Сэр Майкл и сэр Джордж - Джон Пристли

— Но я слышала, как мистер Кемп говорил об этом по телефону с сэром Джорджем Дрейком и сказал, что едет завтра с леди Бодли-Кобем смотреть ее дом в Дербишире.

— Счастлив слышать это. — Он произнес эти слова так, словно и впрямь был счастлив. — Кемп, конечно, сейчас крепко заложил за воротник, но то ли еще будет, когда он вернется с докладом, — у бедняги Дрейка глаза на лоб полезут. Кстати, Шерли, мне не совсем понятно, откуда у вас такая закадычная дружба с этим ничтожеством Кемпом.

— Ах, ничего подобного… просто он хорошо ко мне относится и…

— И к тому же такой милый! — продолжал сэр Майкл, приходя в бешенство. — Знаю все наперед. Не забывайте, он работал у меня в Комси. Так вот сейчас я расскажу вам, что такое Тим Кемп.

— Я вас слушаю, — сказала Шерли, выждав немного.

— Спросите кого угодно, и вам всякий скажет, что я не бог весть как серьезно отношусь к себе и к своей деятельности в Комси, — начал сэр Майкл медленно. — По по сравнению с Кемпом я воистину второй Джордж Дрейк. А это, право, чертовски досадно. И не в том дело, что он просто безответствен. Он настоящий очаг анархии и всякой чертовщины в учреждении. Право же, он служит какой-то неведомой потусторонней силе, какому-то злобному божеству в женском обличье — видимо, именно поэтому вы, женщины, бессознательно всегда на его стороне. Вот кто настоящий подрывной элемент, а раз так, ему не место на государственной службе. Когда мне удалось наконец выдворить его из Комси, я заявил, что он вернется туда только через мой труп. Такие люди, как Джордж Дрейк или наш Дадли Чепмен, считают, что он просто тупой и ленивый пьянчуга, — и, без сомнения, это так и есть, — но они не понимают того, что я понимал всегда: по-своему он на редкость хитер и сообразителен. И от него жди всяких пакостей.

— Да что вы, он такой безобидный, уверяю вас!

— Вам так кажется? Не верьте этому, Шерли. Взять хотя бы эту идиотскую историю с Бодли-Кобем. Спорю на пять фунтов, что Джордж Дрейк нарочно напустил на нее Кемпа, после того как у других ничего не вышло, решил втравить его в историю, чтоб он не пакостил в Дискусе. А что вышло? Он устраивает сумасшедшую вакханалию. И непременно впутает Дрейка в какое-нибудь безумное дело. Да еще меня поставил в дурацкое положение. И какая наглость — налакался джину с этой старой ведьмой, а потом как ни в чем не бывало увел вас куда-то…

— Но он видел, что мне ужасно неловко и нужно… попудрить нос… и выпить чаю…

— Когда мы познакомились, — перебил ее сэр Майкл мрачно, — вы сказали, что он пригласил вас позавтракать и вы разговаривали обо мне…

— Да, разговаривали. Но он сказал только, что вы умный, но несчастный…

— Знаю, знаю. И это все?

— Больше я ничего не помню.

— Ничего? Ровным счетом? Вы уверены?

Он вдруг повернулся к ней, быстро протянул руку у нее за головой и, прижав ладонь к щеке девушке, обратил ее лицо к себе. Он поцеловал ее, и, как она ни старалась, но не сумела отстраниться, оставив этот поцелуй без ответа.

Он достал портсигар — очень изящный и, как видно, золотой, она не сомневалась, что это подарок какой-нибудь женщины, богатой, необычайно изощренной, порочной женщины, — но не открыл его.

— Ну хорошо. Где бы нам с вами пообедать? — спросил он каким-то хриплым, неестественным голосом.

Она почувствовала дрожь во всем теле. Вот он, решительный миг.

— Я обещала быть дома. Но мне ужасно не хочется расставаться с вами, особенно после такого трудного и неприятного дня. Отчего бы вам не пообедать у нас? Я предупредила маму, что вы, может быть, придете… Майкл.

— Спасибо, Шерли, — услышал он свой голос. — Дайте-ка мне подумать.

Думать нужно было быстро и серьезно. Он сразу понял, что сегодня она не согласится пообедать с ним, а так как он с самого начала рассчитывал на это, именно на это, ему грозил пустой и тоскливый вечер. Но еще неизвестно, что хуже — провести такой вечер или принять ее приглашение: какой-нибудь противный домик на окраине, персиковый компот, мама, папа и сама Шерли, преобразившаяся, и, быть может, навсегда, в обыкновенную машинистку, пришедшую домой с работы! Но, с другой стороны, может быть, это избавление, выход из ловушки: может быть, придет конец его смешной влюбленности, которая там, в присутствии мамы с папой, будет слишком уж нелепой. Конечно, час-другой он будет выглядеть дураком, зато потом легко отбросить все глупости. Бедное дитя, сама того не подозревая, она зовет его разрушить чары. Он снова повернулся к ней, взглянул на ее поднятое лицо, смутно видное в полумраке, и подумал о том, насколько крепки эти чары.

