Красная пасха - Нина Павлова

Вдруг вижу, что иеродиакон Иларион, закачавшись, падает, кажется, на жертвенник. Я успел подхватить его и трясу за плечи: „Возьми себя в руки. Выходи на ектинъю“. А он захлебнулся от слез и слова вымолвить не может».

Вместо о. Илариона на амвон вышел иеродиакон Рафаил и каким-то не своим голосом, без распева по-диаконски возгласил ектинью: «А еще помолимся о упокоении новопреставленных убиенных братии наших иноках Трофиме и Ферапонте». КА-АК?! Умирающего о. Василия везли в это время на «скорой» в больницу. Но рана была смертельной, и вскоре в скит прибежал вестник: «Отец Василий тоже убит!» Храм плакал, переживая смерть двух иноков, а иеродиакон Иларион с залитым слезами лицом возглашал уже новую ектинью: «А еще помолимся о новопреставленном убиенном иеромонахе Василии».

КА-АК?!

Даже годы спустя пережить это трудно — залитая кровью Оптина и срывающийся от слез крик молодого послушника Алексея: «Братиков убили! Братиков!..»

Убийство было расчетливым и тщательно подготовленным. Местные жители вспоминают, как перед Пасхой убийца приходил в монастырь, сидел на корточках у звонницы, изучая позы звонарей, и по-хозяйски осматривал входы и выходы.

У восточной стены монастыря в тот год была сложена огромная поленница дров, достигавшая верха стены. Перед убийством и явно не в один день поленница была выложена столь удобной лесенкой, что взбежать по ней на верх стены мог бы без труда и ребенок. Именно этим путем ушел потом из монастыря убийца, перемахнув через стену и бросив близ нее самодельный окровавленный меч с меткой «сатана 666», финку с тремя шестерками на ней и черную флотскую шинель.

О шинели. В те годы, напомним, монастырю пожертвовали большую партию черных флотских шинелей, и они были униформой оптинских паломников-трудников или своего рода опознавательным знаком — это свой, монастырский человек. Специально для убийства культпросветработник Николай Аверин, 1961 года рождения, отпустил бородку, чтобы иметь вид православного паломника, и достал где-то черные шинели: их нашли у него потом дома при обыске вместе с книгами по черной магии и изрубленной Библией. Но для убийства он взял в скитской гостинице шинель одного паломника и положил в ее карман выкраденный паспорт и трудовую книжку другого паломника. Чужую шинель с документами он бросил подле окровавленного меча. По этим «уликам» тут же нашли «преступников» и, скрутив им руки, затолкали в камеру. А одного из них, беззащитного инвалида, не способного убить даже муху, «Московский комсомолец» тут же объявил убийцей.

Сколько же горя выпало Оптиной, когда убийство трех братьев усугубили аресты невинных, а следом хлынуло море клеветы!

У святителя Иоанна Златоуста есть тонкое наблюдение, что в ту ночь, когда Христос с учениками вкушал пасху, члены синедриона, собравшись вкупе ради убийства, отказались от вкушения пасхи в установленный законом срок: «Христос не пропустил бы времени пасхи, — пишет он, — но Его убийцы осмеливались на все, и нарушали многие законы».

Для убийства был избран святой день Пасхи, а сам час убийства тщательно расчислен. В Оптиной ведь всегда многолюдно, и есть лишь малый промежуток времени, когда пустеет двор. «Скоро ли начнется литургия в скиту?» — спросил убийца у паломниц. — «В шесть утра», — ответили ему. Он ждал этого часа.

Пасхальное утро протекало так: в 5.10 закончилась литургия, и монастырские автобусы увезли из Оптиной местных жителей и паломников, возвращающихся домой. С ними уехала и милиция. А братия и паломники, живущие в Оптиной, ушли в трапезную. Вспоминают, что о. Василий лишь немного посидел со всеми за столом, не прикасаясь ни к чему. Впереди у него были еще две службы, а служил он всегда натощак. Посидев немного с братией и тепло поздравив всех с Пасхой, о. Василий пошел к себе в келью. Видимо, его мучила жажда, и проходя мимо кухни, он спросил поваров:

— А кипяточку не найдется?

— Нет, отец Василий, но можно согреть.

— Не успею уже, — ответил он.

В житиях святых мучеников рассказывается, что они постились накануне казни, «дабы в посте встретить меч». И все вышло, как в житии, — меч о. Василий встретил в посте.

Инок Трофим перед тем, как идти на звонницу, успел сходить в свою келью и разговеться пасхальным яичком. А история у этого яичка была особая.

