Метод в теологии - Бернард Лонерган

Сопряжение конститутивной и коммуникативной функций смысла порождает три ключевых понятия: сообщества, экзистенции, истории.

Сообщество – это отнюдь не определенное количество людей в определенных географических границах, но достижение общего смысла, причем в нем имеются свои разновидности и градации. Общий смысл потенциален, когда имеется общее поле опыта, и выйти за пределы этого поля означает стать недоступным. Общий смысл формален, когда имеется общее понимание, и выход за пределы этого общего понимания означает недоумение, непонимание, причем взаимное непонимание. Общий смысл актуален в той мере, в какой имеются общие суждения, ареалы, в рамках которых все утверждения или отрицания высказываются одинаковым образом; человек выпадает из этого общего суждения, когда выражает несогласие, когда считает истинным то, что другие считают ложным, а ложным – то, что другие считают истинным. Общий смысл реализуется в решении и выборе, но особенно – в постоянной преданности чему-либо: любви, которой держится семья; лояльности, которой держится государство; вере, которой держатся религии. Сообщество сплачивает или разделяет, начинаясь и заканчиваясь там, где начинаются или заканчиваются общее поле опыта, общее понимание, общее суждение, общая преданность чему-либо. Таким образом, есть много разновидностей сообщества: языковое, религиозное, культурное, социальное, политическое, домашнее. Они различны своей протяженностью, возрастом, сплоченностью, своим противостоянием друг другу.

Подобно тому, как зачатие, рождение и взросление людей совершается только внутри сообществ, так индивид возрастает в опыте, понимании, суждении только в соотнесенности с доступными ему общими смыслами: он открывает для себя, что он сам должен решить для себя, что́ ему сделать из самого себя. Для школьного учителя этот процесс называется воспитанием, для социолога – социализацией, для культурного антрополога – аккультурацией. Но для индивида, вовлеченного в этот процесс, он означает его становление человеком, его экзистенцию как человека в полном смысле этого слова.

Экзистенция может быть подлинной или неподлинной, причем двумя разными способами. Есть меньшая подлинность или неподлинность субъекта – по отношению к вскормившей его традиции. А есть бо́льшая подлинность, оправдывающая или осуждающая саму традицию. В первом случае выносится человеческое суждение о субъектах. Во втором случае история и, в конечном счете, божественное провидение выносят суждения о традициях.

Подобно тому, как Кьеркегор спрашивал себя, является ли он христианином, многие люди могут спросить себя, являются ли они подлинными католиками или протестантами, мусульманами или буддистами, платониками или аристотеликами, кантианцами или гегельянцами, художниками или учеными и т. д. В одних случаях они отвечают «да», и такой ответ будет правильным. Но они также могут ответить утвердительно, хотя ответ будет неверным. В таких случаях будет существовать ряд пунктов, в которых эти люди соответствуют идеалам традиции; но будет и другой ряд пунктов, в которых они более или менее отходят от ее требований. Эти пункты расхождения упускаются из вида либо по причине избирательного невнимания, либо из-за непонимания, либо из-за подспудной рационализации. Одно дело – что такое я, и другое дело – что такое подлинный христианин или буддист. Я не осознаю различия. Это отсутствие осознания никак не выражено. У меня нет языка, чтобы выразить, что такое я, и потому я пользуюсь языком традиции, которую присваиваю неподлинным образом. Тем самым я обесцениваю, искажаю, принижаю, разрушаю язык.

Такое обесценивание, искажение, разрушение может совершаться в отдельных индивидах, а может принимать и более широкий характер. Тогда слова воспроизводятся, но смысл утрачен. Престол все еще остается престолом Моисея, но занимают его книжники и фарисеи. Теология все еще остается схоластикой, но схоластика вырождается. Религиозный орден все еще формулирует правила, но горит ли еще огонь в очагах? Священное имя науки все еще призывается, но, как говорил Эдмунд Гуссерль, все значимые научные идеалы могут быть изгнаны, чтобы уступить место установлениям клики. Так неподлинность индивидов становится неподлинностью традиции. И тогда в той мере, в какой субъект принимает в качестве мерила традицию в ее существующем виде, – в этой самой мере он всего лишь подлинным образом реализует неподлинность.

