Сердце прощает - Георгий Косарев

- Где ест твоя муж?

- Не понимаю, о чем он? - растерянно сказала Аксинья, обратившись к мужчине в кепке.

- О, разве я не хорошо спросиль? - вновь усмехнулся капитан.

- Муж, где твой муж? - раздраженно сказал штатский.

- Мужа взяли в солдаты, - ответила Аксинья.

Теперь капитан не сводил глаз с Аксиньи. Не снимая перчаток, он достал пачку сигарет, закурил. У него было удлиненное загорелое лицо, нос тонкий, с горбинкой; выступающий вперед подбородок выбрит чисто, до синевы. Он окинул небрежным взором комнату, снова прошелся по ней, точно что-то прикидывая в уме, заглянул на кухню-чулан, оттуда прошел в соседнюю комнату и, возвратившись, с той же еще приметной усмешкой сказал Аксинье:

- Кто был твой муж здесь?

- Кем был муж в деревне? - поспешно повторил штатский.

- Был колхозником. Кем же он мог еще быть? - встревоженно сказала Аксинья. - Работал на ферме, подвозил корма, иногда плотничал, конопатил избы.

Выслушав перевод, капитан спросил опять на ломаном русском языке:

- Где ест он теперь? Армия? Партизан?

- Господи, какой же партизан! - воскликнула Аксинья. - Как призвали в армию - до сих пор не получила никакой весточки от него.

Капитан, коверкая русские слова, сказал:

- Русский армия капут. Алле зальдатен... марш, марш!.. как это?.. бежать.

Он испытующе уставился в лицо Аксинье. Не дождавшись от нее ответа, строго спросил:

- Ест твой мужьик коммунист? Большевик?

- Нет, что вы, он малограмотный мужчина, - сказала Аксинья, - больше промышлял по крестьянству, до политики не дорос.

Капитан кивнул, затем коротко и резко отдал солдатам какое-то приказание. Солдаты и мужчина в штатском подняли крышку сундука и вывалили на пол все его содержимое, выбросили все вещи из шкафа, порылись в постели, заглянули в печь. И пока капитан с игривой полуулыбкой задавал новые вопросы Аксинье, один из солдат извлек из-под лавки стопку книг, перелистав их, показал своему командиру страницу с портретом Сталина.

- Варум? Что есть это? - сразу враждебно спросил капитан.

- Это учебники для мальчика, он окончил два класса, а теперь школа не работает, - сказала Аксинья.

Капитан, не дослушав ее, швырнул книгу в угол к двери.

Солдаты осмотрели и обыскали все, что было возможно: двор, горенку, сени. Аксинья заметила, что один из немцев, что-то радостно залопотав по-своему, засунул в карман шинели новые шерстяные носки, а другой взял в охапку теплую шубу ее мужа и отнес на свою повозку. Протестовать Аксинья не посмела.

Когда по команде офицера солдаты вышли на улицу, штатский подошел к Аксинье и сказал:

- Господину капитану понравилась твоя хата. Она достаточно чистая и светлая. В бога господин капитан не верит, но против этих русских икон не возражает, они могут висеть на стене. Спать господин капитан будет здесь. - Он указал на кровать, где в последнее время спала Аксинья с сыном.

Аксинья не знала, что и ответить. Она только беспомощно развела руками. А капитан снова благосклонно улыбнулся и сказал:

- Ты имеешь... как это?.. очен красивый глаза.

Потом вынул из кармана тонкую плитку шоколада, величественным жестом протянул ее онемевшему от страха Пете и в сопровождении штатского мужчины вышел из дома.

В первый же день немцы отправили из деревни три автомашины с зимней одеждой, одеялами, теплой обувью. Затем целую неделю вывозили хлеб: были очищены все закрома; осталось лишь небольшое количество семян для весеннего сева. После этого черед дошел до колхозного скота: оккупанты начисто разграбили свиноводческую ферму, потом на специальных автофургонах увезли овец и крупный рогатый скот.

Терентий Петрович стоял возле своего дома и задумчиво попыхивал потемневшей от времени трубкой. Сизоватый дымок, вившийся над ней, быстро таял в холодном осеннем воздухе. Когда с Терентием Петровичем поравнялось несколько женщин, возвращавшихся с принудительной работы по починке дороги, он негромко сказал:

- Аксинья, задержись на минуту, ты мне нужна.

Аксинья свернула к калитке, у которой стоял старый доктор.

- Ну, как дела? - спросил он.

- Плохо, Терентий Петрович.

- Что-нибудь случилось с Игнатом?

- Ничего не случилось, но только каково ему сидеть-то в подполье. И прошло всего четыре дня, а ворчит. Говорит, не выдержу, убегу, куда глаза глядят.

- Нервы шалят, измотался человек, - сказал Терентий Петрович. - Да и понимать надо, обстановка у него опасная, он прекрасно это сознает.

- Я его и так, и сяк стараюсь успокоить, прошу потерпеть, обещаю что-то придумать, он того и гляди сорвется. И что делать-то?

Терентий Петрович украдкой посмотрел по сторонам, глубоко затянулся и сказал еле слышно:

- Пусть не унывает. Передай ему мой привет и скажи, что через два-три дня помогу ему переправиться в партизанский отряд.

Аксинья от удивления заморгала глазами, она сдвинула со лба на затылок свой полушалок, словно он мешал ей смотреть на доктора, и задрожавшим от волнения голосом воскликнула:

- Терентий Петрович, дорогой, отправь и меня, я очень прошу.

- Бог с тобой, Аксинья, у тебя же мальчонка. Куда его денешь?

- Завтра Петя уедет к бабушке. Право же, Терентий Петрович... А то чует мое сердце что-то неладное.

- Что ты имеешь в виду?

Аксинья, покраснев, опустила глаза.

- Боюсь я этого... ихнего капитана.

- Вот оно что! - Доктор нахлобучил поглубже поношенную баранью шапку. - Пожалуй, надо и об этом подумать, ты права.

- Постарайтесь, Терентий Петрович. Вон ведь Прасковья и Агафья ушли в отряд, а я разве хуже их? Буду стирать белье, чинить одежду, готовить пищу.

- Хорошо, - сказал доктор. - Что-нибудь решим.

* * *

Над деревней опускались вечерние сумерки. В воздухе медленно кружились первые снежинки.

...Войдя в дом, капитан Мейзель снял фуражку, повесил шинель на гвоздь возле двери, где дулом вниз на соседнем гвозде висел автомат его денщика, и, потирая остывшие руки, бодро произнес:

- Фрау Аксинья, пожалуйста, чай...

Он отлично заучил эти слова и выговаривал их почти без акцента.

- Русский зима идет, - указал он на окно, за которым летели легкие звездочки снега.

- Это еще не зима, а первая зимняя ласточка, - обмахивая чистой тряпкой самовар на кухне, ответила Аксинья.

- Лас-точ-ка?.. Что есть это? - сказал капитан и, очевидно сообразив, что хозяйка не сможет перевезти на немецкий это слово, сказал о другом: Ест холодно, эс ист кальт. Пожалуйста, чай. - И он приложил ладони к сверкающей белизной горячей русской печке.

Аксинья поставила на стол давно уже вскипевший желтый пузатый самовар и сказала:

- Пожалуйста, пейте.

Капитан в знак благодарности кивнул, затем прищелкнул пальцами.