— Я сказала маме, что в любом случае вы отвезете меня домой, — проговорила она извиняющимся тоном, — и как же не предложить вам поужинать с нами. Они это называют ужином, но, право, это все равно что обед. А мама так вкусно готовит. Хотя вам, наверно, будет скучно и неинтересно.

— В клубе тоже не бог весть как весело по вечерам.

Она пропустила эти слова мимо ушей, занятая своими мыслями.

— Не думайте, я не так глупа, я не воображаю, что бываю сама собой дома, при родителях. Скорее уж на работе, хотя и там не вполне. По-моему, я нигде не бываю собой, кроме как в собственных мыслях. Так вы поужинаете с нами?

— Ну что ж, Шерли, если вам действительно этого хочется… Мне это не улыбается по многим причинам. — Не давая ей возразить, он поспешно продолжал: — Но ведь мне улыбалась поездка к этой ведьме Бодли-Кобем. Я уже признался вам, что я очень тщеславен и, пожалуй, слишком самоуверен, а в Комси мне приходится иметь дело с такими набитыми дураками, что я совсем раздулся от важности. Раньше, когда я стоял во главе института, мне приходилось иметь дело главным образом с художниками, и хотя они ужасны и могут свести с ума, зато в них нет этой непроходимой тупости, как в Дадли Чепмене, Джиме Марлоу, Хоукинсе, Тарлтоне и Берде — или как в Джордже Дрейке и его молодчиках, хотя они чуть получше моих. Я подозреваю, что в людях, которые норовят руководить искусством, есть некий природный идиотизм. Я прихожу от них в отчаяние и готов совершить какое угодно безрассудство. Ну, а тщеславие, самомнение, гордость, конечно, тут как тут. Но кстати, вы вовсе не обязаны выслушивать все эти излияния. Попробуйте думать о чем-нибудь другом. Наверно, вы так и делаете.

— Да, обычно, когда люди много говорят, я так и делаю. — Вид у нее был задумчивый и торжественный. — Но вы другое дело. Вас мне приятно слушать, хоть я и не все понимаю.

Это наивное признание породило в нем столько противоречивых чувств, что он растерялся и не знал, что сказать. Но тут же он понял, что ему необходимо выпить.

— Ваш отец пьет виски?

— Боюсь, что нет. Только пиво да иногда сидр. У мамы есть херес — для торжественных случаев, — но не такой, как вы любите.

— Я велю шоферу остановиться возле бара. Зайдете со мной?

— Нет, лучше я подожду в машине, если вы не очень долго.

— Всего минутку. Я люблю выпить, но не в английском баре средней руки — этом раю для идиотов.

Через десять минут он уже снова сидел рядом с ней, держа в руках четвертинку шотландского виски, и свинчивал с горлышка металлический стаканчик.

— Хотите глотнуть?

— Нет, спасибо. Мама сразу почувствует запах, рассердится и будет проклинать вас. Конечно, потом, когда вы уйдете. Но вот что интересно — если бы не нужно было ехать домой, я бы выпила, а ведь раньше мне никогда не хотелось.

— Пожалуй, вам это пошло бы. — Он обронил эту фразу небрежно, быстро наполняя и осушая стаканчик. Голова у него была крепкая, он мог много выпить, куда больше многих мужчин, и владеть собой; однако подобно многим людям, умеющим пить, но живым и темпераментным, он возбуждался от первого же глотка. Все вокруг него вдруг переменилось, иной казалась теперь и роль, которую ему предстояло сыграть. Машина снова двигалась, свет фонарей и неоновых вывесок все чаще хлестал по мокрым стеклам, и все окружающее казалось теперь возвышеннее, драматичнее. — А этот тип знает, куда ехать?

— Я объяснила ему, пока вас не было. А потом вдруг мне пришла мысль… — Она заколебалась.

— Жалеете, что пригласили меня к ужину?

— Что вы, конечно нет. Но все же по многим причинам мне не следовало делать это. А вдруг всем от этого будет только хуже? И я не знала тогда, зачем приглашаю вас, но все равно, мне ужасно хотелось, чтоб вы пришли. Глупо, правда?

— Конечно, это не очень разумно. — Он в пятый раз осушил стаканчик и теперь завинчивал его на место. — Но разумное составляет лишь ничтожную долю нашего существа, это нечто возникшее недавно и далеко не самое приятное. Милая. — И, обняв ее, он привлек Шерли к себе и склонился над ней. Но тут она превратилась в самую обыкновенную женщину, каких у него было много: волосы, нежная кожа, дрожащие губы — и только; он желал ее лишь плотью; воображение, в котором пылала безрассудная страсть, никак не участвовало в этом мальчишеском флирте, ожидая совсем иного мгновения, когда ее красота — которая вовсе не принадлежит ей, ведь это просто случайный дар — предстанет перед ним обнаженной и торжествующей, но, увы, тогда он овладеет ею, и все будет кончено, предано забвению. Теперь он был рад, что принял ее дурацкое приглашение. Воображение завело его в ловушку; нелепая действительность, быть может, скоро выпустит его на свободу. А пока что он выпустил девушку, решив, что надо опрокинуть хотя бы еще один стаканчик. А потом — вперед, вперед, на Уинстон-авеню, дом 5, к маме с папой, к персиковому компоту и телевизору, туда, где Майкл Стратеррик снова станет здравомыслящим человеком!