«Несвядомая» история Белой Руси - Всеслав Зинькевич

Наряду с созданием образа «белорусского героя Костюшко», местечковые националисты усердно работают над очернением величайшего русского полководца Александра Васильевича Суворова, одержавшего победу над польскими повстанцами. Из статьи в статью, из книги в книгу кочует байка о «зверствах Суворова» и его «кровавом следе на белорусской земле». При этом никаких фактов не приводится.

Между тем войска Суворова никакими «страшными военными преступлениями» не отметились, наоборот, они вели себя весьма корректно по отношению к мирному населению, о чём свидетельствуют исторические источники.

Суворов отличался пристойным отношением к мирному населению, жёстко требовал от своих подчинённых не трогать гражданских лиц и не отбирать у них имущество. В своей знаменитой «Науке побеждать» он писал: «Обывателя не обижай: он нас поит и кормит. Солдат не разбойник»[91]. Во время подавления польского восстания 1794 года под руководством Костюшко будущий генералиссимус дал строгий наказ не причинять вреда мирным жителям.

Вот цитата из приказа П.С. Потёмкина об изучении и выполнении инструкции A.B. Суворова о действиях войск в бою и указания по обучению войск (22 августа 1794 года):

«Наконец, строжайше рекомендую всем господам полковым и батальонным начальникам внушить и толковать нижним чинам и рядовым, чтоб нигде [при] переходе местечек, деревень и корчм ни малейшего разорения не делать. К продовольствию войск съестное будет брато по учреждению, и ежели выше сего сказано, чтоб мстительно наказывать военных поляков и вооружённых обывателей, то, напротив того, пребывающих спокойно щадить и нимало не обидеть, дабы не ожесточить сердца народа и притом не заслужить порочного названия грабителей. Господин бригадир и кавалер Исаев, при выступлении в каждое местечко или селение, впереди с казаками всегда поставит залоги в селениях при хлебах, в сене и при мельницах, чтоб нигде ничего не трогали и не разрушали»[92].

Также следует обратить внимание на то, что смертная казнь, мораторий на которую был наложен в Российской империи ещё в 1744 году, не применялась в отношении повстанцев. Не была она применена и в отношении пленённого Костюшко. Находясь в заключении в Петропавловской крепости, Тадеуш жил в доме коменданта. Режим содержания Костюшко не был строгим. Он имел возможность получать газеты, генерал-прокурор сам интересовался, какие книги хотел бы иметь заключённый, о состоянии его здоровья докладывали лично Екатерине П. Вскоре же после её смерти Павел I освободил Костюшко.

Так польский художник Ян Дамель изобразил освобождение Костюшко из Петропавловской крепости Павлом I. На самом деле условия содержания пленника были куда более комфортные.

Другой лидер восстания, знаменитый композитор Михаил Клеофас Огинский, не просто избежал наказания, а стал впоследствии одним из наиболее приближённых к императору Александру I лиц.

Об отношении российских властей к польской шляхте, составлявшей костяк всех повстанческих отрядов, можно судить по сведениям, приведённым историком Вадимом Гигиным: «В июне 1797 года бывший литовский подстолий граф Ворцель подал российским властям прошение о возмещении ему ущерба за лес и поташ, уничтоженные в результате действий войск под командованием A.B. Суворова. Несмотря на то, что сам полководец не имел к этому случаю никакого отношения, на его кобринское имение был наложен секвестр для возмещения Ворцелю ущерба в размере 5628 червонцев или 28 000 бумажных рублей. Через полгода после этого случая бывший польский майор Выгановский подал аналогичное прошение о взыскании с Суворова 36 000 рублей якобы за поджог имения во время Крупчицкого боя. Российские власти провели тщательное расследование этого происшествия. Великий полководец был в негодовании: «Я не зажигатель и не разбойник. Война или мир?» В отчаянии он готов был даже начать распродажу драгоценностей, говоря при этом: «В несчастном случае – бриллианты. Я их заслужил. Бог дал, Бог и возьмёт и опять дать может». Однако расследование пришло к выводу, что претензии Выгановского ничем не обоснованы, а в результате боевых действий в его имении, которое не стоило заявленной суммы иска, пострадал только один ветхий сарай»[93].

А теперь представьте себе красных комиссаров, которые накладывают на Будённого штрафы за ущерб, нанесённый графу Н-скому во время Гражданской войны, или какого-нибудь немецкого гауляйтера оккупированной территории, отчитывающего своих подчинённых за ущерб, нанесённый крестьянам в ходе проведения карательной операции.

