Плод воображения - Андрей Дашков

Задавая себе вопрос, почему нам так нравятся игры со смертью, пока она заперта в клетке воображения, Каплин не нашел ничего лучше, кроме как предположить: возможно, мы всё еще заклинаем демонов, гораздо более жизнеспособных, чем нам кажется. Значит, было что-то, ускользнувшее от сознания, какая-то малозаметная деталь, обманувшая его на уровне инстинкта. Всем своим здоровым, трезвомыслящим, устойчивым и оптимистично настроенным нутром он ощущал некую диспропорцию между причиной и следствием, некое нарушение законов жанра, в котором в качестве автора чувствовал себя как рыба в воде.

Дойдя до очередного перекрестка и свернув на улицу, которая вела приблизительно туда, куда ему было нужно, то есть в сторону отеля, он прочитал табличку на стене ближайшего дома. Каплин остановился и посмотрел на часы.

Было девятнадцать минут десятого. Если бы он писал роман, персонажем которого чувствовал себя в эту минуту, у Оксаны, пожалуй, не осталось бы ни единого шанса. Шестое, седьмое (сколько их там?) чувство автора полутора десятка хорошо раскупаемых триллеров подсказывало ему: кому-то пора умереть.

Видит бог, он не был кровожадным человеком и моральным уродом, готовым угробить девушку (причем девушку, с которой еще даже не переспал!) ради невнятного зова псевдо-реальности, — но есть в литературе своя неумолимость, которая не чета неумолимости жизни: последняя, не заботясь о хорошем вкусе и соразмерности, безжалостно обрывает сюжеты и подвешивает концы, а первая настолько слепо влюблена в себя, что давно превратилась в бесконечную череду самопародий в их худшем варианте — без намека на глумливую ухмылку шута на чужих похоронах…

«Старичок, чего ты паришься? — сказал он себе. — Ты проникся чужими проблемами, не поленился, сбегал по вызову, перестраховался, рискнул выставить себя дураком. Ты пришел и увидел своими глазами: никаких мертвых девушек. Всё хорошо, все живы. Теперь со спокойной душой отправляйся в отель и трахни ее. Сегодня ты заслужил конфету, так пойди и возьми. Кто-то сыграл с тобой в эту игру, и когда-нибудь ты узнаешь, кто и зачем…»

Однако в благодушном настроении он пребывал недолго — ровно до тех пор, пока не заметил стрелу, нарисованную на асфальте белым мелом. Большая, неровная, наведенная несколько раз, она указывала в направлении, противоположном его устремлениям. Основанием ей служила надпись печатными полуметровыми буквами поперек тротуара: «ЗМЕЙ ТАМ ПОПА ТОЖЕ». Каплин не был графологом, но что-то подсказывало ему, что у подброшенной в номер записки и указующей надписи один и тот же автор.

Он без колебаний прошел бы мимо и вернулся в отель, если бы не один пустячок: рядом с надписью, под буквой «Ж», лежали черные женские трусики, очень похожие на те, которые он вчера стягивал с Оксаны.

«Твою мать! — подумал Каплин чуть ли не вслух, имея в виду ублюдка, развлекавшегося за его счет. — Что ж ты никак не угомонишься, а?»

Несмотря на чрезвычайную легкость и тончайшие обводы, трусики снова склонили чашу весов в пользу дальнейших поисков. Испытывая чуть ли не отвращение к себе, взятому на поводок столь примитивной и в то же время убедительной аргументацией, он поплелся туда, куда указывала стрелка. Улица Шекспира была застроена добротными многоэтажками — как некогда жилыми, так и общественного назначения, — и без дальнейших указаний ему пришлось бы бродить среди них очень долго.

Но заблудиться Каплину не дали. Следующая, Г-образная, стрелка поджидала его точно на расстоянии потери из виду первой. Напрашивался вывод, что либо он все-таки имеет дело со взрослым человеком, либо с забавами своеобразно развитого вундеркинда, способного предвидеть и учитывать даже разницу в росте. В свете этого текст очередного сообщения еще сильнее сбивал с толку: «АПАЗДУН ТЫ ЗМЕЮ КАНЕЦ СПАСАЙ ПОПУ». На этот раз мел был красный.

Испытывая нешуточные угрызения совести по поводу своего «апаздания», Каплин свернул по стрелке в подворотню, через которую попал в большой внутренний двор шестиэтажного дома старой постройки с мощным цоколем. Он слегка засомневался, не была ли надпись рекомендацией спасать свою задницу, раз уж ничью другую спасти не удалось. Да и красный мел, вероятно, символизировал переход на повышенный уровень опасности.

