Маршал Советского Союза - Михаил Ланцов

– Товарищ Сталин… – попытался оправдаться Молотов, но ему не дали. Сталин уже слишком разозлился.

– Или у ответственных товарищей слишком слаба их пролетарская совесть? Почему же тогда рабочие в европейских странах, находясь под пятой эксплуататоров, показывают большую эффективность труда? Может быть, нам стоит поучиться пролетарской совести на заводах Круппа или Армстронга? – Сталин смотрел на Молотова настолько холодно и жестко, что у того на спине вышибло холодный пот.

– Товарищ Сталин, – вкрадчиво обратился к вождю Каганович, стремясь снизить накал обстановки. – Ситуация действительно непростая. Но если пойти на поводу у Тухачевского, то нам придется возрождать некоторые старые порядки, а местами так и вообще – открыто применять решения, используемые на капиталистических предприятиях. Да, миграция заводов и фабрик подальше от западной границы – дело очень правильное, и чем раньше мы за него возьмемся, тем лучше. Однако ведь это только полумера. Вспомните критику, которой он подверг, например, тот же институт комиссаров. Разве коммунисты на это могут пойти?

– Настоящие коммунисты реалистично смотрят на вещи, товарищ Каганович, – медленно произнес Сталин. – Если для повышения эффективности управления войсками потребуется укреплять всемерно единоначалие в армии, то нам всем придется пойти на это, окончательно переведя комиссаров в ранг заместителей по личному составу. По крайней мере, товарищ Фрунзе именно этой линии придерживался. И у нас нет оснований ему не доверять. Однако этот вопрос явно не первоочередной. Для начала нам нужно опробовать существующую схему управления в современной боевой обстановке, а не идти на поводу эмоций или теоретических расчетов.

– Тогда получается, что критика Тухачевского верна, а мы все шли не той дорогой? – спросил Каганович, видя, что Вячеслав Михайлович полностью деморализован.

– Насколько она верна, покажут время и проверки. Но рациональное зерно в его словах, безусловно, присутствует. Кое-что подтвердилось, и это ужасно. Объединенная оппозиция чем нам грозила? Максимум расстрелом, ибо Троцкий не простил бы нам презрения его величия. Та же ситуация, что складывается сейчас, намного опасней. Она грозит не только смертью всем нам, что, по большому счету, не так уж и страшно, но и полным крахом всех наших надежд, мечтаний и чаяний. Провал дела Октября стал реален. И если мы проиграем, то Европа, а потом и мир падут под ударами нацизма и фашизма. Вы этого хотите? Чем дальше компетентные товарищи работают над его заявлениями, тем больше они похожи на правду. А значит, нам придется столкнуться лоб в лоб со всей Европой, имеющей крепкий тыл, надежно скрепленный фашистской идеологией. Конечно, она слабее нашей, но, товарищи, ни о каких восстаниях сознательных рабочих в тылу врага речи быть не может. Нам придется долго и упорно сражаться с лучшими армиями мира, объединенными под знаменами вермахта. Вы считаете, что это шутки? Я – нет. Ибо каждый невзвешенный шаг, каждый шаг, сделанный под давлением эмоций и сиюминутных желаний, может не только привести к лишним десяткам тысяч погибших товарищей, но и… – Сталин оборвал свою речь и вернулся за стол, принявшись молча набивать трубку. Тишина длилась минуту.

– Товарищ Сталин, но как нам поступать в такой ситуации? – спросил пришедший в себя, но все еще деморализованный Молотов.

– Вот это, товарищ Молотов, уже совсем другое дело, – произнес, пыхнув трубкой, Иосиф Виссарионович, лукаво улыбнулся и пригласил их сесть за стол, поближе. Предстояло многочасовое рабочее совещание.

Когда Молотов и Каганович вышли от Сталина, уже давно рассвело. Но ночное бдение не прошло бесследно.

– Хозяин на взводе, – задумчиво произнес Каганович, когда они остановились на крыльце, чтобы немного подышать свежим воздухом и покурить.

– Хозяин? – пробуя это слово на вкус, переспросил Молотов. – Да, очень на то похоже.

– А ведь все могло сложиться совсем иначе… – усмехнулся Лазарь Моисеевич. – Доберись Ежов до Тухачевского раньше, чем тот осознал бы сложившуюся ситуацию, мы бы ужасались глубинами падения армейских командиров и в припадках ярости подписывали расстрельные списки. Знаешь, меня немного лихорадит. Ощущение, будто мы прошли по краю бездонной пропасти.

– Но ведь ничего не изменилось, – пожал плечами Молотов.

– Изменилось то, что мы теперь знаем, что делать. Да и этого психического до руководства НКВД не допустили. Думаю, теперь все будет по-другому.

– И очередной дворянин станет Героем Советского Союза… – улыбнулся Молотов. – Не много ли их стало?

– Это имеет значение? Мне кажется, что намного важнее не их происхождение, а их поступки. Тухачевский же уже сделал достаточно для того, чтобы с ним считаться.

– Ты думаешь… Хозяин ему верит?

– До конца нет, но уже, по крайней мере, серьезно относится к его словам. Так что, хотим мы этого или нет, нам нужно будет поступать так же. Понять бы еще, кто за ним стоит. Вряд ли его демарш был поддержан его старыми друзьями. Кто теперь его поддерживает и продвигает?

– Я думаю, что никто. Он решился на собственную партию и пока ведет ее недурно.

– Почему ты так считаешь? – удивленно переспросил Каганович.

– Сегодня в кабинете Хозяина я вдруг осознал, что Тухачевский играл ва-банк, поставив на кон свою жизнь. Ты думаешь, кто-нибудь на это решился бы, не играя сольную партию? Вряд ли. В любом случае, происков Троцкого или армейцев за его демаршем я бы не стал искать. Тем более что он именно по ним и ударил.

Глава 4

22 марта 1936 года. Московская область. Село Волынское. Ближняя дача.

– Здравствуйте, товарищ Сталин, – кивнул Слуцкий [15]. – Добрый день, товарищ Берия.

Слуцкий был собран и подтянут как никогда. И на то у него были очень веские причины. Дело в том, что пять дней назад произошла кадровая перестановка в НКВД, вызвавшая откровенное замешательство в рядах сотрудников этого ведомства. Генрих Григорьевич Ягода неожиданно для всех был освобожден от смежных должностей и оставлен только на посту наркома НКВД, причем имея перед этим очень долгий разговор со Сталиным. Поговаривают, что лицо наркома после той беседы имело вид очень бледный. Впрочем, свою традиционную хамоватую манеру общения закостенелого завхоза с какой-нибудь овощной базы Генрих Григорьевич как-то подрастерял буквально за несколько часов. Ни крика тебе, ни хамства, ни оскорбления подчиненных. Конечно, интеллигентные манеры у наркома не прорезались, ибо неоткуда, но взвешенности в нем прибавилось изрядно. Эффект от этого получился очень необычный – его вежливость испугала всех чрезвычайно. «Что там случилось?» – пульсировал навязчивый вопрос в головах руководства НКВД и приближенных к телу.