Собрание сочинений в десяти томах. Том девятый. Ave Maria - Вацлав Михальский

А Фунтик прожил по собачьим меркам долго – 18 лет. Его не стало только в прошлом году, здесь, на вилле – тезке ее новой хозяйки. Многие виллы на побережье носили имена собственные. Как сказал по этому поводу доктор Франсуа: «Такой народный обычай». Еще он сказал, что слово «ave» пришло в латынь из Карфагена, что это финикийское слово. По-финикийски ave – «живи». Значит, вилла называется «Живи, Мария» или «Здравствуй, Мария». «Здравствуй» в смысле «Живи».

– А католическая молитва, что начинается со слов «Ave Maria», пришла гораздо позже, – сказал доктор Франсуа. – Гораздо раньше нее были известные всем слова римских гладиаторов: «Ave, Caesar, morituri te salutant» («Здравствуй, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!»). Что касается письменных источников, то эта фраза впервые встречается в «Жизни двенадцати цезарей» Светония. В той части, что посвящена императору Клавдию. И написана она так: «Have imperator, morituri te salutant!» Это было до нашей эры, до христианства. Ave – слово из Карфагена.

– Что ж, значит, сам Бог мне напомнил о Карфагене, – очень довольная объяснениями доктора Франсуа, сказала Мария Александровна. – Значит, не зря купила я эту виллу. Париж хороший город, но там нет моря и посмотреть, кроме неба, не на что.

Доктор Франсуа вышел в отставку в чине полковника, что давало ему вполне приличную пенсию. После войны он уехал из Туниса в метрополию, в марсельский особняк Николь. Так что с тех пор, как Мария с Нюсей переехали на южное побережье, доктор Франсуа нередко навещал их по-соседски. Как правило, он приезжал на виллу Ave Maria внезапно. Поселялся на недельку-другую в специально отведенной для него половине дома и был счастлив общением с Марией и тетей Нюсей, с которой он подружился с первого дня знакомства. Доктор приезжал за рулем ситроена среднего класса и не соглашался с Марией, что ему нужна другая, более комфортабельная и вместительная машина. Он вышел в отставку с правом ношения военной формы при всех знаках отличия и наверняка пользовался бы этим правом, но так похудел в последнее время, что в его старые мундиры вполне можно было бы поместить двух сегодняшних полковников Франсуа. Всю жизнь с отрочества и до старости доктор Франсуа проходил в военной форме, и гражданская одежда казалась ему и неудобной, и нелепой, но деваться было некуда: не перешивать же все мундиры, а вдруг он снова поправится? Доктор очень надеялся, что былая стать вернется к нему. А пока он был очень щуплый, с тонкой шеей и несоразмерно большой головой по отношению к его новому телу. При этом, правда, уверял, что чувствует себя очень хорошо, что ему теперь гораздо легче двигаться, чем в прежние времена, и он, как и прежде, по семь-восемь часов в день может заниматься лингвистикой.

– Мне особенно хорошо у вас, Мари, – говорил доктор Франсуа. – Дома мне одиноко. А здесь у вас хорошо: завтрак, обед, ужин.

– Так переезжайте к нам, – предложила как-то Мария.

– Не могу, – после долгой паузы отвечал доктор. – Бросить похороненную там Клодин? Нет, я и так слишком мало внимания уделял ей при жизни. А теперь сбежать от нее? Нет, не могу.

В тот день, когда не стало Фунтика, случилось нечто мистическое, запомнившееся навсегда всем обитателям виллы.

В домике с красноватой черепичной крышей у смотрителя виллы и его жены жила красавица кошка по имени Изабель. Она была еще молода и прекрасна – крупная, на высоких лапах; черная, с большущими зелеными и якобы невинными глазами на маленькой хищной мордочке, с белой звездочкой во лбу и белым пятном, похожим на белую блузку под черным костюмом ее грациозного тела, лоснящегося на солнце, играющего каждой ворсинкой от общей ухоженности и благополучия. Изабель двигалась так плавно, так царственно и смотрела на всех и вся с таким благосклонным равнодушием, что было сразу понятно: не она живет при смотрителе и его жене, а они при ней. И не только они, а и все прочие, включая Марию, Нюсю, Фунтика, да и самою виллу, включая море и луну над морем, и небо, и звезды любой величины. К чести Изабель будь сказано, она знала меру, и на солнце покорно жмурилась, как бы признавая его первенство над собой и власть над миром.

