Освободите нас от зла - Фредерик Дар

— Значит, это был ты, Шарль? — с трудом произнесла она.

Какое-то мгновение я боролся с искушением отрицать все, но доказательство моей вины было слишком очевидным.

— Да, Глория, это был я…

— И?..

На этот невысказанный вопрос отвечать предстояло мне…

— Да, всю эту паутину сплел я, сплел против твоего любовника. Но лишать его жизни я не собирался, лишь стечение обстоятельств привело тебя к убийству… Я узнал о твоей неверности в тот день, когда вернулся с охоты. Первой мыслью было убить вас обоих, но затем я решил отомстить иначе… Заметь, я и мысли не держал, что все произойдет подобным образом…

Я говорил, говорил, но в голосе моем не было убежденности, да она меня и не слушала…

Она вдруг странно вздохнула, направилась в угол комнаты и подобрала паспорт, брошенный мною. Он валялся у подножия елки. Затем она вышла из комнаты, и я не посмел ее удержать.

Я уселся в кресле, сложил на груди руки и уставился на свечи, мерцающие на елке. Сидел я так до тех пор, пока они не догорели до основания, одна за другой, потрескивая и дымя. Эти слабые огоньки, умирая, говорили мне, что теперь у меня никогда не будет ребенка, и жизнь моя отныне потеряла всякий смысл. С этого вечера я становился бесплодным, лишенным возможности продолжить свой род, как эта елочка, что уже умирала в своем серебряном наряде.

Шаги в коридоре затихли перед нашей камерой. Замки мягко заскрипели. Щеки Феррари побелели, и я услышал стук его сердца.

Ночь я провел в столовой. Кажется, я спал на канапе. Во всяком случае, соображал я туго… Когда рассвело, я поднялся в спальню. Наступила как раз та переломная пора, когда ночь уползает за горизонт и в окнах появляется свет, напоминающий замерзшие ручейки. Глорию я застал сидящей на кровати. Она посмотрела на меня ненавидящим взглядом. Я прошел в ванну, принял душ, побрился и вернулся в спальню. Я начал одеваться, и мне вдруг пришло в голову, не решится ли Глория на развод. Я спросил ее об этом. Она ответила, что мы безусловно должны расстаться, но не сейчас, и добавила, что хотела бы побыть одна и подумать обо всем. Я решил поехать в Париж и до полудня полюбоваться Рождеством там. Она согласилась со мной. Когда полностью рассвело, я уехал из дома. Не помню уже, чем я занимался в столице, улицы которой были еще пустынны. Лишь холодный ветер гонял по тротуарам белых снежных бабочек. Париж отсыпался после праздничной ночи. Народ толпился лишь вокруг церквей и кондитерских.

Я много пил в разных кафе. Голова у меня раскалывалась. Теперь уже мысль о расставании не казалось мне такой ужасной. Наше расставание становилось неизбежностью. Я продам завод и дом, поделю деньги пополам. Она уйдет в свою сторону, я — в свою… Для начала я отправлюсь путешествовать. Однажды вечером сяду в самолет и улечу в Южную Америку… Там под жарким солнцем я попробую забыть свое горе…

А если мне это не удастся, что ж… В запасе у меня всегда будет средство, самое лучшее из всех…

В полдень, слегка пьяный, я отправился домой. Когда я подъезжал к воротам, сердце мое сильно билось. Мне вдруг показалось, что все в моей жизни рухнуло… Перед домом я увидел свежие следы колес машины Глории. Значит, утром она куда-то ездила. Для чего?

За окнами нашей спальни я увидел ее силуэт. Заметив мой взгляд, она отпрянула от оконного стекла. Словно ей вдруг стало стыдно за то, что она ждет моего возвращения. В тот момент, когда я переступал порог дома, раздался выстрел. Я замер. Последовала жуткая тишина. Я понял, что Глории больше нет, что Глория — мертва!

Я бегом поднялся по лестнице на второй этаж. Дверь спальни была распахнута настежь. Глория лежала, привалившись к пуфику у трюмо. На затылке у нее опаленные порохом волосы набухали кровью. На полу я увидел маленький револьвер с инкрустированной рукояткой. Моя жена свела счеты с жизнью…

Я наклонился, подобрал револьвер и приставил его к виску. Я готов был нажать на курок, но в последний момент гадкий страх смерти заставил меня вздрогнуть, и я положил револьвер на туалетный столик.

Уход Глории не напугал меня, а, как ни странно, заставил вздохнуть с облегчением. Сейчас, когда ее больше не существовало, я ощущал в себе какое-то липкое спокойствие. Я спустился вниз, чтобы позвонить в полицию.

