда, не боялись!

— Работаешь на совесть?

— Второй день вкалываю. Вчера не отвинтил, измордовали и жрать не дали. Ты делай удар по гайке взрывателя и два удара по резьбе для предохранительной крыльчатки. За это тебе, конечно, врежут, но бомбу испортишь. У них сейчас туго с этими гостинцами. Да не вставай с места, убьют!

К вечеру сильный ветер понес колючий снег параллельно земле. За метелью скрылся из вида сторожевой дзот. Корот натер керосином руки, но задубевшие пальцы все равно отказывались сгибаться, тогда он отбросил в. сторону обжигающее холодом зубило, плюнул, поднялся и неуклюже затоптался, замахал руками, согревая одеревеневшее тело.

Так он плясал с полминуты. Жесткий удар в спину сшиб его, перебросил через фугас в воронку, он услышал громовой раскат, и сверху на голову шмякнулись два больших кома мокрой земли.

Перемедлив, Корот выполз по сыпучему снегу наверх. На краю воронки стоял артиллерист, мял в руках шапку. Снег сек его лицо и быстро таял на впалых заветренных щеках.

— Бомба ахнула в двухстах метрах, — сказал он. — Там работал тоже летчик.

Затарахтел, прожег метель желтоватой трассой крупнокалиберный пулемет из дзота, красная ракета врезалась в молочное небо. Разрывая вихрящуюся белизну, бежали солдаты. Их гортанные крики душил ветер. Пленных собрали в кучу, погнали в барак на окраину Федосеевки.

Барак — бывший коровник. Густой запах прелой соломы и навоза вырвался из темного проема открытых ворот. Входили, держась друг за друга. В коровнике темь. Подтолкнутый сзади Корот споткнулся и упал на колени. Услышал голос: «Ползи вправо». Не в силах встать, он на четвереньках продвинулся немного, нащупал солому и опрокинулся на спину. «Ну, вот мы и в стойле!» — сказал тот же голос. Корот вытянул ноги, закрыл глаза и сразу уснул. Потревожил артиллерист.

— На кормежку, браток! Бифштекс с жареным лучком и кофю подают!

Между стойлами ходил солдат, зажигал фонари «летучая мышь». Второй у входа наблюдал за пленными, держа автомат на изготовку. Рядом в черном кожухе, отделанном по краям серебристым каракулем, стоял переводчик, ефрейтор Криц. Заложив руки за спину, он исподлобья посматривал на оборванных, грязных людей, жадно поедающих коричневую бурду. Выждал, пока облизанные миски и котелки сложили в стопку у двери, ткнул пальцем в одного из пленных.

— Вот ты со мной, живо!

— После каждого взрыва Штрум проверяет нашу психику, — криво усмехнулся артиллерист. — Особенно достается пацанам, таким, как ты, летун.

— Не дерзи, дядя, — предупредил Корот.

— Ух ты, мухты-почемухты, сохранился еще дух-то! — засмеялся артиллерист. — Тогда ничего, тогда покоптишь небушко! А вчера один не вернулся.

— Убило?

— Зачем? Сам взорвешься. Не вернулся, значит продался. Чу! Топают!

Сначала в дверь влетел военнопленный и растянулся на полу, за ним солдат. Ефрейтор вошел последним. Высмотрев Корота, сказал:

— На допрос. Быстрей!

Оберштурмфюрер Штрум после бессонной ночи дремал в кресле. Ныли костяшки пальцев, разбитые о лица упрямых смертников. Мычат, а должны визжать, свиньи! Не спалось, конечно, из-за другого. Уж больно распоясались лесные бандиты. Плодятся не по дням, а по часам. Вооружаются. Подбираются к горлу. И на фронте не светит: пришлось вернуть коммунистам Воронеж, Касторную, Элисту, Армавир, Майкоп и много других городов по всему фронту. Если так будет продолжаться — скоро последний звонок!

И, будто подтверждая его мысли, затрещал телефон. Штрум вздрогнул, вскочил.

— Да-а! — пробурчал он в телефонную трубку, протирая глаза. — Слушаю, господин штандартенфюрер! Вы чем-то озабочены?

