Горечь таежных ягод - Владимир Петров

— Есть! — весело подтвердил Утяшин и подмигнул Кадомцеву.

Майор Утяшин, несомненно, принадлежал к той категории людей, которые нравятся с первого взгляда. Дружелюбие, простота, общительность — все это у Утяшина лежало на виду, не навязчиво, но бросалось в глаза.

Вчера вечером в канцелярии дивизиона Кадомцев сразу как-то повеселел, почувствовал себя уверенней, разглядев средь папиросного дыма усатую добродушную физиономию Утяшина. Будто старого знакомого встретил…

Подполковник Прохоров потушил о каблук папиросу, тщательно закопал окурок в песок, поднялся с пенька и сделал несколько шагов к самой воде.

На другом берегу столпились на яру мачтовые сосны, сонные, разнеженные весенним теплом. Оттуда тянуло нагретой смолой, казалось, воздух был настоян смоляным янтарем.

— «Здесь будет город заложен!» — с шутливым пафосом продекламировал Утяшин из-за спины командира.

Прохоров повернул голову, поморщился недовольно: он, кажется, думал о другом. А может быть, совсем ни о чем не думал.

— Город не город, а купальню тут возводить будем. Место удобное, чистое. Водоем обширный, дно песчаное. И глубина соответствует наставлениям. Лучшего плеса поблизости, пожалуй, и не сыскать. Ну, а как думает комиссар?

— Комиссар думает как командир.

Кадомцев до сих пор не мог забыть обидного вопроса подполковника Прохорова: «Что же это вы, батенька, будучи техником системы, пошли в политическую академию? В инженерную по здоровью не потянули?» Вот, оказывается, почему накануне вечером он все справлялся о состоянии здоровья! Странный вопрос. Как будто при поступлении в политическую академию делают какую-то скидку на здоровье. Прохоров удивился, узнав, что у Кадомцева первый спортивный разряд по легкой атлетике. И кажется, не очень поверил этому.

Потоптался, с хрустом приминая подошвами песок, поманил пальцем майора Утяшина.

— А проект Трушкова я не утвердил. Не то чтобы зарубил совсем, а не утвердил. И тут вы как начальник штаба проявили нетребовательность. Проект не учитывает весеннего половодья — сваи низкие. Это раз. Потом раздевалка мне не нравится.

— И мне не нравится, — сказал Утяшин.

— Интересно, чем же?

— Вычурная. А должна быть простота. Воинская строгость.

— Верно. Нам эти модерные навесы ни к чему. Надо переделать.

— Так точно! — улыбнулся Утяшин. — Беру на карандаш. Выдам команду Трушкову, и он мигом изобразит в соответствующем виде.

— И чтоб арку убрать. А также грибки. Здесь ведь не курортный пляж, а солдатская купальня.

— Само собой, — подтвердил Утяшин. — Уберем.

Подполковник Прохоров удовлетворенно закинул за спину руки, обернулся к Кадомцеву, глазами показывая: вот, мол, как надо вести деловой разговор, как беседовать с командиром.

— Вы ефрейтора Трушкова не знаете? Не знакомы еще? Так непременно познакомьтесь. Светлая голова! Окончил архитектурный институт. Конечно, солдат с высшим образованием теперь не в диковинку. Хотя оканчивают вузы по-разному. Некоторые — для диплома, а этот влюблен в свое дело. Даже здесь, в армии, живет им. Вот что называется призванием. Да… А кстати, как считаете: политработа — это призвание или только профессия?

— Разумеется, призвание, — ответил Кадомцев.

— Так, ясно… А начальник штаба что думает? Согласен?

— Никак нет, Виктор Семенович! — убежденно сказал Утяшин и, обернувшись к Кадомцеву, стоявшему чуть сзади, пояснил, приятельски улыбаясь: — Призвание как понятие применимо только к работе творческого характера. Это же аксиома.

— Ну да, — согласился Кадомцев. — Все зависит от подхода. Я, например, считаю, что воспитание людей должно быть делом творческим.

— Ага, значит, два подхода! Интересно… — оживился Прохоров. — Да вы не спорьте за моей спиной, становитесь сюда. Чтобы, как говорится, лицом к лицу.

Кадомцеву совсем не хотелось спорить. Спор хорош своей естественностью. А здесь их сталкивают, как бойцовых петухов, напоказ. Впрочем, майора Утяшина это, кажется, ничуть не смущало. Азартно пощипывая ус, он горячился всерьез.

— Я об этом слыхал! И не раз! Но это только красивые слова, которые используют как ширму, знаете, для чего? Для оправдания своей бездеятельности. Не обижайтесь, я сейчас не имею в виду никого конкретно. Однако такие люди есть среди офицеров. Начинаешь с него спрашивать, требовать, а он вот это самое в ответ: воспитание людей — призвание, которого у меня нет. А я в таких случаях говорю: неправильно! Офицер — это обыкновенная профессия, каких сотни. Офицером может быть всякий образованный, исполнительный, волевой человек.