Из воспоминаний послушницы Зои Афанасьевой, петербургской журналистки в ту пору: «В Оптину пустынь я приехала, еще только воцерковившись и сомневаясь во многом в душе. Однажды я призналась иноку Трофиму, что мне все время стыдно — вокруг меня люди такой сильной веры, а я почему-то не верю в чудеса. Наш разговор происходил 17 апреля 1993 года — накануне Пасхи. И инок Трофим принес из своей кельи пасхальное яичко, сказав: „Завтра этому яичку исполнится ровно год. Завтра я съем его у тебя на глазах, и ты убедишься, что оно абсолютно свежее. Тогда поверишь?“»

Вера у инока Трофима была евангельская, и каждый раз на Пасху, вспоминают, он разговлялся прошлогодним пасхальным яйцом — всегда наисвежайшим и будто являющим собой таинство будущего века, где «времени уже не будет» (Откр. 10, 6). До убийства оставались уже считанные минуты. И словно забыв об уговоре с Зоей, инок спешил разговеться прошлогодним пасхальным яичком, желая прикоснуться к тому чуду Пасхи, где все вне времени и не подвержено тлению.

И все-таки Зоя была извещена о чуде. Данные о свежем яичке, съеденном иноком Трофимом перед смертью, занес в протокол паталогоанатом, даже не заподозрив, что оно годичной давности. А потом это яичко попало в фильм «Оптинские новомученики» — кинооператор зафиксировал в кадре скорлупу пасхального яичка, полагая, что снимает последнюю земную трапезу инока и не подозревая, что снимает пасхальное чудо.

К шести часам утра двор монастыря опустел. Все разошлись по кельям, а иные ушли на раннюю литургию в скит. Последним уходил в скит игумен Александр, обернувшись на стук каблуков, — из своей кельи по деревянной лестнице стремительно сбегал инок Трофим. «Это порода у нас такая бегучая, — объясняла потом мама о. Трофима. — Бабушка Трофима все бегом делала, я всю жизнь бегом. Вот и мой сыночек бегал до самой смерти».

Игумен Александр вспоминает: «Очень радостный был инок Трофим. „Батюшка, — говорит, — благословите, иду звонить“. Я благословил и спросил, глядя на пустую звонницу:

— Да как же ты один будешь звонить?

— Ничего, сейчас кто-нибудь подойдет.

Как же меня тянуло пойти с ним на звонницу! Но звонить я не умел — что с меня толку? И надо было идти служить в скит».

В поисках звонарей о. Трофим заглянул в храм, но там их не было. В храме убиралась паломница Елена, устав до уныния после бессонной ночи. А вот уныния ближних инок видеть не мог. «Лена, айда!..» — он не сказал «звонить», но изобразил это. И так ликующе-радостно вскинул руки к колоколам, что Лена, просияв, пошла за ним. Но кто-то окликнул ее из глубины храма, и она задержалась.

С крыльца храма Трофим увидел инока Ферапонта. Оказывается, он первым пришел на звонницу и, не застав никого, решил сходить к себе в келью. «Ферапонт!» — окликнул его инок Трофим. И двое лучших звонарей Оптиной встали к колоколам, славя Воскресение Христово.

Первым был убит инок Ферапонт. Он упал, пронзенный мечом насквозь, но как это было, никто не видел. В рабочей тетрадке инока, говорят, осталась последняя запись: «Молчание есть тайна будущего века». И как он жил на земле в безмолвии, так и ушел тихим Ангелом в будущий век.

Следом за ним отлетела ко Господу душа инока Трофима, убитого также ударом в спину. Инок упал. Но уже убитый — раненый насмерть — он воистину «восста из мертвых»: подтянулся на веревках к колоколам и ударил в набат, раскачивая колокола уже мертвым телом и тут же упав бездыханным. Он любил людей и уже в смерти восстал на защиту обители, поднимая по тревоге монастырь.

У колоколов свой язык. Иеромонах Василий шел в это время исповедовать в скит, но, услышав зов набата, повернул к колоколам — навстречу убийце.

В убийстве в расчет было принято все, кроме этой великой любви Трофима, давшей ему силы ударить в набат уже вопреки смерти. И с этой минуты появляются свидетели. Три женщины шли на хоздвор за молоком, а среди них паломница Людмила Степанова, ныне инокиня Домна. Но тогда она впервые попала в монастырь, а потому спросила: «Почему колокола звонят?» — «Христа славят», — ответили ей. Вдруг колокола замолкли. Они увидели издали, что инок Трофим упал, потом с молитвой подтянулся на веревках, ударил несколько раз набатно и снова упал.

Господь дал перед Пасхой каждому свое чтение. И Людмила читала накануне, как благодатна кончина, когда умирают с молитвой на устах. Она расслышала последнюю молитву инока Трофима: «Боже наш, помилуй нас!», подумав по-книжному: «Какая хорошая смерть — с молитвой». Но эта мысль промелькнула бессознательно, ибо о смерти в тот миг не думал никто. И при виде упавшего инока все трое подумали одинаково — Трофиму плохо, увидев одновременно, как невысокого роста «паломник» в черной шинели перемахнул через штакетник звонницы и бежит, показалось, в медпункт. «Вот добрая душа, — подумали женщины, — за врачом побежал».