Чесменский гром - Владимир Шигин

– Зовите ко мне Елманова – младшего флагмана ревельского, – велел он сыновьям.

Прибывший контр-адмирал Андрей Елманов, стараясь не греметь шпагой, осторожно присел на дубовый стул подле адмиральской койки. Сыновья деликатно удалились.

– Вот что, Андрюша, – открыл глаза Спиридов, приподнимаясь на подушках, – я, как видишь, едва дышу, а эскадр оставить не на кого. Так что, душа моя, собирай вещички да перебирайся на «Орел», далее поплывем вместе.

– Ясно, Григорий Андреевич, – невозмутимо ответил сразу все уяснивший умница Елманов, – коли надо, о чем разговор!

Вернувшись к себе на корабль, чиркнул он жене письмецо, чтоб в этом году его домой не ждала и на будущий тоже, а вернется он обратно годов этак через пять-шесть.

Через несколько часов контр-адмирал уже поднял свой флаг на линейном корабле «Северный Орел».

А тут из Санкт-Петербурга депеша срочная. В ней черным по белому – взять с собой в плавание контр-адмирала Елманова Андрея Власьевича. Такую же бумагу и Елманову вручили. Улыбнулся Спиридов, усмехнулся Елманов. Что мы, дитяти неразумные? И сами все понимаем!

После ужина работы на кораблях и судах прекращались, капитаны давали командам отдохнуть. Вахтенные офицеры командовали:

– Фитиль открывать. Команде песни петь и веселиться!

А матросы уже вокруг кадок с водой, что за фок-мачтами ставят для курева.

На «Евстафии» за главного балагура Леха Ившин. Подле него всегда толпятся: знают матросы, что у Лехи на все случаи жизни прибаутки имеются. За то и прозвище достойное получил – Кот-бахарь. Сегодня Ившин, собрав вокруг себя молодых кексгольмских солдат, вел с ними разговор умный.

– Все в море-окияне от ветру! – подняв кверху палец указующий, разъяснял он.

– Откель же сам ветер-то? – вопрошали солдаты.

– А вишь, сверху небо, снизу вода, а с боков-то и нету ничего, вот оно и продувает!

Солдаты в знак понимания дружно закивали.

– Но самое страшное на водах морских, братцы, так то туман, – пояснил им далее Леха. – От него все напасти!

Рекруты полка кексгольмского сразу загалдели:

– В деревне тоже завсегда туман поутру, и странного в ем ничего нетути!

– Нетути! – Леха аж глаза выпучил от негодования притворного. – Морской туман – то совсем иное дело, – сказал наставительно, – и сравнивать нечего! Вот лежали мы как-то в дрейфах подле Сескара-острова, – начал он новую байку, – а туман там – во!

Для пущей важности представил Леха на всеобщее обозрение свой жилистый кулак. Рекруты, оглядев кулак уважительно, с таковой силой тумана согласились.

– Постирались мы там, значит, – продолжал Леха, – да портки свои с рубахами для обсушки и поразвесили. А я возьми да гвоздь в туман вколоти, чтоб на него сподручней вешать было. Да хурду свою на шкерту и повесь.

Солдаты недоверчиво меж собой переглянулись. Увидев сомнение, Леха не растерялся:

– Это у вас в деревне туман, как кисель, а у нас – во! – И он снова выставил свой кулачище.

Вид кулака рассеял зародившееся было недоверие к правдивости рассказчика, и солдаты теперь уже с опаской озирались на сгущавшуюся вокруг корабля мутную пелену.

– Так вот, не успели мы посушиться, – рассказывал ободренный успехом Леха, – как кричит капитан: давайте-ка, мол, такие-растакие, паруса ставить. Разбежались мы по реям, подняли паруса и поплыли. Гляжу, мать моя родная, а порты с рубахами на тумане так висеть и остались. Через месяц у Сескара-острова галеры наши стояли. Я уж потом спрашивал ихних. Нет, говорят, ни туману, ни портов не видывали. Во, как у нас-то бывает!

– Так и не нашли? – поинтересовался участливо один из солдат.

– Куды там! – махнул рукой Леха. – Поди, к свеям унесло. Носят счас, выставляются!

Сзади хохотали по надсаду матросы.

– В твоих-то портах не шибко навыставляешься!

– Ну, Леха, ну, бахарь, врет и не поплевывает!

– Ничего, ребята, – подмигнул солдатам Ившин, – каждая побаска хороша прикраской!

Пожилые матросы, в кружок собравшись, вели разговоры степенные, солидные. Обсуждали увиденное.

Удивлялись здешним тучным хлебам, жнивью густому. Все ухожено, опрятно. Каждая десятина заботливо канавой с водой окружена. По валам, что вокруг полей, кустарник густой да бук с рябиной. Будто и не земля вовсе, а картинка нарисованная.