Отступив на шаг, Прохоров выжидательно взглянул на Кадомцева: ну что он ответит на это?

— И все-таки политработа — это призвание, — стоял на своем Кадомцев.

— И все-таки она вертится! — усмехнулся Утяшин. — Громко, но не убедительно.

— Это доказывается не словами, а делом. Работой.

— Ого, это уже вексель! — пошутил Утяшин, и хотя на лице его была прежняя товарищеская доброжелательность, Кадомцев почему-то подумал, что никакой близости у них с Утяшиным не будет…

— Не знаю, не знаю… — в раздумье протянул подполковник Прохоров. — Откровенно говоря, я и сам в этом как следует пока не разобрался. Жизнь дает разноречивые примеры. Вот взять, к примеру, старшего лейтенанта Вахрушева. Первое время, как пришел он к нам, дело прямо драматически складывалось. Вроде специалист неплохой, а с людьми работать — ну никакого толку! Бились, объясняли — все напрасно. Тут уж о призвании и говорить не приходилось. А теперь не узнать. Образцовый командир, прекрасный офицер наведения. Научился, жизнь научила.

— Вахрушев? — вспомнил Кадомцев. — Это, кажется, вчерашний дежурный по части?

— Он самый, — подтвердил Прохоров.

Вахрушев запомнился белозубой улыбкой и какой-то необычной подвижностью.

И еще Кадомцев, помнится, удивился его памятливости. Дежурный только мельком перелистал удостоверение личности Кадомцева, однако успел запомнить каждую страницу.

«До тридцати не женятся либо очень умные люди, либо неудачники», — Вахрушев произнес это с глубокомысленным видом, отдавая Кадомцеву документы.

— По-моему, он любит изрекать афоризмы, — заметил Кадомцев.

— Верно, — рассмеялся командир. — Чаще всего собственного изготовления. На первых порах своей службы выдал «изречение»: «Леса нет — одни сосны, земли нет — один песок, людей нет — одни солдаты». Пришлось ему конкретно указать.

— Ваш предшественник называл это «кузьмапрутковщиной», — усмехнулся Утяшин. — Как вам нравится?

Кадомцев, пожав плечами, промолчал. Мало ли что говорил его предшественник?

— Умел человек анализировать. С принципиальных позиций. — И по тому, как это было сказано Утяшиным, Кадомцев без труда понял: жил тот с его предшественником не очень-то дружно.

— Значит, не зря на повышение пошел. Заслуженно, — сказал Кадомцев.

— Да уж конечно. Заслуженно.

Подполковник Прохоров молча слушал многозначительный диалог своих заместителей; он заметил холодок отчужденности на лицах обоих.

— Ну что ж, прогулялись, поговорили… Рекогносцировку провели. Теперь, пожалуй, пойдем в штаб. Будем знакомиться с документами.

2

— Подъем!

Не открывая глаз, Кадомцев привычным движением сбросил одеяло, подогнул к животу ноги и резко, по-курсантски, спрыгнул с кровати. И сейчас же зажмурился: прямо в глаза било солнце, заливая комнату ослепительным желтым потоком.

Барак ходил ходуном. За дощатой перегородкой в солдатской казарме слышался топот, приглушенный гомон. Властно покрикивал старшина. Видимо, поднялся он давно — его койка, стоявшая рядом, была аккуратно заправлена, на тумбочке поблескивал вымытый бритвенный прибор с мокрой кисточкой.

На стуле Кадомцева лежала выгоревшая, чисто выстиранная и отутюженная спортивная форма, на полу — резиновые белые тапочки, тоже, очевидно, из БУ. Форма оказалась в самый раз — первый рост, от нее пахло каптеркой: мылом, нафталином и кожаными ремнями.

Подошел старшина — свежий и благоухающий, будто только что из парикмахерской. Кадомцев подумал, что в комнате запаха одеколона он не почувствовал, а тут на крыльце сразу почувствовал. Это потому, что сосняк есть сосняк. Даже самые лучшие духи будут фальшивить.

— Доброе утро, товарищ капитан! — Старшина круто повернулся к строю, сверкнув на солнце надраенными пуговицами.

— Сержант Хомякова! Принимайте командование. — Потом нагнулся к Кадомцеву, пояснил на ухо: — Это наш военфельдшер, а также спорторг. Необыкновенная девушка.

— Это как понимать? — спросил Кадомцев.

— А по всем статям. И по женским и по мужским. Плавает, стреляет, бегает, прыгает и на аккордеоне, то же самое, играет. Дисциплинированная и морально устойчивая.