Тайна стоит жизни - Зуфар Фаткудинов

«Видимо, в этом и кроется противоречие: между убийством Севчука, цель которого отвлечь внимание от Святовского поселка, и появлением Космача в этом населенном пункте», — подумал Закиров.

Эта догадка укрепила его решимость искать преступника именно в Святовске.

«С завтрашнего дня перееду в поселок», — решил Закиров.

Вечером, приехав из Святовска, он позвонил Бабаниной.

Ильдар был порядком измотан беготней. И, видимо, усталость притупила обычное волнение. «Кажется, уже сил на волнение не осталось», — подумал он, слушая ее голос.

— Знаешь что, Ильдар, — долетел по проводам ее голос из другого конца города, — у меня есть предложение.

Ильдар насторожился. Приятное предчувствие чего-то неожиданного и необычного, что должно было произойти в их отношениях, вмиг вытолкнуло усталость.

— Сейчас 19-40. Так?

— Верно, — подтвердил Закиров, взглянув на часы.

— Моя подруга отмечает сегодня окончание института. Есть приглашение. Одна я не хотела идти. Если хочешь, пойдем.

— Да мне неудобно, наверное. Меня-то не приглашали, — стушевался Ильдар, но, поняв, что говорит не то, торопливо согласился: — Я, вообще-то, с удовольствием...

Они договорились о месте и времени встречи. Ильдар с трудом разыскал букет цветов. Купил коробку конфет.

Бабанина пришла без опоздания. Она была в красивом длинном платье из черного панбархата. Небольшое декольте четко обрамляло бледно-матовую шею, на которой висел золотой кулон с изображением гордого профиля царицы Клеопатры.

Ильдар вручил ей цветы, и они направились к стоящему неподалеку четырехэтажному кирпичному дому — там жила ее подруга.

Дверь открыла сама виновница торжества — белокурая розовощекая девушка с длинными ресницами.

— Наконец-то! — обрадованно воскликнула она, с любопытством взглянув на Закирова. — А я уже думала — не придете.

В прихожую из полуоткрытой двери соседней комнаты доносились голоса, смех.

Хозяйка протянула Закирову руку.

— Фарида.

— Очень приятно, — ответил он. И, чуть наклонив голову, произнес: — Ильдар.

Бросался в глаза интерьер большой прихожей, украшенной мраморными каннелированными пилястрами и скульптурным панно.

— Прошу вас, — хозяйка открыла дверь, приглашая пройти в гостиную.

Большая комната была освещена лишь свечами в настенных бронзовых подсвечниках, обрамленных хрустальными подвесками. Подвески чуть раскачивались, и по стене двигались световые «зайчики».

За длинным столом сидело около двух десятков гостей почти всех возрастов.

Ильдара и Элеонору усадили рядышком, придвинул к столу два мягких старинных стула. Такие стулья Закиров видел на сцене театра в пьесе о жизни дворянства прошлого века.

Все в этой квартире говорило о горячей приверженности хозяев к старине: и лепные потолки, и золотисто-розовый гобелен на стенах, и декоративный беломраморный камин, и холсты картин в паутине чуть заметных трещин, обрамленных массивными темно-золотистыми рамами.

Вся эта обстановка вначале действовала как-то сковывающе. И на память почему-то пришло первое в жизни посещение Эрмитажа в Ленинграде. Тогда увиденное поразило его: он сам себе показался букашкой. Великолепие творений рук человеческих подавляло. И привыкнуть к этому было нельзя, невозможно.

И тут, к своему удивлению, Ильдар увидел Эдика Тренькова, сидевшего в конце стола. Тот уже насмешливо поглядывал на Закирова: дескать, попал впервые в приличную квартиру и рот разинул, не замечает людей.

Закиров кивнул ему, но Треньков уже бесцеремонно рассматривал Элеонору.

— Что это за красавец-повеса так нагло, с ухмылочкой, уставился на меня? — тихо спросила Эля, — Вы, кажется, знакомы?

— Знакомы. Работаем в одной конторе. Зовут его Эдуардом.

Гости потребовали Фариду. Ее встретили шутливо-укоризненными замечаниями: почему она покидает гостей, без нее всем скучно и пропадает аппетит. Потом посыпались разнообразные тосты.

Закиров дважды поймал взгляд Фариды на себе. Это не осталось незамеченным и Элей:

— А ты, кажется, приглянулся моей подруге.

— Да что ты, Элечка, это тебе показалось.

— Ну, не скажи, не скажи. Уж я ее хорошо знаю. Я и не замечала, чтобы она так на кого-то смотрела. Между прочим, у нее нет никого, — улыбнулась Эля.

