Мальчик из Брюгге - Жильбер Синуэ

Мальчик уселся прямо на пол, ссыпал флорины в кошелек и стал думать. Внутренний голос подсказывал ему, что за этим странным способом хранения скрывалось некое послание мэтра. Он силился припомнить слово, фразу, могущие навести его на след.

— Что ты тут делаешь?

Ян от неожиданности вздрогнул. В мастерскую вошла Маргарет. Он украдкой зажал в кулак свое сокровище и засунул руку между ног.

— Ну? — настаивала Маргарет.

Ян откашлялся и как можно спокойнее ответил:

— Я проверял, все ли картины на месте.

Женщина с отсутствующим видом покачала головой. Она невероятно постарела за последнюю неделю. Подойдя к полкам, Маргарет задумчиво провела рукой по корешкам манускриптов, потом взгляд ее переместился на большой стол, где все еще в привычном беспорядке лежали дорогие Ван Эйку предметы.

— Я слышала, как капитан и другие говорили об этой печке. Ведь это печь, правда? — Она задала вопрос отрешенным тоном, почти грустным. Помедлив, продолжила: — Ты не знаешь, для чего она ему была нужна?

— Нет. Отец никогда не говорил мне о ней.

Она печально усмехнулась:

— Мне тоже. Я наконец поняла, что жила совсем в другом мире. Я никогда не старалась понять ни искусство искусств, ни способ, которым мой муж давал жизнь картинам; я ценила их, и этого было достаточно.

— Разве нужно понять, чтобы полюбить?

Замечание вырвалось у Яна против его воли.

Маргарет помолчала, прежде чем ответить:

— Нет, но, может быть, тогда любишь сильнее…

Она сделала над собой усилие, замкнулась, явно смущенная тем, что сказала лишнее.

— Всего хорошего, — бросила она бесцветным голосом.

Как только Маргарет вышла, Ян достал кошелек и покачал его на ладони, будто взвешивая.

Кателина находилась в саду, ее руки были погружены в таз с бельем. Ян повалился на траву рядом с ней и прошептал:

— Ты умеешь хранить тайну?

— Все зависит от тайны.

— Я не шучу, речь идет об очень важном. Обещай мне, что никому не скажешь.

Служанка выпрямилась:

— Обещаю.

Убедившись, что их никто не видит, Ян развязал кошелек, раскрыл его и показал Кателине содержимое. Придя в замешательство, она огляделась, вытерла руки о передник, схватила кошелек и высыпала монеты на траву.

— Вот это да! Где ты нашел столько денег?

— В мастерской, за картиной, не важно какой.

Ян подробно рассказал ей, как случай позволил ему найти кошелек, и особенно подчеркнул то, что казалось ему наиболее важным: Ван Эйк знал, как страстно он любил эту миниатюру.

Служанка нервно поправила бархатный чепчик, сползший на лоб.

— Мне все ясно. Меестер Ван Эйк оставил эти деньги для тебя.

— И я так считал. Но вот вопрос: ладно, оставил он мне этот подарок, только я не понимаю, почему таким способом? Какой интерес прятать кошелек за картиной, когда он мог передать мне его в собственные руки?

— Не знаю.

— Ты никогда не задумывалась над тем, что Ван Эйк предчувствовал свою смерть?

— Допустим, такое возможно. Ну и что?

Ян уныло вздохнул:

— Ничего…

Он собрал монеты, готовясь уйти в дом.

— Не уходи! — крикнула чему-то обрадовавшаяся Кателина. — Я вот думаю, а если… — Она замолчала, подыскивая нужное слово.

— Говори же! — умоляюще произнес Ян.

— А если твой отец спрятал кошелек за миниатюрой в надежде, что ты его когда-нибудь найдешь? Разумеется, он мог попасться тебе на глаза и при его жизни. В таком случае мэтр придумал бы какой-нибудь предлог и, вероятнее всего, подарил бы тебе эти деньги. Но после его смерти все это приобретает другой смысл. — Кателина перевела дух и старательно выговорила каждое слово: — Деньги, которые спрятаны специально, чтобы их нашли после смерти, — уже не подарок: это завещание. Ван Эйк хотел, чтобы у тебя были деньги и после его смерти, которую он, возможно, предвидел; ты бы ни от кого не зависел… — Заканчивая, она понизила голос: — Особенно от Маргарет.

Ян молча согласился с ней.

« — Скажи-ка, Ян, ты счастлив в нашем доме?

— Да… Потому что там вы.

— Что бы ни случилось, подумай, что у каждого на небе есть своя звезда, которая наблюдает за каждым из нас. По-настоящему мы никогда не бываем одиноки. Мы просто забываем о ней».

