Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники - Николай Губернаторов

Солдаты рассказывали, что до их разоружения в расположении роты появилась женщина, которую они часто видели в лагере. «Из объяснений солдат, — говорил далее Больц, — по приметам и наличию у нее пропуска, возможно, это Наталья Васильевна. Я, — продолжал Больц, — позвонил в комендатуру. Мне ответили, что Мезенцева уже второй день на работе не появлялась, а дома ее нет, квартира заперта».

После обеда в лагерь приехал сам начальник абверкоманды и с ним два офицера из контрразведки. Началось расследование.

На другой день меня пригласили в канцелярию на беседу с офицерами контрразведки. Они вели себя тактично и сразу же пояснили: «Господин обер-лейтенант, это не допрос, а беседа. К вам пока у нас претензий нет. Мы знаем, как и где вы познакомились и какие у вас были взаимоотношения с фрау Мезенцевой. Нам кажется, что она — специально подосланный агент русских. Поэтому, обращаясь к вам, как к опытному разведчику, мы хотели бы услышать ответы на следующие вопросы:

1. Не пыталась ли Мезенцева делать подходы к вам, чтобы работать вместе на русских?

2. Не обращалась ли она к вам за помощью добыть какие-либо сведения закрытого, секретного характера?

3. Могла ли Мезенцева знать от кого-либо о характере задания агентов, забрасываемых в тыл Красной Армии?

4. Чем вы объясните, что ей удалось распропагандировать целую роту и двух немцев из охраны и увести их к партизанам?

5. Сколько агентов роты, которых вы завербовали, ушли к партизанам?»

На первые два вопроса я ответил отрицательно. По третьему вопросу пояснил, что едва ли это возможно, так как задания агентам давал слишком ограниченный круг офицеров школы и только перед самой заброской. Переходя к следующему вопросу, я с иронией подумал о том, что по своим задаткам Наталья Васильевна способна распропагандировать любого из вас, вплоть до фюрера. Но отвечал я офицерам, конечно, иначе: «По четвертому вопросу могу только предполагать, зная Мезенцеву как женщину, которую люблю. По характеру она волевая и целеустремленная, логично и убедительно может добиваться поставленной цели. Будучи глубоко верующей и обладая внешним обаянием, умением найти подход к людям, Мезенцева, видимо, сумела установить контакт с командиром роты и добровольцами и убедить их принять такое решение. Кстати, командира роты я почти не знаю, так как его вербовал кто-то из офицеров абверкоманды.

Что касается пятого вашего вопроса, то из ушедшей в партизаны роты я завербовал примерно одну треть. Персонально о каждом агенте в канцелярии имеются мои справки и карточки, с которыми вы можете познакомиться».

Офицеры спросили о каких-то частностях, передали мне перечень вопросов и попросили ответы на них изложить письменно на русском языке. Прощаясь, офицеры выразили сожаление о том, что моя любовница оказалась опасной разведчицей русских.

В этот момент в кабинет вошел Больц. Услышав эти слова, он неожиданно и возбужденно заговорил: «А я сожалею, что контрразведка абвера проморгала эту разведчицу. Вы хвалитесь, что разоблачаете в месяц до трехсот агентов русских. А здесь женщина работала почти два года, а вы не смогли даже подступиться к ней, пока она сама себя не проявила!»

Офицеры только развели руками и, проглотив этот упрек, удалились.

После бессонной ночи я встал рано, подготовил письменные ответы и раздумывал, как приглушить состояние депрессии. Принимать спиртное или таблетки не хотелось. Из детства я помнил, что ничто так не влияет на настроение русского человека, как хорошая погода.

Я растворил окно, и на меня дохнуло хвойным ароматом сосен. Солнце уже поднялось, и воздух наполнялся птичьими голосами. Сквозь игольчатые лапки веток просматривались зеленые волны леса. Они уходили к горизонту и терялись в голубом мареве неба. Дышалось легко. И тоска от расставания с Натальей Васильевной проходила медленно — по мере того, как я все больше погружался в воспоминания об этой женщине неземного обаяния. Хотя я и чувствовал себя сиротливо, но мысли о ней согревали душевной теплотой. Она ведь была так гармонично богата и умом, и душой, и телом, а ее женственная одаренность удивительно сочеталась с телесной упругостью ароматной кожи.

Наталья Васильевна умела естественно, без труда обольщать и возбуждать желания не только мудростью ума, логикой слов, но и нежной лаской всех своих жестов и телодвижений. Она привязывала к себе непостижимой магической силой и никогда не была однообразна в любви.

Я так расчувствовался от воспоминаний, что потянулся за гитарой и запел: «Милая, ты услышь меня, под окном стою я с гитарою…»

Я не слышал, как в комнату вошел Больц. Стоя у двери, не здороваясь, он заговорил: «Брось, Юрий, она все равно не услышит. Понимаю твои переживания и сочувствую. Но надо думать о работе».

Эти слова Больца вернули меня в тот педантично-автоматический порядок службы, тот дух и стиль, которые пронизывали всю жизнь и работу абвера. Подстраиваясь под этот стиль, я заговорил: «В том, что случилось с ротой, ушедшей к партизанам, ни ты, Фриц, ни я не виноваты. Но последствия от этого случая могут быть неприятными и для нас». — «Ты прав, Юрий, хотя это прокол контрразведки, а последствия будут из-за двух солдат-немцев, ушедших к партизанам, поскольку начальство усматривает в этом признак разложения вермахта. А что до агентов, то это не первый случай в абвере. Этого мяса можно навербовать сколько угодно. Но сейчас надо думать не об этом, а о том, как поправить авторитет «Буссарда», да и наш с тобой тоже. Давай обсудим еще раз проблему привлечения подростков в качестве диверсантов. Сейчас эта проблема как нельзя кстати и ее можно реализовать, сгладив тяжесть возможных выводов по случившемуся ЧП».

«Фриц, мы с тобой уже обсуждали эту идею, — напомнил я Больцу. — И у меня скептическое отношение к ней не изменилось…»

Но Больц был неудержим и, как мне казалось, стремился еще и выслужиться в своей неудачной карьере. Он не терял времени и через свои связи и с помощью своих личных средств подбил штабных офицеров и даже подготовил материальную базу.

«У меня уже все готово, — излагал он свой план. — Я учел, Юра, все твои критические замечания. Нужно твое согласие и, конечно, приказ о реализации задуманного плана. Сейчас самый подходящий момент. И надо воспользоваться приездом из Берлина в Смоленск полковника Штольца — руководителя абвера. На днях он вместе с командующим группы армий «Центр» фельдмаршалом Клюге и генералом Моделем, командующим 9-й армией, проведут совещание по подготовке наступательной операции «Цитадель» на Орлове ко-Курской дуге. Армия Моделя — почти все 18 его дивизий — уже переброшена с ржевско-вяземского выступа под Орел. В связи с этим на совещании, как мне сказали в штабе команды, будут поставлены новые задачи о диверсионной поддержке намечаемой операции всеми пятью абвергруппами, в том числе и нашим «Буссардом». Руководство и штаб 203-й абверкоманды поддерживают мою инициативу и советуют письменно доложить полковнику Штольцу, заручившись визой генерала Моделя — ведь он любимый генерал фюрера. После этого легче будет реализовать эту, как считают в штабе, оригинальную новацию. Поэтому я прошу тебя, Юра, помоги мне составить убедительный рапорт на имя Штольца. Черновик с набросками я тебе составлю, а ты подработай и отшлифуй — у тебя это получается лучше, чем у меня…»