Тридевятое царство. Удар Святогора - Денис Новожилов

Вожак все так же лежал на большом камне; видно, он считал это место чем-то вроде трона, с него было хорошо видно всех членов стаи. Волчата возились возле своей мамы, озорно бегая кругом и ловя друг друга за хвосты. Серый любил наблюдать за щенками, они всегда были веселыми и непосредственными. Он помел перед ними своим хвостом, и вся ватага малышей задорно устремилась за новой целью, пытаясь поймать зубами виляющий хвост. Эти вырастут добрыми охотниками.

Первым среагировал молодой волк с ободранным хвостом; как и при каких обстоятельствах тот лишился своей красы, Серый не знал, но давно заметил, что добычу он чуял лучше всех в стае. Вожак это тоже знал и встрепенулся. Куцехвостый волк прыгнул через кустарник, стая потянулась вслед за ним. Серый не спеша трусил следом, однако раздавшийся крик заставил его похолодеть. Стая окружала человека. Маленькая девочка лет двенадцати в красном пуховом платочке держала в руках корзинку с пирожками и в страхе прижималась к березе.

«Да кто же тебя отпустил-то одну в лес, где волки!» – мелькнула злая мысль в голове. Серый прыгнул, стараясь оказаться между девочкой и молодым волком, что уже приближался к ней. Ребенок истошно закричал и выронил корзинку из рук. Серый понадеялся, что крик кто-нибудь услышит и примчится на помощь. Однако кругом стояла полная тишина. Девочка была в лесу совсем одна. Ей было очень страшно, несчастная с ужасом смотрела, как стая медленно смыкает вокруг нее свое кольцо. Серый грозно зарычал, пытаясь отогнать волков, но те лишь с удивлением смотрели на него и не понимали, что означает его рык. Наконец вперед вышел вожак: он, видно, истолковал поведение сородича как проявление жадности и нежелание делиться добычей. За такое поведение в стае волки наказывали сразу. Как им объяснить, что нельзя есть ребенка, речи-то у них нет… Вожак со всей силы ударил лапой Серого, и тот отлетел в сугроб, от березы раздался протяжный крик, это куцехвостый прыгнул на свою жертву.

Поднявшись из сугроба, он не мог сдержать слезы. Влага буквально лилась из глаз, и остановить ее не было никаких сил, взгляд то и дело падал на красный платок, сиротливо лежащий возле березы. Вокруг окровавленного снега толпилась стая, каждый насыщался легкой добычей.

«Что за чудовище отправило ребенка одного через лес, – шептал про себя Серый Волк, – да как же это можно так!» – Он снова кинул взгляд на стаю, и его стошнило. Потом еще раз, уже сильнее. Так плохо ему не было еще никогда; даже когда он лишился человеческого тела – и то не было так худо. Он громко и протяжно завыл, вложив в этот вой всю тоску и злость, на которую был способен. Злился он в первую очередь на себя – злиться на зверей за то, что они звери, было глупо. Девочка в их глазах не отличалась от того же зайца или оленя. Мясо. Добыча. Но он-то не зверь. Он человек, пусть и заколдованный. Устроил тут игры в стаю, в охоту… Особенно он злился на себя сейчас за то, что даже начал получать удовольствие от всего этого. Стремглав он помчался прочь, подальше от страшного места, где снег вокруг березки был пропитан детской кровью и зубастые пасти рвали нежное мясо. Он не мог ненавидеть волков за то, что они сделали. Пожив среди них, он понимал, что в действиях зверей не было ни капли злодейства или изуверства. Просто волк так устроен: он ловит добычу и тем живет. Когда волк преследует зайца, все и всегда сочувствуют именно зайцу, ведь если хищник его догонит, зайчик умрет. Никто не думает о том, что если волк не догонит добычу, то умрет уже он сам. И не быстро, как попавшийся длинноухий; нет, волк будет умирать от голода медленно и мучительно.

И все же он не волк, и волком ему никогда не стать. Теперь он понимал это ясно. Сзади слышалось пыхтение, Серый обернулся и увидел рыжую волчицу, что бежала вслед за ним. Ее морда не была в крови, и уже за это он был ей благодарен. Подруга, видно, почувствовала, что происходит что-то нехорошее, она не фыркала, как обычно, а жалобно заскулила, заискивающе глядя на него. На мгновение ему стало жалко свою рыжую напарницу по играм и охотам, но только на мгновение.

«Ты не волк, ты человек, – одернул он себя, – никаких больше звериных игр».

Серый грозно зарычал, обнажив зубы: мол, не приближайся. Рыжая волчица грустно смотрела на него, не решаясь подойти, только стояла и смотрела печальным взглядом. Серый отвернулся и пошел дальше, волчица засеменила следом.