А если это действительно цена свободы, предоставленной ему Ван Эйком?

Сердце Яна часто и сильно забилось. Страх и восторг одновременно захватили его. Уехать… Его ждет Серениссима.

ГЛАВА 11

Флоренция

Десяток свечей в подсвечниках освещали строго обставленную столовую. Этим вечером отмечали 52-й день рождения Козимо Медичи. С сияющим лицом он поднял свой бокал, обращаясь к гостям:

— Пусть искусство живет и расцветает, прославляя человечество! И Флоренцию! — Он отпил глоток и продолжил с некоторой ностальгической ноткой: — Говоря о возвышенных стихах нашего горячо любимого поэта, позвольте мне добавить: «Куда бы я ни пришел, я везде буду на своей земле, так что ни одна земля не станет местом ссылки, ни одна страна не будет чужой, потому что чувство приятного свойственно человеку, а не месту».

Тирада была встречена одобрительным гулом голосов. Все здесь знали, насколько подходили эти стихи Брунетто Латини к бурной, беспокойной жизни хозяина. Вот уже семь лет, как Козимо возвратился из ссылки, но год, проведенный в Венеции, вдали от родной Тосканы, навсегда останется в его памяти. По возвращении он с тонким изяществом продолжал управлять судьбой города на реке. И все же одному Богу известно, справился бы Козимо с трудностями другого порядка, начиная с семейства Альбицци, старым врагом, доставшимся ему в наследство, которое не переставало чинить ему козни; кстати, именно их сыну Ринальдо обязан Козимо тем, что его изгнали из города.

Сегодня, хотя положение Флоренции и оставалось непрочным, несмотря на исходившие с двух сторон угрозы, с каждым днем становившиеся все ощутимее — грозящая опасность со стороны Венеции, желавшей отыграться на Италии за свои поражения на Востоке, и угрозы короля Арагонского, зарившегося на Тоскану, — она тем не менее была одним из процветающих городов Европы. И достойный потомок Медичи немало способствовал этому процветанию. Он умело улаживал разногласия между крупными флорентийскими негоциантами: хотя его и называли князем, он старался быть не сеньором в своем городе, а первым среди горожан. К тому же Козимо мудро распоряжался наследством, полученным им от своего отца, Джованни ди Биччи. Оно исчислялось более чем 200 000 флоринов. К этому следует добавить земли в Мугелло, доходные дома в городе, государственные ренты и мажоритарное участие в прибылях коммерческо-банковской компании. Однако, удвоив за двадцать лет свое состояние, Козимо оставался неприхотливым во вкусах и пристрастиях. Отклонив почетные и высокие посты, он с большой неохотой согласился принять должность гонфалоньера справедливости[15], да и то на ограниченный срок: два месяца. В любом случае его естественный авторитет был настолько велик, что ни одно даже самое значительное назначение не прибавило бы ему веса.

Друг искусств, щедрый меценат, он обладал не только деловой хваткой, но и даром распознавать таланты. Достаточно было взглянуть в этот вечер на приглашенных: Лоренцо Гиберти, Донателло, Брунеллески, Гидолиноди Пьетро, прозванный всеми Фра Анджелико, Ангелочком, за то, что, по слухам, никогда не начинал рисовать, не прочитав молитвы, Микелоццо ди Бартоломео, Леон Баттиста Альберти и отец Николас де Куза.

И все-таки Козимо мог быть чрезвычайно суровым с врагом. За семь лет правления Флоренцией без титула, считая себя простым гражданином, он сумел устранить пытавшихся перейти ему дорогу всего лишь двумя безотказными способами — изгнанием и фискальным оружием. Последнее заключалось в произвольном повышении налогов комиссией, составленной из преданных ему людей. Эти повышения были настолько высоки, что доводили жертву до разорения. С таким же цинизмом Козимо содействовал обогащению своих друзей, раздавая им собственность изгнанных, поскольку изгнание обычно сопровождалось конфискацией имущества и ценностей. Ну а что касается оппозиции, то она находилась под наблюдением государственных политических органов, и ее деятельность была сведена к нулю. И наконец, будучи ловким, проницательным посредником, Козимо был из тех людей, которые предпочитали улаживать конфликты за закрытыми дверями канцелярии, нежели на поле битвы. Благодаря этому год назад ему удалось подчинить себе милано-неаполитанскую коалицию, добившись для Флоренции чести приютить у себя экуменический собор, который — худо-бедно — помирил Церкви Востока и Запада.

Обратившись к отцу Николасу де Куза, он добавил:

— Да пошлет Бог свою милость на ваших братьев и святого отца. Да просветит Он вас на тернистых путях Церкви. — И с серьезным видом заключил: — Да защитит Он вас от безумцев.