Корабль смерти, Стальной человек и другие самые невероятные истории - Ричард Матесон

Он споткнулся, едва не упал. Схватился за перила правой рукой. Крик зародился и застыл у него в горле. Рука растворялась в воздухе. Рот сам раскрылся от пронзившего его ужаса.

— Нет! — хотел выкрикнуть он, но у него получился только жалкий писк.

Он продолжал карабкаться наверх. Распад пошел быстрее. Кисти рук. Запястья. Они просто рассылались на куски. Ощущение было такое, будто его кинули в чан с концентрированной кислотой.

Разум закручивало внутрь самого себя, когда он пытался осмыслить происходящее. Но все равно продолжал подниматься по ступенькам, теперь уже на лодыжках, на коленях, на расползающихся останках исчезающих ног.

И тут он понял все. Почему дверь кабины была заперта. Почему они не позволили ему увидеть собственный труп. Почему его тело просуществовало там так долго. Потому что он добрался до две тысячи четыреста семьдесят пятого года живым и только потом умер. И теперь ему придется вернуться в тот год. Он не сможет быть рядом с ней даже в смерти!

— Мэри!

Он пытался кричать. Она должна узнать. Но не получилось издать ни звука. Он ощутил, как распадаются части горла. Он должен как-то добраться до нее, дать ей знать, что вернулся.

Он добрался до лестничной площадки, протиснулся в открытую дверь их спальни, увидел ее, лежащую на кровати, забывшуюся в горестном изнеможении.

Он позвал. Ни звука в ответ. Гневные слезы брызнули из пересохших глаз. Он стоял в дверном проеме, пытаясь войти в комнату.

«Без тебя мне не жить».

Всплывшие в памяти слова терзали его. Его плач был похож на отдаленное бульканье лавы.

Он почти уже растворился. То, что от него осталось, поднималось над ковром, словно утренний туман, черные глаза сверкали яркими темными бусинами в клубящейся мгле.

— Мэри, Мэри… — теперь он мог только думать, — как сильно я тебя люблю.

Она не проснулась.

Он усилием воли придвинулся ближе, впитывая в себя ее расплывающийся образ. Чудовищное отчаяние сдавило его разум. Его призрак содрогнулся от едва слышного стона.

А потом женщина, улыбнувшаяся в тревожном сне, осталась в комнате одна, если не считать пары призрачных глаз, которые повисели в воздухе еще мгновение, а затем исчезли, как будто крошечные миры, вспыхнувшие при рождении и в тот же миг умершие.

Ведьмы на тропе войны

Семь хорошеньких миниатюрных девушек сидят рядком. За окном ночь, проливной дождь — самая погода для войны. В комнате уютное тепло. Семь девушек в халатиках болтают. На настенной металлической пластине значится: ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ СИСТЕМОЙ НАВЕДЕНИЯ.

Небеса прочищают глотку раскатом грома, примеряя на бескрайние плечи и сбрасывая разветвленную молнию. Дождь заставил мир затихнуть, он гнет деревья и испещряет точками землю. Дом квадратный, приземистый, одна стена у него из пластика.

В доме щебечут семь хорошеньких миниатюрных девушек.

— Так вот, я ему говорю: «Этого мне не надо, мистер Зазнайка». А он говорит: «О, неужели?» А я ему: «Именно так!»

— Честное слово, я так буду рада, когда все это закончится. Я видела такую милую шляпку, когда ходила в последнее увольнение. О, чего бы я не отдала за нее!

— И ты тоже? Ну я даже не знаю! И волосы-то толком уложить невозможно. Только не в такую погоду. Почему нам не позволяют покончить со всем этим?

— Мужчины! Меня от них просто тошнит.

Семь пар машущих рук, семь поз, семь голосов тоненько звенят на фоне грома. Зубы сверкают, когда девушки хохочут. Руки без устали рисуют в воздухе узоры.

Центр управления системой наведения. Девушки. Семь девушек. Хорошенькие. Нет ни одной старше шестнадцати. Кудряшки. Конские хвосты. Челки. Пухлые губки — улыбающиеся, кривящиеся, выражающие эмоцию за эмоцией. Искрящиеся молодые глаза — блестящие, подмигивающие, прищуривающиеся, холодные или теплые.

Семь здоровых молодых тел покоятся на деревянных стульях. Гладкие девичьи конечности. Девочки — хорошенькие девочки — целых семь.

Армия уродливых мешковатых мужчин, увязая в грязи, с трудом бредет по кромешно-темной грязной дороге.

Дождь льет потоками. Обрушивается, как из ведра, на изможденных людей. Громадные сапоги чавкают, погружаясь в жидкую желто-коричневую грязь и вытягиваясь из нее. Грязь стекает с носков и подметок.

Медленно шагающие люди — сотни людей, — промокшие насквозь, жалкие, истощенные. Молодые сгорбились, как старики. Нижние челюсти отвисли, рты хватают черный сырой воздух, языки высунуты, запавшие глаза глядят в пустоту, не выражают ничего.

Привал.

Люди валятся в грязь, падают на свои вещмешки. Головы откинуты назад, рты раскрыты, дождь хлещет по желтым зубам. Руки замерли неподвижно — жалкие кучки из кожи и костей. Ноги не движутся — обтянутые хаки деревяшки, изъеденные червями. Сотни бесполезных конечностей, прикрепленных к сотням бесполезных тел.

Позади них, впереди, по бокам рычат грузовики, танки и маленькие машинки. Толстые шины расплескивают грязь. Покрышки тонут, засосанные липкой жижей. Дождь барабанит мокрыми пальцами по металлу и брезенту.

Лампочки молний вспыхивают, но не горят. Мимолетные всполохи света. Лик войны мелькает лишь на мгновенье — собранный из ржавых ружей, вращающихся колес и окаменелых лиц.

Темнота. Рука ночи закрашивает краткие проблески в буре. Погоняемый ветром дождь хлещет по полям и дорогам, сечет деревья и грузовики. Потоки пузырящейся воды оставляют на земле шрамы. Гром, молнии.

Свисток. Покойники восстают. Сапоги снова чавкают по грязи — глубже, ближе, теснее. Подходят к городу, который преграждает путь к городу, который преграждает путь к…

Военный сидел в комнате для переговоров в Центре управления. Он внимательно следил за связистом, который, скорчившись над приборной доской, с наушниками на голове, записывал сообщение.

Офицер наблюдал за связистом. «Они приближаются», — думал он. Замерзшие, промокшие, испуганные, они идут на нас маршем. Он передернулся и закрыл глаза.

Тут же снова открыл. Видения наполнили сузившиеся зрачки — клубящийся дым, объятые пламенем люди, непостижимые ужасы, которые воплощаются сами собой без слов и образов.

— Сэр, — произнес связист, — сообщение с наблюдательного поста. Вражеские силы на подходе.

Офицер поднялся, подошел к связисту и взял сообщение. Прочитал, и лицо его побелело, рот искривился.

— Да, — подтвердил он.

Развернулся на каблуках и пошел к двери. Открыл ее и вошел в смежную комнату. Семь девушек прекратили болтать. Комната погрузилась в тишину.

Офицер встал спиной к пластиковой стене.