Что касается Фунтика, то у них с Изабель давно сложились особые доверительные отношения. Они зародились еще в те времена, когда Изабель была совсем крошечным котенком. Однажды к ним в усадьбу неожиданно забежал огромный серый кобель, и ростом, и осанкой смахивающий на крупного волка. При виде котенка у кобеля встала шерсть на загривке, и он автоматически двинулся на расправу. Вдруг, откуда ни возьмись, из-за куста жасмина выскочил Фунтик и, рыча изо всех сил, преградил псу дорогу. А маленькая Изабель тут же спряталась под Фунтиком. Он рычал так яростно, так остервенело, брызжа слюной и выкатывая глаза, а сам, по сравнению с незваным гостем, был такой маленький, такой жалкий, что пес остановился в недоумении и, наверное, подумал: «Может, бешеный?» Поразмыслив, громадный пес поднял заднюю лапу у куста олеандра с его будто лакированными вечнозелеными листьями, потом мощно отгреб землю, встряхнулся и побежал восвояси.

Когда не стало Фунтика и смотритель понес его в мешке к дальней ограде усадьбы следом за Марией, тетей Нюсей и женой смотрителя, которая несла лопату, побежала Изабель. А когда смотритель стал закапывать Фунтика, появились еще три кошки с соседних вилл. Кошки уселись строго по четырем углам той ямки, которую смотритель забросал землей. Сначала ушел смотритель с лопатой на плече, потом его жена. За ней тетя Нюся и, наконец, Мария. А кошки все сидели строго по углам захоронения, поверх которого смотритель положил для приметы большой плоский белый камень. И теперь, когда Мария вспоминала о верном Фунтике, то перед ее мысленным взором всегда возникали эти четыре кошки, таинственно застывшие по углам холмика с белым камнем. Картинка была вполне мистическая, но была.

Как и предположила когда-то рыженькая Аннет, она таки сбежала из Парижа и родила трех сыновей. К Новому, 1958 году собиралась еще родить ребеночка, о чем сообщила недавно Марии и Нюсе из США в коротком письме с приветами от мужа Анатоля. Случилось так, что весной 1949 года из Америки в Париж приехали Анатолий Макитра и его друг Василий Шкурла – послушник монастыря в Джорданвиле, чернобородый, застенчивый молодой человек. В те времена Мария Александровна жила, можно сказать, автоматически, как бы даже не соприкасаясь с жизнью и не вникая в нее совершенно. Как сказали бы сейчас, на автопилоте шла ее жизнь с утра до вечера и с ночи до утра. При этом она была здорова, вполне адекватна, приветлива, но даже и эта приветливость была автоматической.

Анатолий приехал в Сорбонну на курсы терапевтов, где читали какие-то знаменитости. Его друг Василий прибыл по церковным делам и с какими-то поручениями от своего братства русинов. Он был крайне немногословен, что создавало некую завесу таинственности над его миссией. Анатолий и Василий с радостью согласились проживать в гостевых комнатах особняка вблизи моста Александра III. Завтракать им подавала на кухне Аннет, целый день они занимались своими делами, а на ужин обычно собирались все вместе: и Мария, и Нюся, и Аннет, и их американские гости.

Во время этих совместных с гостями ужинов разговоры шли обычно о том о сем, с пятого на десятое, в основном на бытовые темы или о погоде. Правда, иногда прорывались какие-то нестандартные суждения или сведения, которые действовали на всех как дуновение освежающего ветра в застойном воздухе. Даже Мария Александровна на минуту-другую выходила из своего полулетаргического оцепенения. И хотя глаза ее при этом не загорались, как загорелись бы в прежние времена, но интерес пробуждался настоящий, живой.

Как правило, все эти нестандартные суждения или малоизвестные сведения исходили от друга Анатолия Макитры – молодого чернобородого, учтивого и очень скромного монаха Василия. Однажды, оказавшись один на один с Анатолием, Мария Александровна заметила, что, на ее взгляд, этот молодой монах очень талантливый человек и его ждет великое будущее.

– А я в Васе не сомневаюсь, – горделиво ответил Анатолий. – Образованный? Еще бы! Он всю жизнь с книгами, наш Вася Шкурла, да и сейчас несет послушание в монастырской типографии. А можно я ему скажу про то, что вы предсказываете?

– Можно, – разрешила Мария Александровна. – Только не сейчас, а когда поедете в свою Америку. Вот выйдете в открытый океан, там ты ему и скажешь.

– Спасибо, – растроганно поблагодарил Анатолий. – Сказать такое посреди океана – это красиво. Я потерплю.

Юноши прожили в доме Марии Александровны три месяца. Тетя Нюся очень хвалила их за аккуратность и вежливость.

Однажды Анатолий и Аннет вышли на кухню, где Мария и Нюся пили кофе, и заявили, что приглашают их на свое венчание, которое состоится в православной церкви на улице Дарю через неделю.

– Та ни, то не можно, – растерянно проговорила тетя Нюся по-украински.