Плата за одиночество - Бронислава Вонсович

- Маргарета, тебе прошлого раза не хватило? - неожиданно зло сказал Эдди. - Пусть она уходит домой, мы сами разберемся.

- Не тебе решать, Хофмайстер, - холодно ответила инора Эберхардт. - Штефани, как закроешь, спустишься вниз.

И посмотрела на Эдди так, что сразу было понятно - сейчас ей, что называется, вожжа под хвост попала и никаких возражений она попросту не услышит. Тот и не стал ей ничего возражать, лишь зло сплюнул на пол, показывая свое отношение. Плевок проводили взглядом мы обе - обычные посетители так себя не вели.

- Ну и дура ты, Маргарета, - припечатал он.

- Не лезь туда, где ничего не понимаешь. Штефани, ты почему до сих пор стоишь на месте?

- Извините, инора Эберхардт.

Я метнулась к входной двери, хотя мне очень не понравился их разговор. Что такого привез этот Эдди, чего, по его мнению, я не должна была видеть? И почему инора Эберхардт, напротив, настаивала на моем присутствии? Я вдруг подумала, что пропади я вот так, как моя предшественница, Марта, так обо мне и никто не вспомнит, кроме Регины, да и та ничего сделать не сможет, даже заявление в стражу написать - подруга, это ведь не родственница...

Делала я все как можно медленнее, втайне надеясь, что они все там без меня внизу разберут. Но когда я спустилась, на стуле рядом с лабораторным столом стояла объемистый мешок, и им явно никто еще не занимался. Инора Эберхардт мирно беседовала со своим гостем, тот уже не злился. Плевать, наверно, здесь было попросту опасно - попадешь еще ненароком в какую-нибудь открытую баночку с непонятно чем, и навсегда очистишь лицо от ненужной поросли... Правда, скорее всего, вместе с кожей. Честно говоря, меня вообще удивило, что у иноры Эберхардт, обычно столь придирчивой и аккуратной, столько всего открытого стоит. Но, видно, она что-то показывала этому Эдди, потому что при моем появлении баночки стали закрываться и убираться со стола, мужчина что-то дописал на листок бумаги, сложил его, убрал в карман и вопросительно на меня посмотрел.

- Инора Эберхардт, я все закрыла, - объяснила я ему, хотя смотрела на свою нанимательницу.

- Замечательно, - она ласково мне улыбнулась, а я почувствовала, как по спине побежала струйка холодного пота. Почему-то на ум пришла большая сытая кошка, которая играет с пойманным мышонком. Просто так, ради удовольствия. - А теперь мы с тобой вместе разберем эту сумку, чтобы ты знала, где что лежит, когда будешь мне помогать.

- Дурацкая идея, Маргарета, - повторился Эдди.

- Мне казалось, мы с тобой выяснили этот вопрос, - инора Эберхардт недовольно прищурилась, - и ты все понял.

- Понять-то я понял, но это не значит, что идея от этого стала лучше. Разгребать в случае чего опять придется мне.

Почему-то при этих словах я представила себе лопату и холмик свежевскопанной земли, под которым лежит тело бедной Марты. Почему-то я сейчас была уверена, что ее нет в живых, никуда она не уехала. Это все этот Эдди разгребает последствия неудачных идей иноры Эберхардт.

- Штефани, - повелительно бросила мне инора Эберхардт.

И я трясущимися руками начала развязывать тесемочки, связанные между собой и стянутые каким-то непонятным артефактом.

- Ты ее напугал, Эдди, - обвиняюще сказала инора Эберхардт. - И она теперь думает непонятно что.

- Если напугал, значит, не дура, - буркнул тот. - Пуганные живут дольше и счастливее.

Он отодвинул меня от мешка и начал распутывать сам, пока не отключая артефакт. Назначение его я сходу определить не могла. Скорее всего, должен он быть охранным - ведь не зря же Эдди бросил свой мешок без присмотра, не боясь, что его украдут? Но на те охранные, что я видела, этот артефакт никак не походил. Но тут Эдди окончательно все развязал, крутанул верхнюю часть артефакта и раздвинул горловину мешка. То, что произошло потом, оказалось для меня полнейшей неожиданностью Заструился блекло-серый дымок, столь дурно пахнущий, что я тут же сглотнула в попытках удержать тошноту. Эдди доставал какие-то свертки, корешки, баночки, но мне это было уже совсем неинтересно, так как зеленые круги перед глазами не способствуют любопытству.

- Держи ее! - внезапно крикнула инора Эберхардт.

Я еще успела удивиться, кого она предлагает держать, никто же никуда не убегает, как меня накрыло беспамятство, темное и вязкое, как холодная осенняя грязь. Приходила я в себя тяжело, звуки извне с трудом пробивались в сознание. По щекам меня довольно грубо похлопывали в попытках быстро привести в себя, и раздраженный мужской голос бубнил:

- Довольна? Она же не только закрываться не умеет, она даже не понимает, от чего. Где ты только ее такую выкопала, полностью необученную?

- В приюте, - тихо отвечала инора Эберхардт, по голосу которой было понятно, что она чем-то ужасно расстроена. - Ты же понимаешь, мне проверить надо было.

- Проверила? Довольна? Я тебе и без всех этих проверок сказать мог, что у нее при себе вообще ничего магического нет. Маргарета, она чиста как новорожденная. Или ты сейчас всех подозревать будешь?

- Но ведь почему-то ее с таким Даром не отправили из приюта в Академию?

- Я тебя умоляю, - Эдди прекратил бить меня по щекам и поднес что-то очень резко пахнущее, я невольно чихнула и с трудом открыла глаза, но вот сфокусировать их никак не удавалось. - А монастырь туда вообще кого-то отправляет? Она там пахала по зарядке артефактов день и ночь. По закону они ее после восемнадцати удерживать не могут, а до - за милую душу. Определяют монахини дар у подопечных, когда тем всего по пять лет, маленькая просьба проверяющему магу, подкрепленная благословлением Богини, возможно, даже материальным,- и уровень Дара занижен. У нее он, кстати, поначалу мог быть и не столь высоким, просто, когда до дна вычерпывают ежедневно, это способствует росту магии. А ее вычерпывали, не сомневайся. И если бы ты сама озаботилась это сделать сегодня, ее бы так не скрутило, поверь. Радуйся, что она сырую магию не выплеснула. Дура ты, Маргарета! - и, после короткой паузы, уже мне. - Детка, как там тебя - Штефани? - давай-ка заканчивай изображать из себя работу некроманта, а то твоей хозяйке придется лекаря вызывать. Все уже закончилось.

- А что это было?

Я сама удивилась собственному слабому голосу. Сидела я на жесткой табуретке, придерживаемая гостем иноры Эберхардт безо всякого почтения. Да что там почтения? Мне показалось, что меня совершенно беззастенчиво изучают, а возможно, уже и полностью изучили, пока я была без сознания. Пальцы у него были не менее жесткие, чем у Рудольфа, и были эти пальцы много выше талии. Я выпрямилась и постаралась освободится от чужих рук.