Каплин остановился посреди двора и обвел беглым взглядом нависавшие с трех сторон стены с хмуро надвинутыми козырьками крыш. В самом дворе не за что было зацепиться глазу. Закатанная в асфальт плоскость нарушалась только многочисленными попытками взлома со стороны растительности. Кое-где это удалось — из трещин торчали молодые кусты, впрочем, негустые и просматриваемые насквозь. Для очистки совести Каплин заглянул за трансформаторную будку, в которой уже ничего и ни по ком не гудело. В узком проходе между задней стенкой будки и забором было пусто, если не считать сломанных детских санок.

Как выяснилось позже, он не там искал. Снова повернувшись лицом к дому, он стал внимательно рассматривать его с другой точки, надеясь узреть какой-нибудь знак. Знаков упадка и запустения было хоть отбавляй, начиная с колыхания рваных штор на сквозняке и заканчивая стайкой птиц, которая выпорхнула из какого-то окна. Воображение тут же дорисовало (а он и не сомневался) летучих мышей, висящих в сумраке чердака в ожидании ночи. И пару скелетов в здешних квартирах — кого-нибудь из неходячих и одиноких наверняка забыли, когда всё началось… вернее, кончилось.

И снова Каплин не заметил ничего такого, что недвусмысленно указывало бы на место встречи или страшную находку, о которой он уже думал как о вероятности, наполнявшей желудок холодком. Внятную наводку он получил лишь тогда, когда принялся обходить подъезд за подъездом. Открывал дверь, заглядывал в темноту и закрывал, потому что не видел повода туда соваться. Повод явил себя в виде надписи на внутренней стороне двери четвертого подъезда: «ПАПРОБУЙ 69». Надпись была сделана чем-то красным, но не мелом (и не кровью, а то б его стошнило от патетики), — возможно, губной помадой.

Последнее искушение вернуться оказалось самым сильным. Если это шутка, то смешная часть, которой он не заметил, давно закончилась, а урок он уже усвоил. Если все-таки ловушка, то дальше будет только хуже…

Но тот, кто оставил на асфальте и на двери следы выделений из своего необычно расположенного органа юмора, знал, как подогреть слегка остывший интерес к этой игре. Каплин услышал сдавленный женский крик, донесшийся откуда-то с верхних этажей. Если бы он писал сценарий данного эпизода, то не преминул бы уточнить, что вопль был нечленораздельным и звучал так, словно душили вырывающуюся жертву.

В общем, он практически не оставил себе выбора. Трусом он не был и даже иногда переводил старушек через дорогу — более чем достаточно, чтобы ложиться спать с чистой совестью.

Пока он взбегал по лестницам, перескакивая через две ступеньки, перед мысленным взором промелькнули человечки в позе «69» (папробуй!), символы «инь-янь», номерок из гардероба, где у него когда-то украли флэшку с текстом неоконченного романа, и, наконец, номер квартиры на пятом этаже, к которой он приближался по восходящей спирали, навитой вокруг шахты лифта. В гулком пространстве подъезда эхо собственного топота настигало его многократно, словно вслед за ним поднималась еще пара невидимок. Однажды ему показалось, что наверху возникла какая-то возня, но эти звуки, скорее всего, издавали потревоженные голуби, которые, как выяснилось, оккупировали площадку между четвертым и пятым этажами.

Дверь квартиры номер шестьдесят девять оказалась приоткрыта — явная любезность, поскольку это была хорошая стальная дверь с двумя сейфовыми замками. На этаже имелось еще две квартиры; проходя мимо них, Каплин проверил обе двери (зачем? может, опасался нападения сзади?) — заперты.

Внезапно наступившая тишина действовала на нервы, и без того натянутые, будто струны визгливой скрипочки, отзывающиеся на малейшее прикосновение. Возможно, у него заложило уши от слишком быстрого взлета — во всяком случае, даже голуби заткнулись. «Дался тебе этот сейф, — с явным запозданием подумал Каплин. — Надо было захватить с собой „креатуру“…»

Он взялся за ручку и потянул на себя. Увидел просторную прихожую с прекрасно сохранившимися и, пожалуй, ценными предметами обстановки, без признаков борьбы или смертоубийства. Когда-то тут обитали люди небедные и с претензией. Со стены скалилась какая-то маска (демон-охранник, что ли?), однако эта тихая агрессия смягчалась двумя хорошо подобранными гравюрами идиллического содержания. Свет падал из соседних помещений; Каплин насчитал три дверных проема, один из которых уводил в длинный коридор, а тот, что слева, похоже, вел на кухню.

Какое направление ни выбери, неизбежно подставишься. Беспроигрышным вариантом был один-единственный — сидеть дома и писать книги. Отличная жизнь, если вдуматься. На что он, недоумок, ее променял?..