Чтобы перевести разговор на другое, Закиров спросил:

— Что за дедуля сидит рядом с именинницей?

— Ой, извини меня, Ильдар. Забыла сказать, что мы находимся в гостях у профессора Хабибуллина, вернее, у его дочери.

Гости пили мало, но за столом царила непринужденная обстановка. Сидевший напротив толстяк сыпал остротами, все смеялись. Постепенно скованность прошла и у Ильдара.

Начали крутить пластинки. Появились танцующие пары. Эля танцевать не хотела, и Ильдар старался занять ее веселыми историями.

Тот же толстяк от имени собравшихся гостей попросил Фариду что-нибудь исполнить на скрипке.

Фарида не заставила себя уговаривать. Ей подали скрипку. Она проверила настройку инструмента, встала и коснулась смычком струн — нежные звуки заполнили комнату.

— Этот вальс из балета «Шурале» Яруллина меня всегда волнует, — прошептал Ильдар, обращаясь к Эле. — А она играет очень хорошо.

— Ты молодец, Ильдар. Оказывается, и в классической музыке разбираешься, не только в боксе...

Закиров промолчал. Ему не понравилась эта похвала: «Невысокого, однако ж, мнения обо мне Эля. Надо, пожалуй, постараться изменить его сегодня же».

— ...Она училась со мной в музыкальной школе. Там мы и подружились. Затем она музфак пединститута закончила.

Когда Фарида кончила играть, все встали и дружно зааплодировали. Ее просили сыграть еще что-нибудь. Но Марк Егорович — так звали толстяка — громко заявил:

— Дорогие гости, не забывайте, что не Фаридочка нас, а мы ее должны развлекать сегодня. Позволим же имениннице немного отдохнуть.

Начали выходить из-за стола. Треньков и какой-то мужчина громко говорили о музыке.

— Даже настоящая современная музыка, — рассуждал Треньков, — сегодня еще не может считаться классической. Она, в лучшем случае, будет таковой через много лет, когда автора уже не будет в живых. Иначе говоря, чтобы стать великим, надо умереть. Особенно это видно в другом виде искусства — живописи.

— Ты пока не трогай живопись, — просил Тренькова его собеседник, — мы говорим о музыке и о времени.

Эдуард продолжил:

— Люди к прошлому снисходительны, к настоящему суровы. Пример в музыке? Пожалуйста. Оперу всемирно известного ныне Жоржа Бизе современники освистали! А сейчас «Кармен» считается вершиной французского музыкального искусства девятнадцатого века. Так что, дорогой Прокофий Никанорович, время — всему судья. Оно заставляет по-другому взглянуть на одни и те же вещи.

— А я с этим не спорю. Но ты же, Эдуард, заявил, что железная метла времени «сметет к чертовой материи» все на земле. С этим я не согласен. А теперь ты уже говоришь, что время выявляет истинно ценные произведения. Стало быть, время не сметает, а, наоборот, выявляет и утверждает подлинно великие дела людей. Так что, сам противоречишь себе. И потом, ты смешиваешь две вещи — психологию людей, их отношение к прошлому и настоящему, и время.

— Ну ты, как всегда, в своем репертуаре, — раздраженно махнул рукой Треньков, привлекая к спору внимание гостей, — разрываешь в своем анализе на части вещи, которые должны рассматриваться в органическом единстве. Как же можно рассматривать время в отрыве от людей и их психологии? Ума не приложу! Ведь речь идет о людских делах, а не о камнях. Дела отживших поколений растворяются, постепенно забываются, наконец, заслоняются другими, более крупными однородными делами здравствующих поколений. И таким образом время безвозвратно стирает, сметает, закрывает все...

В разговор вмешался отец Фариды — Мирза Хайдарович:

— Я позволю себе заметить, что действительно в топке времени сгорают люди, их чувства и мысли. Иначе говоря, все, что только может сгореть. Остаются лишь великие идеи и имена их авторов — лишь они не сгорают и не плавятся. Они тверже и крепче любой стали, долговечнее любого материала, который только существует на земле.

Мирза Хайдарович повернул голову к Ильдару и Элеоноре и проговорил:

— Если же говорить обобщенно, что является вечным в этой жизни, то здесь следует исходить из следующего. Поскольку дела людей совершаются для народа, ради народа, то можно твердо сказать: на земле вечно то, что необходимо человеку.

Хабибуллин обвел глазами присутствующих и продолжил:

— Мертворожденные же идеи и основанные на них дела, не приносящие людям пользы, незамедлительно отвергаются народом, они исчезают так же быстро, с точки зрения истории человечества, как мерцание падающих метеоритов на ночном небосводе.