Буря мечей. Книга I - Джордж Мартин

Но это было три дня назад (или четыре). С тех пор почти вся вода, которую он не успел выпить, испарилась. Завтра ему снова придется лизать ил и мокрые холодные камни на дне впадин.

А если ни жажде, ни лихорадке не удастся его уморить, это сделает голод. Его остров — это голый каменный шпиль, торчащий среди Черноводного залива. Во время отлива он находил порой на каменной отмели, куда его выбросило после битвы, крошечных крабов. Они больно щипали его за пальцы, пока он не разбивал их о камень и не высасывал скудные крохи мяса из их скорлупок.

Но когда прилив заливал отмель, Давосу приходилось взбираться наверх, чтобы его опять не смыло в море. Во время прилива над водой выступала только верхушка скалы высотой в пятнадцать футов, а когда в заливе поднималась волна, брызги взлетали еще выше, и ему не удавалось остаться сухим даже в пещере (которая была, собственно говоря, просто мелкой выемкой под каменным козырьком). На камне не росло ничего, кроме лишайника, и даже морские птицы избегали этого места. Чайки время от времени садились на верхушку шпиля, и Давос пытался поймать их, но они улетали, не давая ему приблизиться. Он кидал в них камнями, но для хорошего броска у него не хватало сил, и даже когда его камень попадал в цель, чайка только возмущенно вскрикивала и поднималась в воздух.

Со своего острова он видел и другие скалы, далекие каменные шпили выше, чем его собственный. Ближайший поднимался на добрых сорок футов над водой, хотя на таком расстоянии Давос не мог судить наверняка. Над ним чайки кружили постоянно, и Давос подумывал, не переплыть ли ему туда, чтобы пограбить их гнезда. Но вода здесь была холодная, течение сильное и коварное, и он понимал, что ему не доплыть. С тем же успехом можно пить морскую воду — так и так пропадать.

По прошлым годам он помнил, что осень в Узком море часто бывает дождливой. Днем, пока солнце светило, было еще терпимо, однако ночи становились все холоднее, и порывистый ветер часто пролетал над заливом, гоня перед собой белые гребни, а Давос трясся, промокший насквозь. Лихорадочный жар и сырой холод чередовались попеременно, и с некоторого времени Давоса стал мучить раздирающий грудь кашель.

Иного пристанища, кроме мелкой пещерки, у него не было. В отлив на берег часто выносило плавник и обгоревшие обломки кораблей, но ему нечем было высечь огонь. Однажды он с отчаяния попробовал потереть друг о друга две деревяшки, но они были гнилые, и он только мозоли себе натер. Одежда на нем почти не просыхала, один сапог потерялся где-то в море.

Жажда, голод и непогода оставались при нем неотступно, и со временем он стал думать о них как о друзьях. Скоро не один, так другой друг сжалится над ним и прекратит его мучения. А может, он просто однажды войдет в воду и поплывет к берегу, который лежит где-то на севере, за пределами его зрения. Больной и ослабевший, он, конечно, туда не доплывет, но это не имеет значения. Давос всю жизнь был моряком и знал, что умрет в море. Подводные боги его заждались — давно пора ему отправиться к ним.

Но теперь перед ним появился парус — сперва в виде пятнышка на горизонте, потом растущий на глазах. Корабль здесь, где никакого корабля быть не должно. Давос примерно знал, где находится его скала: в целом ряду других, встающих со дна Черноводного залива. Самая высокая из них насчитывает сто футов во время прилива, высота других разнится от тридцати до шестидесяти футов. Моряки называют их копьями сардиньего короля и знают, что на каждое копье, торчащее над морем, приходится дюжина других, предательски таящихся под водой. Любой капитан в здравом рассудке обходит их стороной.

Давос смотрел своими красными, воспаленными глазами, как приближается к нему парус, и старался расслышать гул надувающего полотно ветра. Корабль шел сюда. Если он не изменит курс, то пройдет на расстоянии окрика от жалкого убежища Давоса. Это может спасти Давосу жизнь — если он захочет. Он еще не решил, как ему быть.

«Для чего мне жить? — думал он, и слезы застилали ему зрение. — Для чего, о боги? Ведь сыновья мои мертвы: Дейл и Аллард, Марик и Маттос, а возможно, и Деван тоже. Пристало ли отцу жить, когда не стало стольких его сильных, молодых сыновей? Что может оправдать его жизнь? Я — сухая скорлупа дохлого краба. Неужели боги этого не знают?»

Они шли вверх по Черноводной под знаменами с изображением огненного сердца Владыки Света. Давос на «Черной Бете» находился во второй линии боевого порядка, между «Духом» Дейла и «Леди Марией» Алларда. Марик, его третий сын, был мастером над гребцами на «Ярости» в середине первой линии, Маттос служил помощником на корабле отца. Под стенами Красного Замка корабли Станниса Баратеона вступили в бой с уступающим им численностью флотом малолетнего короля Джоффри, и река огласилась гулом летящих стрел и треском железных таранов, ломающих весла и борта.

Вслед за этим раздался рев, словно исторгнутый из пасти некоего чудовища, и все вокруг вспыхнуло зеленым пламенем. Дикий огонь, пиромантова моча, изумрудный демон. Маттос стоял рядом с отцом на палубе «Черной Беты», когда корабль словно приподняло над водой. Давос оказался в реке, и течение крутило его и несло вниз. Выше по реке огонь поднимался на пятьдесят футов, стремясь в небеса. Давос видел, как горят «Черная Бета», и «Ярость», и еще дюжина кораблей, видел, как охваченные пламенем люди прыгают в воду и тонут. «Дух» и «Леди Мария» исчезли — затонули, развалились на куски либо скрылись за пеленой дикого огня, но Давосу некогда было высматривать их: устье реки приближалось, а поперек устья Ланнистеры натянули огромную железную цепь. От берега до берега тянулись горящие корабли, и дикий огонь плясал между ними. От этого зрелища у Давоса на миг остановилось сердце; он до сих пор помнил треск огня, шипение пара, вопли умирающих и страшный жар, бьющий ему в лицо толчками, пока течение несло его прямо в ад.

Все, что требовалось от него тогда, — это ничего не делать. Еще несколько мгновений — и он упокоился бы вместе со своими сыновьями в прохладном зеленом иле на дне залива, и рыбы объедали бы его лицо.

Вместо этого он набрал воздуху и нырнул, стремясь к речному дну. Его единственной надеждой было проплыть под цепью, горящими кораблями и пляшущим на воде диким огнем, проплыть и вынырнуть уже в заливе. Давос всегда был хорошим пловцом, и в тот день он не надел на себя ничего железного, кроме шлема, который потерял вместе с «Черной Бетой». Рассекая зеленую мглу, он видел, как тонут другие, которых тянули на дно их кольчуги и доспехи. Давос плыл мимо них, работая ногами изо всех оставшихся у него сил, подчиняясь воле течения, и вода наполняла его глаза. Он погружался все глубже и глубже, и ему становилось все труднее сдерживать дыхание. Он помнил, как увидел дно, мягкое и расплывчатое, и как столб пузырьков вырвался у него изо рта. Что-то задело его ногу — рыба, коряга или утопленник.