В отличие от российских властей повстанцы Костюшко не проявляли джентльменское отношение к противнику и мирному населению. «Кто не с нами, тот наш враг» – так был сформулирован главный принцип мятежников в «Акте восстания народа Великого княжества Литовского»[94]. В отношении неугодных жителей Речи Посполитой костюшковцы развернули чудовищный террор.

«Виселицы для врагов народа» (это официальное название) появлялись в городах и местечках, оказавшихся во власти повстанцев. В постановлении Гродненской порядковой комиссии по этому поводу говорилось: «На рынке города Гродно поставлена виселица с надписью на одной стороне – «Смерть изменникам Отечества», а на другой – «Страшись, изменник», признавая в том установленном орудии смерти честный и добрый способ мышления и любви к своему Отечеству во время настоящего восстания». Для предотвращения контрреволюционной «крамолы» повстанцы учредили репрессивные органы, главным из них стала Депутация публичной безопасности. Учреждался Криминальный суд, который был призван карать «изменников Отечества, его восстанию противных, советом или заговором каким-нибудь угрожающих». Все дела разбирались в течение 24 часов. Мера наказания была только одна – повешение. Повстанцы проводили настоящие карательные операции. В Ошмянском повете шляхтич Городенский сразу же после победы восстания в Вильне организовал отряд, с которым отправился мстить своим соседям, отказавшимся примкнуть к восстанию. Пролив немало крови, Городенский бежал обратно в Вильну[95].

Показательный парадокс: местечковые националисты льют крокодиловы слёзы по жертвам сталинских репрессий и при этом считают повстанцев 1794 года своими героями, хотя костюшковская практика расправы над политическими оппонентами вполне соответствует сталинской.

Белорусы под польским гнётом

По степени почитаемости у современных белорусских националистов Речь Посполитая следует за Великим княжеством Литовским, а иногда даже превосходит его. И это при том, что, как мы прояснили выше, она ни в коей мере не являлась белорусским государством, а, скорее, наоборот – была антибелорусской по своей сути. От начала своего существования и до самого конца неуклонно шёл процесс окатоличивания и полонизации всех народов, населявших Речь Посполитую. Просуществуй она ещё столетие – всё население Белоруссии стало бы поляками.

Но что это было за государство? Его территория вдвое превосходила сегодняшнюю Польшу. В отдельные исторические периоды Речь Посполитая оказывала влияние на европейскую политику: в XVII веке её войска оккупировали Москву и защищали Вену от нашествия турок-османов. Однако вслед за непродолжительным расцветом наступил период плавного угасания политической мощи Варшавы.

Местечковые националисты представляют себе Речь Посполитую Польскую как «польско-белорусское» государство. Поляки очень бы удивились, узнав об этом.

В романтической польской историографии XIX века Речь Посполитая всячески идеализировалась. Поляки сильно тосковали по утраченному в конце XVIII столетия «панству». Многие польские представления о Речи Посполитой перекочевали в работы «свядомых» историков. Это более чем странно, учитывая, что Речь Посполитая для белорусов была примерно тем же, чем Османская империя для греков или Британская империя для ирландцев.

Справедливости ради, фетишизация Речи Посполитой – это недавняя мода в националистическом сообществе Беларуси. Ещё в конце XIX – начале XX века «белорусизация» Речи Посполитой представлялась абсурдным занятием. Ранние деятели местечкового национализма старались найти свои корни в Великом княжестве Литовском, где «белорусскость» (в их понимании) была уничтожена польской политикой, но никак не в Речи Посполитой. Вот что писал, к примеру, белорусский поэт Максим Богданович в статье «Белорусское возрождение», вышедшей в 1914 году:

«К концу XVII столетия летаргия белорусской национальной жизни обозначилась вполне ощутительно. Литовско-русское государство, с 1569 года связанное унией с Польшей, успело утратить львиную долю своей самостоятельности. Высший и средний слой белорусского дворянства очень быстро денационализировался. То же самое, хотя более медленно и не в столь резких формах, происходило среди мелкой шляхты и городского мещанства. Лишённый классов, крепких экономически и культурно, придавленный крепостной зависимостью белорусский народ не только не мог продолжать развитие своей культуры, но не был в состоянии даже просто сберечь уже добытое раньше. Лишь основные, первоначальные элементы культуры (вроде языка, обычаев и т. п.) удержал он за собою, а всё остальное, представлявшее собою, так сказать, «сливки» его предыдущего развития, было ассимилировано, вобрано в себя польской культурой и с тех пор фигурирует под польской этикеткой, будучи по существу белорусским.