– Эх, кабы нам своей землицы хоть чуток, мы с ней бы и не такой конфект сделали! – печалились вчерашние мужики.

Подошел, трубку покуривая, боцман Евсей. Покачал головой неодобрительно.

– Не о том думу имеете, матросы. Вы бы какую песню лучше затянули.

Поутихли матросы.

– Можем и песню, – ответили и завели любимую:

Плакала-рыдала,Русою косойСлезы утирала…

Подхватили ее солдаты, и понеслась она над вечерним рейдом от корабля к кораблю. А откуда-то издалека, где в глубинах порта под ржавой вывеской расположился плохонький трактир «Сердитый петух», вторила ей старинная песня датских мореходов, такая же протяжная и печальная.

Скрылось солнце. На рейд заходил, убирая паруса, догнавший эскадру «Евстафий». Кончались еще одни сутки стоянки.

За день до отплытия король датский Христиан VII пригласил русских моряков на прощальный обед в летний дворец Фридриксберг. Сам командующий, сославшись на недомогание, от визита отказался, а послал контр-адмирала Елманова. С ним отправились и капитаны кораблей. Сыновья спиридовские тоже просились на прием, но отец сказал строго:

– Нечего вам по ассамблеям шляться! Не флагманы вы еще и не капитаны. А должностей таких, как сыновья адмираловы, на флоте нет и быть не может! Уж коли за мной увязались, так будьте при деле, а не при безделье!

И выставил обоих за дверь.

Королевская резиденция, дворец Фридриксберг, строг и величав. Остриями шпилей пронзает он низкое скандинавское небо. Представителей российского флота принимали с почтением. Король самолично показывал капитанам свою кунсткамеру, водил по картинной галерее, рассказывая о каждом из полотен.

– Вот, господа, портрет кисти непревзойденного Эриксена. Не правда ли, изумительная работа?

– Конечно, ваше величество, добрый мастер! – кивали головами капитаны, следуя за королем по длинным коридорам.

За обедом Христиан посадил подле себя Елманова. Тут же пристроился фаворит короля Струэнзе, бывший альтонский лекарь, а ныне всесильный лейб-медик и неофициальный глава датского правительства. Королеву Матильду выпало развлекать Грейгу. Остальные расселись вперемежку с королевскими вельможами. Угощали гостей любимым датским кушаньем – фледегредом (пшеничной кашей с малиной). На фарфоровых тарелках, покрытых меланхолической глазурью, уныло брели задумчивые коровы, плыли суда с парусами, полными ветра.

Король Христиан VII молод и азартен. С пухлых щек еще не сошел мальчишеский румянец. На короле свободный камзол, через плечо белая орденская лента. Королева в шитом золотом платье с райфроком «а-ля франсез» и с модной высокой прической «пуф о сантиман» была под стать своему супругу.

– Первый тост, – поднял Христиан бокал, – я предлагаю в память о царе Петре, государе мужественном и неутомимом. Мы, датчане, хорошо помним его смотр нашему[28] флоту у Грейфсвальда и совместный поход к Борнхольму.

С ответным тостом встал Андрей Елманов:

– А мы, моряки российские, хорошо помним и чтим благородный подвиг храброго Турденшолда![29]

Христиан расцвел улыбкой.

– О, да, маленькой Дании есть чем гордиться на морях. Наш флот не так уж и велик, но зато крепок!

Склонясь к контр-адмиралу, король шептал доверительно:

– Я знаю, что Европа злословит над вашим плаванием, но я верю, что русский медведь разорвет турецкого осла! – Пьяно подмигнув Елманову, он вытащил из-за обшлага кафтана бумагу. – Вот перехваченное послание министра версальского Шуазеля посланнику при моем дворе Жерару. Слушайте, что он пишет о вас: «Предприятие сие может иметь столь же несчастный исход, как сама идея его романтична». Каково, а?

Христиан громко и весело хохотал. Он был всей душой за Россию, ибо только в тесном альянсе с ней видел защиту от враждебных намерений Швеции с Пруссией…

За дальним концом стола величественно восседала мать Христиана, старая королева Юлианна, исподлобья поглядывавшая на лейб-медика. Пройдет всего полтора года, и по ее приказу Струэнзе будет казнен за любовную связь с невесткой…

У Самуила Грейга с молодой королевой меж тем шел разговор вполне светский. Бригадир, напрягая память, с натугой обсуждал последние парижские моды на кружева и атлас. Молоденькая королева была очаровательна, и Грейг не скупился на комплименты.

– Вы прекрасны, как бегущая по волнам яхта, – вдохновенно басил он.

– Я – яхта? – Королева звонко смеялась.

Уже прощаясь с галантным капитаном, Матильда сказала, обмахиваясь веером: