С. С. С. Р. (связано, спаено, схвачено, расплачено) - Валерий Лапикур

- Извольте, шеф. Бутылка из-под «Половецкой» на месте преступления валялась уже полностью опорожненной. Исходя из цены продукта, пил явно не бомж, а человек состоятельный. Это раз. А во-вторых - настолько уважающий своего шефа, что иного возбудителя, даже перед убийством, не потребляет. Условный рефлекс собачки Павлова.

Шеф неожиданно оживился и снисходительно похлопал Федорина по плечу:

- Агата Кристи из тебя - как из меня Алла Пугачова. Этому человеку «Половецкую» ящиками прямо с завода доставляют. И что характерно - совершенно бесплатно. Так сказать, в порядке «представительских». А на халяву, как ты знаешь, и «Половецкая» медом покажется.

- Согласен. Но этот факт не отрицает моего предположения, а только подтверждает его. Ты уже понял, чьи отпечатки, скорее всего, на бутылке?

- Неужто Сенатский? Ай да щучий сын! Ай да чистюля, ай да правдолюб! И прочая, и прочая, и прочая… Теперь понятно, почему с тобой менты разоткровенничались.

- Естественно. Простому следаку, которых у нас в городе навалом, против доверенного лица Вениамина Елисеевича идти - это все равно, что с танком бодаться. А вот шеф самой популярной и самой независимой газеты Юга России очень даже сможет прямо и без обиняков задать всесильному помощнику сенатора пару-тройку нелицеприятных вопросов. Я прав?

- Правдоподобно. Ладно, рискнем пощупать сильных мира сего. Суши сухари, Федорин. Если Сенатский скажет, что все это - ложь, трындеж и подлая провокация, то я тебя прикрывать не стану.

- И на том спасибо, шеф. А насчет кто кому в капезе будет передачи носить, это мы потом разберемся.

- И все-таки, Федорин, что-то ты не договариваешь. Ну ладно, я пока к Сенатскому, чтобы, так сказать, по горячим следам, а там видно будет. Остаешься за меня… и за всех.

Отправляясь на встречу с высокопоставленным подозреваемым, Калиныч хорохорился и пытался шутить:

- Или мы вставим фитиль всем коллегам - от Питера до самой дальней гавани Союза - или сушите шефу сухари и покупайте в складчину махорку.

Однако, вопреки ожиданиям, Калиныч возвратился в редакцию довольно быстро и, что самое главное, не под конвоем. И вместо вызвать Федорина к себе сам зашел к нему в отдел, уселся напротив и озадаченно констатировал:

- Не пойму: то ли мне действительно пора стреляться, то ли я конченый дурак.

- Ну да ладно, шеф, будет вам с вашей искренностью.

- Да нет, Федорин, самое странное, что все-таки было, как ты рассказал… Я, честно говоря, думал, что менты тебе специально дезу слили ради каких-то своих разборок. Ты же знаешь, после того, как главного областного милиционера турнули с понижением…

- Знаю, знаю, в Новозадвинск старшим участковым.

- Так вот, после этого, как водится, скорость стука в некоторых органах стала опережать скорость звука.

- Это вы к чему, шеф?

- А вот к чему. Захожу я, значит, к господину Сенатскому, а он такой вежливый, улыбчивый и даже где-то радостный. Говорит - на ловца и зверь бежит. Вот сейчас референт отксерит мое объяснение следователю из милиции и можете спокойно публиковать его в завтрашнем номере.

- Какое объяснение, вы о чем?

- О бутылке из-под «Половецкой» с некими отпечатками пальцев и о визитке со служебным телефоном вышеозначенного господина. Словом, все, как ты рассказывал.

- Ну и?…

- Все было! И не было! Пальчики на бутылке и в самом деле Сенатского, он ее в вагоне оставил в последний приезд из Москвы. Не допили с попутчиком грамм пятьдесят. И оставили. А чего - зарплата позволяет водкой разбрасываться. Видать, какой-нибудь бомж и приватизировал, а потом бросил. Может, этот бомж и убийство совершил. Этой публики немало в «промзоне» ошивается.

- А визитка?

- А насчет визитки, так Сенатский вообще мне в лицо рассмеялся. Я, говорит, таких в месяц по сто штук раздаю. Это же служебные. Для связи, для контроля. Ну и те, кто на прием приходит, тоже с собой уносят. Вот ежели бы на ней, говорит, номер моей специальной мобилки был, который кругом-бегом всего пять человек знают, тогда конечно… имел бы я бледный вид. А так, говорит, господин Калиновский, это все равно что вас каждый раз на допрос таскать, когда на месте преступления «Матюганские известия» обнаружатся.

- Все? Больше ничего не сказал?

- Ничего. Так что - никакой сенсации не получится. А может, и слава Богу. Что-то, Федорин, мне эта свобода слова, честно говоря, уже в печенках сидит.

- В смысле?

- В смысле одного тонкого намека на толстые неприятности после находки на месте очередного преступления свежего номера нашей газеты… ну, например, с моими отпечатками пальцев. Или собственноручно записанным домашним телефоном… или еще какой-нибудь гнусности.

- Да будет тебе, шеф. Сенатский шутит.

- Федорин, запомни раз и навсегда: это он у тещи за блинами шутит. А когда при исполнении да еще в своем кабинете - то это уже не юмор, а почти что «черная метка».

- Зря я все это рассказал. И чего меня за язык тянуло?

- Да ладно… тянуло, не тянуло… опровержение мы, конечно, заверстаем. Придется добавить пару слов относительно «известного своей бескорыстностью»… и прочая, и прочая, и прочая. Короче, вот тебе текст, приведи его в божеский вид, а я пойду, постреляю. И очень тебя прошу, Федорин, про весь твой треп со знакомыми ментами будешь рассказывать маме дома.

- Мама далеко.

- Ну, тогда зайди в туалет, нагнись над унитазом, все туда выкричи, спусти воду и успокойся.

Относительно того, где и перед кем ему в дальнейшем откровенничать, Федорин понял хорошо. И поэтому, когда его посетило следующее предчувствие, он уже никуда не звонил, ни с кем не делился, а только написал на обрывке бумаги некий текст, внимательно прочел его, порвал записку на мельчайшие кусочки, сбросил в унитаз редакционного туалета и спустил воду.

А, выходя из туалета, послал подальше хорькообразного «зама по фигне», который, столкнувшись с ним в дверях, схватил за рукав и попытался выведать, что же такого интересного рассказал Калиныч после похода к Сенатскому. Помня, что краткость - сестра таланта, Федорин не стал уточнять, где, когда и в какой позе он желал бы видеть любопытного стукача, а недвусмысленно рявкнул:

- Пошел вон, козел!

«Козел» подпрыгнул и рванул вперед, чем подтвердил истинность мудрой мысли: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет».

Федорин посмотрел ему вослед, удовлетворенно хмыкнул и глубокомысленно изрек:

- Вот и нечего подсыпать туда, где твое не мелется.

После второго убийства в «промзоне» Матюганск как-то испуганно затаился и затих. Похороны несчастной Вилкиной прошли безо всяких эксцессов, никто не пытался перевернуть милицейскую машину или хотя бы плюнуть в лицо пешему патрулю. Тем более, что в этот раз милиция благоразумно не отрядила своих людей на кладбище.

Безо всяких указов и распоряжений простой народ взялся за ум. Барышни и замужние женщины норовили вернуться домой засветло и не пытались при этом «срезать углы» через пустыри и заросли. А мужья и кавалеры, в свою очередь, опять безропотно встречали их, как и положено - на остановках автотранспорта.

Некое нервное подергивание зафиксировали только местные журналисты. Для начала (невиданный случай!) областная прокуратура официально дезавуировала версию о причастности к первому убийству душевнобольного Брынцева, а заодно почему-то приснопамятную прокурорскую байку относительно закрытой черепно-мозговой травмы сержанта-самоубийцы. Более того - высокопоставленные московские командировочные распорядились привести могилу бедолаги в человеческий вид, поставить оградку, а главное - написать на надгробии, что покойный имярек «Погиб при исполнении служебных обязанностей».

Истосковавшиеся по сенсациям газетчики бросились за объяснениями - не будет ли вместе с брынцевским пересматриваться заодно и вокзальное дело - но в ответ получили стандартное: «В интересах следствия никаких комментариев не будет».

Народ, как это водится на Руси, подобрел и вместо требований разорвать убийцу-Брынцева на кусочки без суда и следствия, жалел беднягу вслух и публично. В отсутствие официальной информации плодились слухи. Причем самые невероятные. К примеру: кто-то неизвестный украл у сержанта пистолет, убил его невесту, двух свидетелей, затем пустил пулю в висок милиционеру и вложил ему, уже мертвому в руки табельное оружие. А бабки у подъездов поминали какую-то Агриппину, которая за советскую еще трешку наводила на заказанных людей такую порчу, что те голыми бежали через весь город, на вокзал, чтобы броситься под паровоз.

Столичное начальство, снова же, по слухам вознамерилось еще раз перетряхнуть местное милицейское руководство, естественно, с целью усиления. Но вовремя одумалось. В определенных кругах цитировали даже со ссылкой на сенатора Тошмана мудрое замечание по этому поводу некоего московского генерала: «Маньяк-убийца - это дело тонкое! Сразу не изловишь. А если после каждого эпизода начальство менять, так его, начальства, не напасешься!».