Стало быть, история радикально отлична от природы. Природа развивается в соответствии с закономерностью; но строение и форма человеческого знания, труда, социальной организации, культурного свершения, коммуникации, сообщества, личностного развития сопряжены со смыслом. Смысл обладает своими инвариантными структурами и элементами, тогда как содержания структур подвержены кумулятивному развитию или упадку. Таким образом, человек стоит особняком от прочей природы: он обладает историческим бытием; каждый человек выстраивает свою собственную жизнь, но делает это во взаимодействии с традициями сообщества, в котором ему довелось родиться. В свою очередь, сами эти традиции суть не что иное, как наследие, завещанное человеку жизнью его предшественников.

В итоге отсюда следует, что герменевтика и историческое исследование имеют фундаментальное значение для всех наук о человеке. Смысл вплетен в саму ткань человеческой жизни, но варьируется от места к месту и от одного века к другому.

9. Области смысла

Разные экзистенции порождают разные модусы сознательных интенциональных операций, а разные модусы этих операций порождают разные области смысла.

Имеется одно системное требование, отделяющее область здравого смысла от области теории. Обе эти области, от начала и до конца, соотносятся с одними и теми же реальными объектами. Но объекты рассматриваются в них с настолько разных точек зрения, что связать их между собой можно, только перемещаясь с одной точки зрения на другую. Область здравого смысла есть область личностей и вещей, взятых в их отношении к нам. Это видимый универсум, населенный родственниками, друзьями, знакомыми, согражданами и прочими представителями человечества. Мы узнаём их не благодаря применению некоего научного метода, а в саморегулирующемся процессе научения. В нем инсайты постепенно накаливаются, сливаются, уточняются и взаимно корректируются, пока не будет достигнут тот момент, когда мы уже сможем реагировать на ситуации по мере их возникновения, схватывать их, добавляя еще немного инсайтов к уже накопленному запасу и благодаря этому разбираясь с ними должным образом. Об объектах, принадлежащих к этой области, мы говорим на обиходном языке, где слова выполняют функцию не именования внутренних свойств вещей, а фокусирования нашей сознательной интенциональности на вещах, кристаллизации наших подходов, ожиданий и намерений, ориентации всех наших действий.

Вторжение системного требования в область здравого смысла прекрасно иллюстрируют ранние диалоги Платона. Сократ задается вопросом об определении той или иной добродетели. Никто не может сказать, что вовсе не имеет представления о том, что такое мужество, умеренность или справедливость. Никто не может отрицать, что эти общие имена должны обладать неким общим смыслом, который обнаруживается в каждом случае проявления мужества, умеренности или справедливости. Но никто, не исключая самого Сократа, не в силах точно определить, что же обозначает этот общий смысл. Если от диалогов Платона перейти к «Никомаховой этике» Аристотеля, мы найдем определения добродетели и порока вообще, а также ряда добродетелей, которым противостоят два рода противоположных пороков – излишества и недостатка. Но теперь задача состоит не только в том, чтобы ответить на вопросы Сократа. Системное требование не только поднимает вопросы, на которые здравый смысл не в силах ответить, но и требует контекста для ответов: контекста, который здравый смысл не может предоставить или охватить собою. Этот контекст – теория, и объекты, к которым он относится, принадлежат к области теории. К этим объектам можно подняться с некоторых начальных позиций в области здравого смысла, но, как таковые, они познаются не через такое восхождение, а через их внутренние отношения, согласования и различия, через функции, которые они выполняют во взаимодействиях. Подобно тому, как теоретических объектов можно достигнуть, отправляясь от здравого смысла, можно взывать к здравому смыслу для того, чтобы скорректировать теорию. Но корректировка будет производиться не на языке здравого смысла, а на языке теории, и ее следствия ее будут проистекать не из соответствующих фактов из области здравого смысла, а из осуществленной теоретической корректировки.

Я привел примеры из Платона и Аристотеля, но можно привести множество других примеров. Масса, температура, электромагнитное поле, – все это объекты, не принадлежащие к миру здравого смысла. Масса не тождественна ни весу, ни моменту. Металлический объект ощущается более холодным, чем расположенный рядом с ним деревянный, хотя оба имеют одинаковую температуру. Уравнения Максвелла для электромагнитного поля великолепны в своей изысканности. Если биолог пойдет с маленьким сыном в зоопарк, и оба будут рассматривать жирафа, то мальчик заинтересуется тем, кусается он или лягается, тогда как отец увидит в нем иной способ сосуществования и взаимодействия скелетной, двигательной, пищеварительной, кровеносной и нервной систем.