Жизнь. Книга 2. Перед бурей - Нина Федорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сама же, в моих зрелых летах удручённая дороговизной продуктов, советую: не входите в издержки. Венчальное и приданое можно, конечно, и перекрасить и перешить, но как же его носить в обществе, которое догадывается? Сказала всё, остальное полагаю на Вашу мудрость, исключая одно, не стройте блестящих планов и приготовлений к событию, если не сын, а дочь рвётся под венец, – хотя бы из-за дороговизны расходов. – И Полина подписалась. – Примите всё же почтение». Затем: «Не быв замужем, естественно, не имею детей, о чём не сожалею никак, особенно дочек. Без личного опыта, откуда же я знаю! Покойная матушка моя, руководя моим нравственным воспитанием, посвятила меня осторожно во многое, сама быв женщиной, много от людей потерпевшей и со знанием на каждую жизненную мелочь. Она ещё, к тому же, замечательно умела толковать сны, что не грех и рекомендуется Ветхим Заветом, как сами знаете».
Пока это было всё, что Полина могла сделать.
Писать Саше? Бесполезно. Саша не читает писем, написанных незнакомой рукой. Да и прочитав – Полина знала, – она бы только улыбнулась весело на все угрозы и намёки письма.
Глава IX
Письмо было получено.
Прочитав его за утренним кофе, генеральша дрожавшей рукой подала мужу:
– Прочитай, только не вслух…
Полина, бывшая в доме, сторожила минуту. Подкараулив приход утренней почты, она шмыгнула мимо малой столовой. Головины были одни. Генерал читал письмо, генеральша, видимо очень расстроенная, утирала платочком глаза. Полина, потоптавшись неслышно за дверью, ожидала момента войти, чтоб услышать комментарии. Но громкий голос генерала был слышен и за дверью.
Головин, как и подобает мужчине и воину, отнёсся к письму с презрительным хладнокровием. Он даже улыбался, читая.
– Кто же мог написать мне такое письмо? – волновалась генеральша. – Это ужасно… Я в первый раз в жизни получаю анонимное письмо.
– Пустяки, не стоит обращать внимания.
– Но я хотела бы знать, кто с м е е т так оскорблять меня, мою дочь…
– Кто? Я могу сказать тебе.
За дверью Полина почти опустилась на пол.
– Писала женщина. Немолодая. Вдова или старая дева. Возможно, даже с образованием, но подделываясь под глупость. Писала из зависти. Почему? Наша Мила делает блестящую партию. Автор письма – п с и х о п а т к а… Это одно несомненно в письме.
Полина вздрогнула за дверью.
– В письме она лжёт: она ничего не знает о Георгии Александровиче – н и ч е г о, иначе она бы, конечно, написала. Факт, что эта всё же умная психопатка не понимала, что её письмо – пустая угроза, без доказательств, показывает, что её мания зависти (Полина ещё раз вздрогнула) уже перешла границу сдержанности. Она кончит в больнице.
За дверью Полина стиснула зубы: «Повесить надо такого человека, четвертовать, колесовать его следует».
– А ты успокойся, мой ангел! Она не стоит твоих мыслей. Выбрось письмо – и забудь! Но распорядись, чтобы всю почту подавали теперь только тебе, иначе подобная гадость может попасть и в руки Милы.
И они продолжали пить кофе. «О Головины, Головины! – Полина скрежетала зубами за дверью. – Доколе? Что может смутить ваш покой? Что может научить вас опасаться людей, бояться жизни?»
По-видимому, счастье и не думало изменять Головиным!
Жених посещал «Усладу» ежедневно. Глаша узнавала его по звонку. По её словам, он «звонил благородно». По уговору, с лакеем, она иногда успевала добежать до прихожей и сама отворить ему дверь. Её гофрированный фартук лежал наготове, чёлку она взбивала руками на лету, несясь к двери, чтоб «хоть ещё разок полюбоваться». Он шёл в гостиную, она же, обняв его шинель на вешалке, по словам лакея, «столбом стояла», обожая.
Визиты, подруги, телеграммы, поздравления, букеты и письма рекою лились в «Усладу» – и Полина всему была свидетель. Её письмо забыто, конечно. Головины и не вспомнят о нём. Это она маньяк, это она психопатка, ей – конец в психиатрической больнице. А им – красавец, богатейший в крае жених и все эти радости. Счастье разливалось по дому, достигая и кухни.
Мавра Кондратьевна вынула «тайную книгу» своих кухонных чудес.
– Только скажите, когда о н у нас будет обедать, – торжественно и загадочно говорила она генеральше и шла приготовляться к своим кухонным мистериям.
Денщик Тимофей был приглашён на кухню. Угощая его, Мавра Кондратьевна стремилась узнать, «что они – жених – особенно любят покушать».
Но Мила?
И её закружили суета и веселье. Она поверила и в любовь Жоржа, и в своё с ним счастье. Её готовили к отъезду. Почти ежедневно они получали письма из Петербурга от матери Жоржа. С волнением собиралась она в путь. Мать наставляла её, как вести себя со спокойным достоинством, объясняя, что с замужеством Мила переходит в более высокий и более требовательный слой общества, где царит сдержанность и где провинциальная смешливость и болтливость – весь этот молодой энтузиазм – не к месту. Но генерал не беспокоился о том, какое впечатление произведёт Мила в столице. «Будь как дома, как всегда – это самое лёгкое и самое приятное».
Поездка была назначена на конец января. Возникал вопрос, кто поедет сопровождать Милу. Братья её были в Петербурге, там же была и тётя Анна Валериановна, уехавшая на музыкальный сезон. Вызывать её зимой, чтоб сейчас же отправить с Милой опять в Петербург, казалось неудобным. Генерал не мог отлучиться по службе. Мать Милы не могла оставить дом, так как она была необходима в «Усладе» ввиду приготовлений к скорой свадьбе. Пригласить кого-либо из знакомых дам – но кого? кому предпочтение? И пойдут толки, и затем – такая услуга налагает и обязательства. Тут Мила подала мысль – попросить Варвару Бублик. Это оказалось вполне подходящим: деловая, серьёзная, обстоятельная Варвара, скромная к тому же, будет хорошим спутником. Решено было взять для двоих купе первого класса. В Петербурге на вокзале Милу встретят тётя и братья, и роль Варвары будет закончена. За услуги же ей можно просто заплатить.
И вопрос был решён в пользу Варвары. Варвара согласилась.
Отъезд Милы в Петербург приобрёл значение