Вначале приехал местный полицейский комиссар, и все прошло нормально, поскольку между нами существовали хорошие отношения. Но затем прибыли представители прокуратуры и стали задавать мне кучу вопросов, ставивших меня в тупик. Следователь не мог понять, почему на рукоятке револьвера отпечатки моих пальцев, а не Глории… Теперь я понял, что стреляла она, держа пистолет сквозь ткань шелкового домашнего халата… Я сказал им об этом, но они спросили меня, почему она избрала столь сложный способ самоубийства. Да еще, вдобавок, почему вдруг рана оказалась на затылке, когда гораздо удобнее стрелять в висок. И мне нечего было на это ответить.

И еще одна вещь внушала им подозрение. Дело в том, что Глория умерла, сидя перед трюмо и сжимая в руке губную помаду. Работники прокуратуры не без оснований утверждали, что женщина не станет кончать жизнь самоубийством, нанося на лицо косметику. И напрасно я им доказывал, что она наносила косметику не на лицо, а на собственное самоубийство, И подтверждением служит тот факт, что губную помаду она в момент смерти держала в левой руке, хотя делала это всегда правой. Она никогда не была левшой. Следователь выпытывал у меня, с какой целью она решила маскировать самоубийство под убийство. Я пожимал плечами и утверждал, что не знаю, — вероятно, нервный срыв. Мои ответы не убеждали работников прокуратуры. Они обнаружили, что рождественский ужин остался нетронутым в тарелках, и находился он почему-то на кухне. И приборы в столовой пусты… Это их настораживало… Они попросили меня проехать с ними на Кэ Д'Орфевр, в управление криминальной полиции, и я вынужден был подчиниться…

Комиссар, который занимался моим делом, оказался довольно молодым, атлетически сложенным блондином, спокойным, с детским лицом и внимательными глазами. Он долго меня расспрашивал, вежливо, но настойчиво интересуясь нашей с Глорией жизнью. Он пытался нанять, знал ли я, что у Глории любовник. Я восхищался могуществом полиции, которая через несколько часов после смерти моей жены уже была в курсе ее личной жизни. Я сказал, что знал об этом, но простил ее, и что наша совместная жизнь была с тех пор безоблачной. На этом допрос был окончен. Я наивно полагал, что меня отпустят домой, но комиссар со взором невинного младенца заявил мне, что хотел бы задержать меня до завтра, и предупредил, что я могу заказать себе те блюда, которые сочту нужным. Короче, это был полуарест. Что-то им необходимо было проверить…

Назавтра никого, кроме дежурных полицейских, я не увидел. Я задавался вопросом, что со мной может произойти, и стал требовать адвоката, поскольку задержание мое казалось мне необоснованным. Дежурные рекомендовали мне повременить, поскольку с этими праздниками все вверх дном…

Еще через день меня принял в своем кабинете, пропахшем бумажной пылью, полицейский блондин. Он указал мне на стул и предупредил, что ознакомит меня с письмом, написанным моей женой за несколько часов до своей смерти. Это письмо получено утром, адресовано комиссару полиции Гарша. Вот оно, такое, каким запечатлелось в моей памяти.

«Господин комиссар, когда Вы получите это письмо, я, по всей вероятности, буду мертва, убита Шарлем Блондуа, моим мужем… Нынешней ночью я случайно обнаружила в его машине фальшивый паспорт, который прилагаю к сему письму. Он мне признался в том, что совершил убийство, и я уверена, он имеет намерение убить и меня. Он обнаружил мою связь с Ивом Норманом, исчезнувшим два месяца назад. Кроме того, мой муж находил забаву в том, что шантажировал меня, прикрываясь чужим именем. Я думаю, вы получите все подтверждения написанному мною, если обратитесь в почтовое отделение на улице Дюфур.

Несколько недель назад он убил моего любовника и спрятал тело в стену на территории своего завода. Эта стена находится напротив проходной. Прошлой ночью он мне все рассказал, и я уверена, что он повторит свой рассказ в полиции. Я могла бы скрыться от него, воспользовавшись его коротким отсутствием, но не желаю убегать от его мести, поскольку не могу жить без него. Я вам рассказываю все это не из чувства мести, но из желания, чтобы полиция завершила это дело.

Написано в Гарше 25 декабря»

Я читал все это, и буквы плясали у меня перед глазами какую-то бешеную фарандолу. В ушах у меня стоял звон. Каждое слово, написанное ее прекрасным нервным почерком, становилось ядовитой стрелой, пронзающей мое сердце и мою душу. Этим письмом Глория расчетливо убивала меня, только убийство это было словно мина замедленного действия, с часовым механизмом. Это было преступление гораздо более изощренное, чем предыдущее.