— На нашу долю не выпало еще счастья быть благодушным, — отвечала трубка. — Но к делу!

— Слушаю! — вытянулся у стола Штрум.

— Есть указание верховного командования о сборе всех карательных отрядов в районе Гомеля. С лесовиками пора кончать. С фронта нам подбросят некоторые воинские части;.

Пора кончать! Давно пора. Уже несколько раз солдаты Штрума, усиленные батальонами жандармов и полицаями, пытались громить партизанские отряды. Были крупные победы, восторженные реляции, ящики с медалями и крестами р для солдат. Но очень многие получили кресты березовые. Отряд «Свобода» дважды уничтожали почти до последнего человека, вешали даже женщин и детей из обоза, а через месяц сотня партизан сбила охранный взвод арсенала в райцентре Дорочки и вывезла все оружие. С развороченного конька крыши склада боеприпасов был снят тяжело раненный партизан, почти мальчишка. Он ушел на тот свет, не приходя в сознание, но из бреда поняли: раненый — партизан бригады «Свобода». Бригады! Это случилось не так давно, но Штруму казалось, что со времени его блестящих побед прошла вечность. Если раньше он прочесывал лес походя, солдаты шли туда со смехом, шуточками, то теперь солдаты требовали шнапса, совались в лес только поддержанные бронечастями и артиллерией. Если раньше красных обкладывали батальоном обычного численного состава, то теперь окруженным со всех сторон чувствовал себя Штрум.

Трясла по ночам лихорадка неуверенности, и поэтому он решился слегка возразить начальству:

— Вопрос мы решаем не в первый раз.

— Надеюсь, в последний.

— Ясно!

— Когда прижмешь осу, она жалит. Надо принять кое-какие меры. Исполнение поручаю лично вам.

— Слушаю!

— Усильте охрану аэродрома и подъездных путей. Выньте из своего носа занозу.

— Понял! Этот отряд…

— Вчера у вас было жарко. Вы не доложили.

— Простите, не успел. На седьмом километре подорван-эшелон с горючим, в Дмитровке повешен староста.

— Плохо! Скверно работаете, Штрум!

Штрум позеленел. Хорошо штандартенфюреру сидеть в Гомеле под охраной полка СС и давать указания по телефонной ниточке. Чтоб дотянуться до его горла, рука красных должна быть длиной в сотню километров. А здесь невидимая намыленная петля все время витает у двери.

Черта с два — невидимая! Староста из Дмитровки, наверное, успел ее разглядеть. Вот уж полгода Штрум держит аэродром бомбардировочной авиации и… «плохо работаете!»

— Я стараюсь, гос..

— Помолчите! Как действует ваш полигон?

— Мы дали на аэродромные склады восемьдесят бомб, годных к употреблению.

— Если будет необходимость, полигон уничтожьте!

— Сделаю, — неохотно ответил Штрум.

— Пленных ликвидировать! Неразряженные бомбы взорвать!

В жарко натопленной хате жужжала муха. Она покрутилась у потолка и села на стол.

— Хоп! — накрыл ее ладонью Штрум.

— Почему молчите, Штрум? — гремела трубка.

— Не надо тратить патроны, господин штандартенфюрер… Пленных загнать в штабели бомб и… — Штрум выразительно щелкнул пальцами.

— Смотрите сами, — не очень уверенно вырвалось из трубки. — Ваши замыслы на ближайшие дни? Я имею в виду акции против партизан.

— Пока не подойдут части, действую по известному вам плану. С начала месяца засылаю в лес егерей-снайперов по два-три человека. Очищаю…

— Ладно. Докладывайте. С богом! — Из трубки послышался длинный гудок.

Штрум облегченно вздохнул, сел, откинулся на спинку кресла.

В покосившейся бревенчатой избе, построенной лесорубами еще до семнадцатого года и подновленной партизанами, топилась печь. В цинковый патронный ящик налили бензин, смешанный с маслом, и подожгли. Смесь долго и жарко горит. Прямо на полу, застланном еловыми лапами, сухими листьями и шинелями, спали партизаны.