Нанкинская резня - Айрис Чан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Войска преобразили облик Нанкина[122]. Китайские солдаты рыли траншеи на улицах, прокладывали подземные телефонные кабели и натягивали колючую проволоку на городских перекрестках, начавших напоминать поле боя. Войска также укрепили городскую стену, установив пулеметные редуты вдоль древних бастионов. Они закрыли все ворота, за исключением трех, оставив лишь узкие проходы для военного транспорта. Ворота были забаррикадированы мешками с песком на глубину более трех метров и усилены деревом и угловым железом. Одни ворота были полностью заделаны бетоном.
В начале декабря военные также решили расчистить огнем боевую зону шириной в милю по всей окружности городских стен, чего бы это ни стоило[123]. Цена оказалась неисчислимой. В окрестностях города огненный ад поглотил топливо и боеприпасы, казармы, сельскохозяйственные экспериментальные лаборатории, полицейское училище и особняки в Мавзолейном парке. Солдаты поджигали соломенные хижины, сельские дома с тростниковыми крышами, деревья, бамбуковые рощи и кустарник. Пострадали даже крупные пригороды Нанкина. Войска загоняли жителей Сягуаня и районов вокруг Южных ворот в городские стены, прежде чем предать огню их жилища. Тем, чьи дома предназначались к уничтожению, было приказано покинуть их в течение нескольких часов под угрозой ареста как шпионов. Военные оправдывали сожжение как стратегический ход с целью ликвидировать любые сооружения, которыми потенциально мог воспользоваться захватчик. Однако один иностранный корреспондент отмечал, что обугленные стены могли послужить японцам в качестве укрытия от обстрелов не хуже целых зданий. Он предположил, что пожар стал на самом деле «выходом для гнева и разочарования»[124] китайцев, желавших оставить японцам лишь выжженную землю.
Так город готовился к вторжению. Все, кому хватало сил, разума и денег, начали его покидать. Упаковывались и вывозились целые музеи. 2 декабря сотни ящиков с сокровищами Дворцового музея – практически все культурное наследие Китая – были погружены на лодку и отправлены в безопасное место за городом[125]. Шесть дней спустя, 8 декабря, Чан Кайши, его жена и его советник покинули город на самолете[126]. Больше не оставалось никаких сомнений, что в ближайшее время начнется японская осада Нанкина.
* * *
В течение десятилетий одной из тайн Нанкинской резни оставалось то, каким образом при наличии такого количества китайских солдат город пал всего за четыре дня, вечером 12 декабря 1937 года. Войскам вполне хватало боеприпасов, чтобы выдерживать осаду по крайней мере пять-шесть месяцев. В итоге многие выжившие, а также журналисты и историки, приписывали падение города утрате мужества среди китайских солдат. Они также называли Тана злодеем, который бросил свои войска, когда те больше всего в нем нуждались.
Более позднее расследование, основанное на новых документах, рисует несколько иную картину. Во время сражения за Шанхай японская авиация, имевшая почти 3000 самолетов, намного превосходила крошечные китайские ВВС, у которых было всего 300 летательных аппаратов[127]. Иными словами, в воздухе китайцы не могли сравниться с японцами. Во время сражения за Шанхай учившиеся в Италии китайские пилоты посеяли в городе хаос, сбрасывая бомбы возле западных кораблей и даже на забитые людьми улицы и здания внутри иностранной колонии[128].
Но даже плохая авиация лучше, чем вообще никакой. И именно так выглядела ситуация, представленная Тану. 8 декабря, в день, когда Чан Кайши и его советники покинули город, их примеру последовали все китайские военно-воздушные силы. В течение последующих четырех дней Тан сражался, не имея никаких стратегических авиаданных о передвижениях японцев, из-за чего оказались существенно менее эффективными даже дорогие китайские крепостные орудия на холмах и горах вокруг Нанкина.
Во-вторых, правительственные чиновники, перебравшиеся в Чунцин, забрали с собой бо́льшую часть оборудования связи; соответственно, одна часть армии не могла координировать свои действия с другой[129].
В-третьих, военные были родом из разных регионов, и у них в буквальном смысле имелись проблемы в общении друг с другом. Один фельдшер в Нанкине вспоминал, что китайские военные врачи говорили на кантонском, в то время как китайские солдаты говорили на мандаринском, что вызывало бесконечное замешательство в госпиталях[130].
В-четвертых, многие «солдаты» в этой армии были солдатами поневоле, похищенными или призванными помимо их желания из сельской местности[131]. Немалое их число до Нанкина вообще никогда не держало в руках оружия. Поскольку патронов не хватало, их старались не тратить на обучение стрельбе этих новобранцев. Из тех солдат, кто уже имел опыт, многие только что вернулись из Шанхая. Усталые, голодные и больные, большинство были просто не в состоянии завершить необходимую подготовительную работу по строительству баррикад и рытью траншей в городе[132].
Что хуже всего, китайские солдаты не отличались чувством взаимовыручки или целеустремленности[133]. В своем докладе об условиях в Нанкине один китайский офицер отмечал, что каждый раз, когда войска занимали какую-то территорию, они предпочитали бездельничать, вместо того чтобы проявить инициативу и помочь другим, сражающимся поблизости с японцами. Командиры, похоже, были ничем не лучше. Как говорилось в докладе, они не доверяли друг другу, и потому японцы могли перемещаться с одной территории на другую, раз за разом нанося урон китайским войскам.
* * *
9 декабря японские самолеты начали разбрасывать в окрестностях Нанкина листовки, написанные Мацуи Иванэ, одним из трех японских генералов. Лучшим способом «защитить невинных гражданских и культурные реликвии в городе»[134], говорилось в них, была капитуляция. В листовках обещалось, что японцы будут «жестоки и безжалостны» к сопротивляющимся, но «добры и милостивы к мирным