«Да не ходи ты за мной, – разозлился Серый Волк, – человек я – слышишь? – человек, глупая ты волчица. И дела у меня человеческие – задрать одного чрезмерно говорливого кота, а потом искать Ивана-царевича. Ничего, за городскую стену волку, конечно, не проникнуть, но однажды эта киса вылезет наружу». Волчица не слышала его мыслей и понуро сменила следом. Не понимает она; думает, что он просто не в духе, или еще что-то подобное.

Он снова повернулся к ней и зарычал так грозно, как только смог. Рыжая стояла перед ним, поджав уши, прямо как собака, которая в чем-то провинилась. Ему было ее жаль, но волком ему не стать все равно. Всем будет лучше, если она сейчас уйдет. Он снова грозно зарычал, и волчица отступила на шаг.

«Давай, назад, иди к стае. Возвращайся».

Волчица повернулась и потрусила назад. Он отвернулся, стараясь не смотреть на ее понурую фигуру, ему тоже было плохо, хоть волком вой… Почему «хоть», волком и воет. И все-таки она фыркнула напоследок, уже от самого края поляны, где они расстались. Только этот ее фырк был совсем невеселый, полный безнадежной грусти и тоски.

Глава 20

В граде чудном

Яшка давно потерял счет дням, да и трудно было понять в этом подземелье, когда день, а когда ночь. Обращались с ним вполне достойно, даже более достойно, чем можно было ожидать. Сам-то он уже готовился к палачам и заплечных дел мастерам, какие встретили бы его в глубинах тайного двора боярина Полкана, но никто его не пытал, ничего не вызнавал. Посадили в клетку – и сиди. Кормили вполне сносно, каша была наваристая и вкусная, да и супы тоже. К тому же на день давали каравай свежего, еще теплого хлеба. Иные крестьяне за такую неволю еще и дрались бы, но Яков был не простой крестьянин. Безделье изводило его хуже любой пытки, он постоянно пытался придумать план побега, но ничего путного не придумывалось. Стены каменные крепкие, блоки большие и тяжелые, так просто такой не расшатаешь, тем более деревянной ложкой. Он, конечно, начал ковырять раствор, но, судя по скорости продвижения работы, он вряд ли доживет до ее завершения. Ну и угроза остаться без единственной ложки тоже угнетала. Есть горячий суп без прибора было бы непросто. Охранник в разговоры не вступал никак. Это был уже пожилой мужчина, явно опытный и умный. С такими волкодавами всегда было сложней всего, зубы ему не заговоришь, бдительность не притупишь. Он словно не видел Якова, приносил и уносил еду да лопухи для отхожего места; за все время заключения он не сказал и одного слова.

Кикимора сидела напротив, ее камера не была окружена стальными прутьями решетки: стена там была сплошная, но прозрачная. Яков знал, что эта новинка называется стеклом, но такое чистое и прозрачное видел впервые. Если это и правда стекло, то его можно попытаться разбить, но сам он не мог дотянуться, а у кикиморы никогда не хватит сил на такое. Кикимора лишь строила виноватые мордочки из своей прозрачной камеры, ее голос до него не долетал. Почему-то ей казалось, что напарник на нее серчает за то, что попалась. А чего сердиться, коль сам попался в ловушку, уж больно хорошо ее поставили. Что-то ему подсказывало, что сбежать от таких людей он не сможет, но это не значит, что он не будет и пытаться.

От мыслей о побеге его отвлек шум из коридора, это было необычно, тем более еду приносили совсем недавно. Сквозь прутья решетки он увидел, что к его камере идет женщина; если бы Якова попросили описать ее одним словом, он бы выбрал слово «величественная». Не было на ней ни какого-либо богатого одеяния, ни бросающейся в глаза роскоши украшений, что так любят купчихи; нет, простая, но очень добротная одежда, толстая коса, почти до пояса… но, встретившись с ней взглядом, Яшка понял, что сейчас ему надо быть особенно осторожным. В этом логове, где и так все – матерые медведи, к нему вышла медведица-мама, главная хранительница и защитница берлоги и своих медвежат. Почему ему пришла в голову аналогия с медведями, лазутчик и сам не понимал, неуклюжести у посетительницы не было и в помине; может, густые каштановые волосы напомнили бурый медвежий мех, может, карие глаза, красивые и немного усталые, показались схожи с медвежьими.

– Здравствуй, Яков, – просто сказала она, словно и не держали его в темнице уже долгое время.

– Не знаю, – пожал плечами лазутчик, – может, Яков, может, Прохор: я вам не объявлялся.

– Ты Яков, не Прохор; лучший лазутчик тайного двора князя Киевского, или теперь – великой княгини Киевской.

«Какой великой княгини Киевской?!»